Сир Руль поднял ее и поцеловал в лоб. Анна-Ми, как и подобает служанке, смиренно встала в уголок. До чего же приятно было смотреть на девушек, осыпанных снегом с головы до ног!
— Господи Иисусе! — воскликнула дама Гонда, — поглядите на этих двух сумасбродок! Где это их так занесло снегом? Скорее, девочки, к огню, обсушитесь!
— Молчи, жена! — сказал сир Руль, — ты изнежишь молодежь. В юные годы я смело шел навстречу холоду, снегу, граду, грому, буре. Да и теперь так поступаю, если есть в том нужда, и хочу, чтобы и Махтельт была такой же. Благодарение богу! не огонь в очаге должен согревать нашу дочь, но огонь, который жарко пылает в крови детей старого Руля.
Видя, что отец вот-вот разгневается, Махтельт села у его ног и сказала:
— Отец, мы ничуть не озябли: мы так прыгали, плясали, дурачились и дразнили друг друга, что зиму обратили в весну. Мы пели дивные песни, и я молю вас, дозвольте спеть их и вам.
— Хорошо, милая, — сказал сир, и Махтельт спела ему лид о Руланде де Херне Льве, возвратившемся из святой земли с чудесным мечом, а потом — песенку о четырех ведьмах, в которой слышатся то мяуканье кошек, то блеяние козла, задирающего хвост во время дождя.
И сир Руль позабыл свой великий гнев. Когда Махтельт кончила петь, он велел подать ужин и зажечь крестовидный светильник, и сразу стало светло, потому что во всех четырех подсвечниках ярко загорелись свечи.
И он посадил дочь рядом с собою.
Анну-Ми тоже усадили за стол, рядом с дамой Гондой, и та сказала:
— Соседство молодых согревает стариков.
И подавали им в тот вечер вкусный белый хлеб, соленую говядину прокопченную на очаге в ароматном дыму от горящих сосновых шишек, гентскую колбасу, по преданию изобретенную Баудвином-Обжорой, побочным сыном графа Фландрского, китовый язык и старый клауварт.
Когда кончили ужинать и прочитали молитву, Махтельт и Анна-Ми легли спать в одной горнице, ибо Махтельт любила Анну-Ми, как сестру, и всегда хотела быть с нею вместе.
Глава двадцатая
О шестнадцатой повешенной девушке.
Махтельт столько смеялась, пела и шалила, что сразу уснула.
Но Анна-Ми немного озябла, и ей не спалось.
А Злонравный подошел уже к крайней границе своих владений.
И понеслась оттуда звонкая, нежная, сладкозвучная песня.
Анна-Ми услыхала ее и, не подумав о том, что она полуодета, вышла из замка через потайную дверь.
Колючий снег больно стегнул ее по лицу, по груди и плечам.
Она бы хотела защитить себя от лютой стужи, от злого снега, но ей нечем было прикрыться: ложась спать, она сняла с себя одежду.
Анна-Ми шла на зов песни и босая перебежала по льду через ров.
И, ступив на высокий скользкий берег, упала и расшибла себе в кровь колено.
Она встала и вошла в лес: камни ранили ее босые ноги, ветки деревьев хлестали ее окоченевшее тело. Но без жалоб она шла все вперед. И бросилась к ногам Злонравного.
И он сделал с ней то же, что и с другими.
И Анна-Ми стала шестнадцатой девственницей, повешенной на Виселичном поле.
Глава двадцать первая
О том, как Махтельт искала повсюду Анну-Ми.
На другое утро Махтельт, как всегда, проснулась первая и помолилась господу Иисусу и святой Махтельт, своей покровительнице.
Усердно помолившись за сира Руля, даму Гонду, Молчальника, за всю челядь и прежде всего за Анну-Ми, Махтельт бросила взгляд на ее постель. Увидев, что полог полузакрыт, она решила, что ее подружка еще спит. И, надев свое нарядное платье, Махтельт стала звать ее, расхаживая по горнице и посматривая на себя в зеркало.
— Что же ты, Анна-Ми? Вставай, Анна-Ми, вставай! Долго спать, добра не видать! Вставай, Анна-Ми! Ведь и воробьи проснулись, и куры проснулись и даже яйца успели снести. Вот и Шиммель мой ржет на конюшне, и снег сверкает на солнышке. Сеньор мой отец бранит слуг, а матушка за них заступается. А неужели не чуешь, как вкусно пахнут бобы и жаркое с пряной подливкой? Я-то чую, и мне ужасно хочется есть. Вставай же, Анна-Ми!
Наконец Махтельт потеряла терпение и отдернула полог.
— Ну и плутовка! — сказала она, не найдя Анны-Ми. — Без меня сошла вниз и ест без меня жаркое и бобы!
И, сбежав по лестнице, она вошла в залу. Увидев отца, она опустилась перед ним на колени и спросила благословения, затем подошла к матери. И мать удивилась:
— Где же Анна-Ми?
— Не знаю, — ответила Махтельт, — верно, хочет нас подразнить и где-нибудь спряталась.
— Вот уж не такова Анна-Ми, — заметил сир Руль, — ежели кто и любит здесь людей подразнить, так не она, а ты, моя милочка!
— Сеньор мой отец, — молвила Махтельт, — ваши слова пугают меня.
— Так ступай, поищи Анну-Ми, — сказал сир Руль, — а мы с тобой, жена, сядем за стол! Наши старые желудки не могут так долго ждать, как молодые!
— Ах, мне кусок в горло нейдет, — сказала дама Гонда. — Ступай, Махтельт, приведи нам Анну-Ми!
А сир Руль, наложив себе полную тарелку бобов и румяной говядины, принялся есть, рассуждая о том, что только женщины так быстро теряют голову, пугаются и горячатся из-за пустяков.
Однако он и сам был немного встревожен и частенько поглядывал на дверь, повторяя, что озорная девчонка вот-вот должна появиться.
Но Махтельт обежала весь замок и, вернувшись, сказала:
— Я не нашла Анну-Ми.
Глава двадцать вторая
О том, как горько плакала Махтельт и какое красивое платье она себе сшила.
У Махтельт больно сжалось сердце, и она закричала, рыдая:
— Анна-Ми, где ты? Я хочу, чтобы ты была со мною, как прежде!
И упала перед отцом на колени.
— Сеньор мой отец! — взмолилась она. — Не пошлете ли вы отряд всадников на поиски Анны-Ми?
— Хорошо, — ответил он.
Всадники сира Руля отправились в путь, но, опасаясь колдовских чар, во владения Галевина заехать не решились.
И, возвратившись, они сказали:
— Мы ничего не узнали об Анне-Ми.
И Махтельт, ложась вечером спать, долго молила милосердного господа вернуть ей милую подругу.
На другой день она села у высокого многоцветного окна, не отрываясь, смотрела на окрестные поля и на падающий снег, и все ожидала, не придет ли Анна-Ми.
Но Анна-Ми прийти не могла.
И на третий день под глазами у Махтельт от не просыхающих слез выступила кровь. Снег больше не шел, небо прояснилось, ярко светило солнце, но земля была скована морозом.
И каждый день садилась печальная Махтельт на свое место у окна, безмолвно смотрела на поля и думала об Анне-Ми.
Сир Руль, видя, как Махтельт тоскует, послал в Брюгге купить ей на платье сукна лазоревого цвета, красивого кипрского золотого шитья для каймы и золотых пуговиц искусной чеканки.
Махтельт усердно шила платье, но не радовалась этому роскошному наряду.
Так прошла неделя, и все дни Махтельт трудилась, но не проронила ни слова, ни разу не запела и часто плакала.
На пятый день это платье, с золотой кипрской каймой и золотыми пуговицами, было готово. И дама Гонда велела дочери надеть новое платье и посмотреться в большое зеркало; но Махтельт даже не улыбнулась, увидя, как она хороша: она думала об Анне-Ми.
И дама Гонда, глядя на свою печальную, молчаливую дочь, тоже заплакала и сказала:
— С тех пор как наша Махтельт перестала петь, я все больше чувствую холод зимы и старости.
А сир Руль хоть и не сетовал, но стал мрачен, угрюм и целый день пил клауварт.
Но иной раз в приступе гнева требовал, чтобы Махтельт ему пела и была весела.
И девушка пела старику веселые песни; он радовался, вместе с ним радовалась и Гонда.
