И я нудел и нудел о возможности приезда Вероники на Капри. Или своем краткосрочном визите в Москву. Я задолбал своего друга просьбами. Он лишь хмыкал и говорил:

— Зачем тебе?

Впоследствии я частенько вспоминал эти его слова.

ЗАБОТЬТЕСЬ О СЕБЕ — ТАК БУДЕТ ПРАВИЛЬНО!

Если каждый будет заботиться прежде всего о себе — то каждый и будет счастлив. А другому своего счастья не навяжешь.

Мы — на государственном уровне — пытались: в Афганистане, Польше, Чехословакии, Венгрии и на Кубе. Что из этого вышло?

ВО ВСЕХ СИТУАЦИЯХ ЖАЛЕЙТЕ И ЛЮБИТЕ ПРЕЖДЕ ВСЕГО СЕБЯ (ТЕМ БОЛЕЕ, ВЫ ЭТОГО ЗАСЛУЖИВАЕТЕ, ПОВЕРЬТЕ), А УЖ ПОТОМ ДРУГОГО, БЛИЖНЕГО.

Почему надо заботиться и думать в первую очередь о себе?

Почему надо быть о себе высокого мнения?

Понять это элементарно просто. Если будете кого-то любить больше, чем себя, станете заботиться о ком-то больше, чем о себе, то — если этот кто-то не оправдает ваших надежд, отнесется к вам грубо, неблагородно, подло — вы расстроитесь. Огорчитесь. Вам это нужно? Единственный, кто оценит по достоинству хорошее отношение к себе самому — это вы сами. И вы-то уж себя не подведете. А если и допустите ошибку, то сами себе ее и простите. Другого за подобную оплошность возненавидите. А себя — нет! ТОЛЬКО СЕБЯ МОЖНО И НУЖНО ЛЮБИТЬ И ЖАЛЕТЬ, чтоб не испытать разочарования!

Если вас окружит толпа очень умных и очень опытных людей и начнет давать советы: что делать, как поступать — и вы последуете их указаниям и ошибетесь, приятно вам будет? К тому же все они выскажут разные, зачастую взаимоисключающие мнения. Кому верить? Нельзя исключить и корыстной заинтересованности с их стороне в вашей ошибке. Поэтому: пошлите их всех подальше! ТОЛЬКО СЕБЯ СЛУШАЙТЕ! Только себе верьте. Вы — самый умный!

Маркофьев мне говорил:

— Зачем тебе они, люди из прежней жизни? Забудь их! Ты стал другим. А они все те же. Ведут те же разговоры, решают те же проблемы. От которых ты давно удалился. Даже пространственно. Они, эти люди, тормозят тебя, тянут назад. Иное дело люди, которые идут с тобой рука об руку сейчас… Моржуев и Овцехуев, детектив Марина и я… У нас у всех общие интересы, мы постоянно вместе. Мы — не камень у тебя на шее, в отличие от тех прежних.

Он продолжал:

— УЖ ЕСЛИ РАСХОДОВАТЬ ЭНЕРГИЮ, ТО НЕ НА ЖАЛКИХ И НИЧТОЖНЫХ ПИГМЕЕВ, А НА КРУПНУЮ ДИЧЬ!

И заключал:

— Рубить и рубить решительно! Что означают твои контакты с людьми из прежней жизни? Что ты остаешься таким же, как был. Иногда приходится резать по живому, чтобы та, прежняя жизнь от тебя отстала… Режь!

И еще он говорил:

— Вероника ведь моложе тебя? Существенно моложе? Как ты выдерживаешь ее напор в постели?

Я задумался. Вспоминая, как давно происходил у нас этот самый напор. Маркофьев истолковал мое молчание по-своему.

— Ну так и отдыхай, — сказал он.

Было решено, что мое накопившееся за несколько месяцев жалованье доставит Веронике Моржуев. (Раз уж он все равно летел в Москву). Он обещал, вручив конверт лично ей в руки, тут же мне перезвонить.

Однако, прошло несколько дней, а сведений от него не поступало. И Вероника тоже к телефону не подходила. Я разволновался. Стал отчаянно просить, чтоб Маркофьев все же позволил мне самолично отправиться на родину.

Маркофьев вздохнул и сдался.

— Поезжай. Так уж и быть, — сказал он. — И помни мою доброту. Заодно кое-что разведаешь… Как там вообще… И куда, в частности, запропастился этот обормот… Знаешь, где Белый дом?

— В Америке. В Вашингтоне, — похолодел я, испугавшись, что он передумал отпускать меня к Веронике.

Маркофьев мягко улыбнулся.

— Наш правительственный Белый дом. В Москве. На набережной, которую еще не переименовали в Вашингтонскую, хотя к тому идет… Если не разыщешь Моржуева, подойдешь к проходной Белого дома, наберешь этот номер, — он протянул мне бумажку, — спросишь Мишиного помощника. У него там кабинет. Ты его знаешь… Ты еще неудачно пытался похитить у него "Ауди".А потом — неудачно приобрести квартиру… Экий ты во всем неудачливый… Он, если помнишь, уже тогда был помощником депутата… Им и остается. Только теперь он — Мишин помощник… Секретарем у него та самая женщина без яиц… У нее ты слямзил кошелку с яйцами… Кто-то из них вынесет и передаст тебе коробку…

Я уточнил:

— Коробку?

— Или две… Назовешь мою фамилию… В качестве пароля. Не забыл, кто я?

Вечером я сел в самолет. Ночью был в Москве. Дома, где появился нежданно и без предупреждения (к телефону так никто и не подходил), я застал знакомую картину: на диване лежал Моржуев, рядом с ним стоял таз. В углу заламывала руки Вероника.

— Пил портвейн и не закусывал? — догадался я.

— Водку, — глухо ответила она.

Естественно, они должны были прогулять мое жалование, а как же иначе! Я ведь развлекался с Маркофьевым напропалую. Вероника предъявила мне улики: фотографии наших путешествий и копии счетов и квитанций об оплате гостиниц и ресторанных застолий. Я гулял, а она не должна была себе этого позволить? С какой стати, если между мужчинами и женщинами давно установлено равноправие?! Так объяснил мне чуть позже заплетающимся языком пробудившийся и просивший меня сбегать за пивом Моржуев. На его плечи была наброшена моя клетчатая рубашка.

— Холодно, знобит, — объяснил он мне.

Я выставил его из квартиры, вытолкал взашей. Это было несложно, хоть он и сопротивлялся.

Оправдаться перед Вероникой оказалось значительно трудней. Напрасно я твердил, что неправильно думать, будто я жил в свое удовольствие. Это было не так! Я ведь старался ради общего счастливого будущего. Да и настоящего… Напрасно я убеждал ее, что специфика моей нынешней работы непроста, но что это — не самая худшая из работ; быть секретарем великого человека даже почетно… Иной вопрос, что у гениев свои заморочки и закидоны, и подневольным вольнонаемным (такое сочетание слов у меня вырвалось) приходится с этим мириться, считаться и подлаживаться. Лишь бы платили. А деньги я получал, Маркофьев не скупился, Моржуев должен был передать немалую сумму… Ее (так я Веронику убеждал) с лихвой должно было хватить и на погашение первостепенных долгов, и на лекарства для больной девочки…

Вероникам слушала рассеянно. Кошечка Долли испуганно жалась к ее ногам. Я хотел ее погладить, но она увернулась.

— За время твоего отсутствия, — произнесла Вероника странным, чужим голосом и тонкими пальцами откинула упавшую на лоб прядь, — произошли изменения. Я переосмыслила наши отношения…

Я встревоженно, не узнавая, на нее посмотрел и увидел: она похудела — резче обнажились скулы, глубже запали глаза.

— Да-да, не думай, что я сидела сложа руки, — продолжала она.

— Что же ты делала? — спросил я, надеясь услышать умиротворяющий ответ и мысленно констатируя: именно неунывающей энергичностью, упрямым желанием действовать вопреки неблагоприятным обстоятельствам она мне и нравилась, и была близка.

— Я искала человека, который сделал бы мне загранвизу…

Я все понял. Краска стыда залила мое лицо.

— Ты стремилась ко мне?

— Я решила строить отдельную от тебя, самостоятельную жизнь, — холодно сообщила она, избегая встречаться со мной взглядом. — Я выхожу замуж.

Мне показалось, что на меня рухнул потолок.

— Как? За кого? — пролепетал я.

— Да. И нечего пялиться, — воскликнула она, хотя по-прежнему не поднимала глаз и видеть моей оторопи не могла. — А ты что думал? Я дура? И буду ждать у моря погоды? Появился человек. Он сделал мне предложение…

Мне пришло в голову: она шутит. Разыгрывает. Я облегченно или, вернее, несмело улыбнулся и попытался взять ее за руку. Она вырвалась с раздражением и отодвинулась, загрохотав стулом. Мое глупое хихиканье прозвучало неуместно и дико, я сам это услышал.