Их общение удавалось на славу: меланхолично стучал дождь, вся обстановка и изумрудные глаза гранадки располагали к блаженному удовольствию от разговора. Юноша ответил ей таким же умиротворенным и открытым взглядом. Все спорные «но» исчезли, они оказались наедине, глядя друг на друга в обстановке, располагавшей к внезапному взрыву страсти. Однако назарийка тут же вспомнила о пропавшей Дар ас-Суре, ставшей главным смыслом ее жизни, и спросила:

— Ты не забыл свое обещание разведать, где спрятана библиотека аль-Мутамида? Мне кажется, ты скептически к этому относишься, Яго. Помнишь, мы так отметили начало нашей дружбы, а я не отказываюсь от надежды найти ее, даже если эта миссия потребует всей моей жизни.

Ее собеседник покаянно кивнул головой, но ответил ласково:

— Я не устаю думать об этом, но мне кажется, что у нас нет возможностей довести это дело до конца. Не вижу способа, как это сделать, поверь мне, но чувствую такое же влечение к этому проекту, как и ты, меня завораживает твоя дерзкая мечта. Имей терпение.

— На нашей стороне король Альфонс, я верю в свою звезду и надеюсь отыскать этот кладезь знаний. Он принадлежит моему народу, моей угасшей, но прекрасной империи, я боготворю ее землю и мой род. Помоги, прошу тебя!

Яго подбирал слова, не зная, как лучше предостеречь ее об опасности:

— Все это рискованно, слишком рискованно. Мы можем погибнуть. Но помогать тебе — сладостный для меня приговор.

— Это дело может перевернуть мою судьбу, Яго. Пойми, король вовсю занят приготовлениями к взятию Гибралтара.

Старые договоры рухнут, и он отдаст меня моим родичам. Времени мало, и я могу не успеть найти библиотеку. Помоги, пожалуйста! Мы раскроем многие тайны.

— Для христианина потревожить стены обители — величайшее богохульство. Нельзя ли все-таки забыть об этом?

Принцесса заметно взволновалась и поспешила заявить:

— Не могу, Яго. Но всем известно, что некоторые сеньоры используют монастырь как прикрытие для свиданий с любовницами прямо рядом с обителью, где живут монахини из богатых семей. Ты же свободен в своих перемещениях, тебя уважают в городе, и кто-нибудь из этого круга спокойно обеспечит тебе свободный вход туда.

— Всей душой хотел бы сделать, как ты хочешь, но это предприятие мне кажется безрассудным.

— Это не каприз, это священный долг, подсказанный сердцем, — настаивала Субаида. — Давай скрепим нашу дружбу и близость достойным делом, за которое нам будут благодарны будущие поколения этой благословенной земли.

— Будь по-твоему, я добуду этот клад знаний, как вытягивают яд из места укуса, и да поможет мне Христос. Хотя, возможно, меня ждет то же безумие, что проникло в твое сердце.

Она вздохнула, сказав в утешение:

— Возможности моих врагов растут, Яго. Перед тем как отправиться в изгнание, я поклялась слезами моей бабушки Фатимы, самой уважаемой гранадской вайзы, то есть проповедницы веры, поискать Святую Книгу в развалинах дворца Биб-Рагеля. Этот уникальный и необыкновенный Коран десятилетиями ищут исламские улемы. Я бы прокляла себя, если бы вернулась в Гранаду, даже не попытавшись найти его.

— Эта попытка может стоить нам жизни или репутации, Субаида.

— Мне все равно. Для мусульманина данное слово становится благословенным обетом, святым и нерушимым, обязательством, которому подчинена жизнь.

— Я уже стал твоим соучастником. Бог да простит меня за это безумие, но мое сердце желает много большего, Субаида, мое чувство к тебе безмерно.

Девушка вздохнула и ответила ему страстным взглядом, исполненная нерешительности.

— Может ли сокол любить голубку? Не привязывай себя ко мне таким образом. Я никогда не посмела бы причинить тебе вред, но мое вероисповедание запрещает любить мужчину другой веры. Твое благородство привлекает меня, но ты ведь почти ничего не знаешь о моем прошлом. Выслушай все же, может, это тебя как-то утешит: за год до того, как меня назначили в заложницы, один юноша из племени Бану Марин заплатил моему отцу значительный махр, или выкуп, как это вы называете, что означает для меня обручение.

— Так ты все-таки обручена? — прервал он ее. — Ты разрушила мои мечты.

— Твое нетерпение мешает объяснению, — заметила она ласково. — Умерь свой пыл. Положение полностью изменилось. Год назад, после смерти отца, я отправила бабушке Фатиме письмо, которым уполномочила ее уладить от моего имени перед тамошним кади [70] дело, весьма редкое для Гранады. Это было смело с нашей стороны! Я пожелала воспользоваться древним правом на фарх, то есть на расторжение помолвки в суде, однако по иску не жениха, а невесты. Речь шла об из ряда вон выходящем событии, ты не можешь себе представить, какой шум это вызвало в городе! Все были просто потрясены, уверяю тебя. Моя бабушка Фатима, дочь султанов, жена султана, мать и бабка султана осмелилась лично вести дело, используя свою необыкновенную образованность и обаяние — и она выиграла суд!

— О, это смелая и достойная женщина!

— Ну, таковы ее свойства — великодушие, логика, самоотверженность. Это одна из самых светлых женских голов в Гранадском эмирате. Красивая женщина, обладательница великолепной фигуры и тонкого ума, ей пришлось пройти через жестокие испытания, кровавые перевороты, братоубийственные распри, пережить дикие расправы над членами своего рода. Она противилась моей ссылке, но, когда уже ничего нельзя было сделать, поддержала и дала мне силы, укрепила мой дух. Я ее просто обожаю! Таким образом, мой дорогой нетерпеливец, я свободна перед глазами Господа и моего народа; надеюсь, что и отец простит меня в райских покоях пророка.

— Твои слова для меня — как бальзам, — облегченно вздохнул врач.

Назарийка жалобно возразила:

— Но та же вера отдаляет меня от тебя, я не хочу предавать мой народ.

— А я смирился с тем, что ты стала мне путеводной звездой, я готов даже отречься от всего, что имею и что я есть. Буду ждать, сколько надо.

Субаида ответила ему невыразимо очаровательной улыбкой и налила в бокал вина, добавив по одной капле мускуса и камфорного масла. Потом осторожно провела пальцами по губам кастильца и с грустью попросила:

— Яго, не страдай из-за меня, и если хоть немного ценишь наше чувство, забудь меня, когда я покину Севилью. Моя вера никогда не допустит нашей любви.

— Но я пойду за тобой хоть на край света. — Его рука коснулась нежной кожи ее лица. — Я твердо решил, Субаида, и нет силы на свете, которая может этому помешать. Даже неизменные суры твоих священных книг, — с горячностью признался он.

Мусульманка вдруг заплакала. Всхлипывая, она устремила взгляд в темноту сада в надежде, что в эту ночь на небе появится хоть одна звезда, которая могла бы ей что-нибудь посоветовать. Но надежды ее были тщетны — жизнь ее была сломана, она оставалась изгнанницей, душа разрывалась от тоски.

— Зачем нам превращать наше чувство в тяжкие цепи, — подбодрил ее Яго.

— Я чувствую, как мы все ближе к какой-то пропасти, меня точит уныние, но я постараюсь прогнать мрачные мысли.

Через несколько мгновений лицо ее просветлело, на нем возникла улыбка, разговор продолжился. Незаметно тянулись часы, слова словно ложились на музыку искусного трубадура. Мерцали огоньки потрескивавших светильников. Яго, отпив вина, спросил:

— Ты, наверное, хотела знать, что я думаю о последних событиях?

Субаида заметно заволновалась.

— Да, ты прав. Меня повергла в отчаяние казнь мусульманина, сны становятся все более тревожными. Несколько дней назад сюда пришла донья Тереса, расцеловала меня в щеки и объявила, что Божьей милостью в руки альгвасилов попал тот человек, который пытался меня отравить, и что его голова будет торчать на копье на крепостной стене. А потом пошли всякие слухи и зловещие предсказания. Что там было на самом деле, Яго?

— Я ходил на казнь: видит Бог, это было ужасающее зрелище. В оглашенном приговоре суда говорилось только, что преступник сознался в покушении на тебя как королевскую заложницу, хотя имя твое не было названо.