Скорее всего, нет. И здесь скептик может позволить себе вежливое покашливание. Прежде чем начинать работу с архивами, возможно, следует четко разделить два вида биографической информации: с одной стороны, факты, которые сам человек помнит о своей семье, с другой – факты, имеющие отношение к семейной истории, но оставшиеся неизвестными субъекту биографии.

Такое деление позволяет нам ввести новую форму биографии – гораздо менее точную, чем старая, но, несомненно, более близкую к реальной жизни. В рамках этого жанра семейной историей человека будет считаться лишь то, что он сам знает и помнит, а читатель вместо сложного переплетения дат и имен, которое обычно приводится в биографиях, увидит фамильное древо героя через призму его восприятия.

1 – Парень, который изобрел степлер

2 – Кристина

3 – Генри Говард

4 – Д.Р:? – Д.С:? Прадедушка из Польши

5 – Д.Р.:? – Д.С.:? Девушка из Йоркшира

6 – Бабушка

7 – Дедушка Д.Р.:? – Д.С.: 1975 или 1976

8 – Дядя Тони

9 – Джейнис

10 – Кристофер Роджерс

11 – Лавиния Говард

12 – Джесси = тетя Клара

13 – Американские кузины («их я почти не знаю и не очень-то люблю»)

14 – Изабель

15 – Люси

16 – Пол

Мы с Изабель ехали в театр «Барбикан», чтобы посмотреть спектакль по пьесе Лорки «Дом Бернарда Альбы». Учитывая наш разговор в автомобиле, то, что случилось, когда мы заняли свои места в зале, показалось мне забавным (а на взгляд Изабель – просто кошмарным) совпадением.

– Господи, – ахнула она, – кажется, это моя мать.

– Где?

– У колонны. Пожалуйста, не смотри. Что она здесь делает? И что это за платье? Тихий ужас! И где отец? Надеюсь, она не пришла с одним из своих кавалеров. Для этого она уже старовата.

– Ты говорила ей, что будешь здесь?

– Нет, то есть я сказала, что хочу посмотреть этот спектакль, но не говорила, что именно сегодня.

– Она с кем-то разговаривает. Видишь?

– Уф, это мой отец. Должно быть, отходил, чтобы купить программку. И он собирается чихнуть. Ага, вот оно – апч-ч-ч-хи! Сейчас появится красный носовой платок… Одна надежда, что они нас не заметят и, когда спектакль кончится, мы сможем быстренько улизнуть. Если повезет, они не станут оглядываться по сторонам – будут слишком заняты. Как всегда, мать спросит отца, куда он дел квитанцию на парковку автомобиля, а он покраснеет и признается, что по ошибке бросил ее в урну для мусора.

Однако Изабель не повезло: мгновением позже Кристофер Роджерс бросил взгляд на галерею и увидел свою старшую дочь, которая изо всех сил пыталась не увидеть его. Чтобы она перестала притворяться слепой, он поднялся во весь рост среди разодетой и надушенной публики и энергично замахал руками, как будто провожал в круиз океанский лайнер. А если бы вдруг Изабель не заметила этого безумия, то ее мать, ничуть не смущаясь присутствием четырех сотен зрителей, вскричала во всю мощь своих легких: «Изабель!» – с таким воодушевлением, словно она разглядела подругу, потерянную много лет назад, на палубе круизного лайнера, швартующегося к пристани.

Изабель кисло улыбнулась, залилась краской и прошептала: «Я просто не могу в это поверить. Пожалуйста, пусть они замолчат».

К счастью, через мгновение ей на помощь пришел Лорка, свет начал гаснуть, а мистер и миссис Роджерс с неохотой заняли свои места, грозно указывая на табличку со словом «Выход», чтобы Изабель не замедлила явиться туда в антракте.

Через час с четвертью, на протяжении которых все вникали в перипетии испанской семейной драмы, мы оказались в баре.

– Что ты здесь делаешь, мама? – спросила Изабель.

– А что тебя удивляет? Ты – не единственная, кто выбирается в свет по вечерам. Мы с отцом тоже имеем право хотя бы изредка развлекаться.

– Ну конечно; я вовсе не это имела в виду, просто удивилась совпадению.

– Где ты взяла это платье? Это то самое, за которое я заплатила на Рождество?

– Нет, мам, я сама купила его на прошлой неделе.

– Ну что ж… Очень милое, жаль только, что у тебя небольшая грудь. Но тут уж виноват твой отец – ты же помнишь, на что похожи все женщины в его семье.

– Как поживаешь, папа? – Изабель повернулась к отцу, который внимательно разглядывал потолок. – Папа?

– Да, дорогая. Как поживаешь, моя фасолинка? Тебе нравится спектакль?

– Да, а тебе? И что ты там углядел?

– Я смотрю на светильники. Это новые вольфрамовые лампы, японские. Замечательная штука – электричества потребляют мало, а светят очень ярко.

– Очень интересно, папа. Я… э… я хочу познакомить вас с моим другом.

– Я так рада! – воскликнула миссис Роджерс, и тут же доверительно сообщила мне: – На самом деле она чудесная девушка, – как если бы сама Изабель старалась убедить меня в обратном.

– Спасибо, мама, – устало ответила Изабель, которая явно слышала это не впервые.

– Не обращай на нее внимания, фасолинка, у нее сегодня был трудный день, – объяснил папа, оторвав взгляд от потолка.

– День был бы прекрасным, если бы его не отравляли люди, постоянно теряющие парковочные квитанции, – фыркнула миссис Роджерс.

– Папа! Неужели опять?

– Боюсь, что так. Их стали делать такими крошечными, что просто в руках не удержишь.

Зазвенел звонок и металлический голос сообщил нам, что вот-вот начнется второй акт.

– Ох, мне так неудобно, – сказала Изабель, когда мы вернулись в зал. – Я уверена, мама пришла только потому, что я рассказала ей об этом спектакле, а ей всегда хочется делать то, что делаю я. Иногда я жалею, что у меня нет более нормальной семьи.

– По-моему, они нормальные.

– Не знаю… Они такие странные. Знаешь, на школьных мероприятиях они всегда выглядели белыми воронами. Мать выглядела как героиня какой-нибудь пьесы Ноэля Коварда,[31] которая вот-вот пригласит всех на веранду пить коктейли, а отец бросал на остальных безумные взгляды, словно непризнанный Эйнштейн. В современном мире им неуютно. Отец панически боится технических новинок, хоть и интересуется лампами; разговаривая по телефону, он так кричит в трубку, будто она приводится в действие ветряным двигателем. Он любит готовить и даже варит джемы, а мать поет в хоре. Когда я была маленькой и мы куда-нибудь ездили всей семьей, то всегда привлекали к себе внимание. Если шли в ресторан, кто-нибудь обязательно заказывал странное блюдо; особенно этим отличалась моя сестра – представляешь, она еще в те годы твердила, что не станет есть продукты с нитратами. А отец спрашивал официантов, чьи картины висят на стенах, как будто в пиццерии над салат-баром могут повесить Рембрандта или Тициана. На автозаправочных станциях, стоило хоть на минуту оставить его одного, он умудрялся с кем-нибудь познакомиться и начать бурную дискуссию по поводу масляных фильтров, государственной программы строительства дорог или наилучшего способа жарить курицу. Эта его манера доводит мать до белого каления – она уверена, что он делает это специально, чтобы досадить ей, а на самом деле – ничего подобного; он просто большой ребенок.

Когда пьеса закончилась, даже прежде чем занавес опустился в последний раз, мы с Изабель поспешно выскользнули из зала, чтобы не попасть в пробку на выезде с автостоянки.

– Ненавижу, когда актеры выходят на поклоны. Такие самодовольные, – прошептала Изабель. – Тут-то и развеивается иллюзия, которая возникла во время спектакля. Сразу понимаешь, что они – англичане конца двадцатого века, а вовсе не испанцы с горячей кровью и семейными трагедиями.

Мы надеялись избежать встречи с родителями Изабель, но ничего не вышло: столкнулись с ними у лифта в фойе.

– Я понимаю, что тебе и думать не хочется о том, чтобы пообедать с двумя занудами вроде нас, поэтому даже не спрашиваю, – начала мать Изабель, одновременно и приглашая Изабель на обед, и заранее обвиняя в том, что она сейчас откажется.