— Прекрасно. А не был ли, случайно, в это время в магазине директор?

— Павел Антонович? Да… часов около пяти он пришел в магазин, с полчаса, может быть побольше, пробыл у себя в кабинете, а потом ушел.

— А откуда вы знаете, что он был в кабинете?

— А где же ему было быть? Он еще выглянул, позвал Екатерину Сергеевну, кассиршу.

— Зачем?

Валентина пожала плечами.

— А долго у него пробыла кассирша?

— Он ее позвал, потом она вышла, снова вернулась в кассу и еще раз ходила к нему.

«Гм… Раз Польских был только в магазине, он мог взять деньги в кассе, рассчитывая тут же вернуть их», — подумал Шубин и почувствовал легкое удовлетворение. Директор — весь воплощенное стремление помочь, услужить — не понравился ему. «Значит, по крайней мере в отношении денег, он, скорее всего, врет. Деньги в кассу, конечно, возвращены, и с кассиршей этой, пожалуй, лучше пока не беседовать. Все равно будет отрицать да и директору доложит…»

— Ну хорошо, Валентина. И еще вопрос. Постарайтесь вспомнить, ходили ли к Павлу Антоновичу какие-нибудь его приятели? Может быть, вы заметили? Глаз у вас зоркий…

— Да нет, у него этой привычки нет… Да что у нас в магазине особенного? Видите, «Мишек» и тех нет. — Она улыбнулась и искоса посмотрела на Шубина.

— И все-таки, может быть, кто-то к нему приходил, кого вы заметили? Например, узбек средних лет, с бородой?

— Нет, Сергей Родионович.

— Ну что ж… На нет и суда нет.

— Постойте… Вот только на днях заходил к нему один человек… Хмурый такой, брюнет, среднего роста, широкоплечий, лет так тридцати…

— А почему вы его запомнили?

— А потому, что весь день дождь сильный был, а он вошел без шапки, а волосы сухие. Я и подумала автоматически, что, наверное, прямо из машины вылез. Подумала и поглядела в окно. А там и правда машина стоит. И потом, мне показалось, что где-то я его уже видела.

— А какая машина, вы не заметили?

— Нет, с моего места штучный окно загораживает, у них там всегда ящики из-под бутылок стоят.

— Но машину вы все-таки заметили?

— Крышу только. Красная… Вернее сказать, оранжевая.

«Скорей всего, такси, — подумал Шубин, — у них довольно много машин с оранжевой крышей…»

— А почему вы уверены, что это был не просто покупатель?

— Какой же покупатель, если он к прилавку и не подходил, а прямо к Павлу Антоновичу, да еще не спрашивая, как к нему пройти.

— А как был одет этот человек, если вы заметили?

— Обыкновенно… В куртке… Кажется, без галстука.

— А вы не помните, в какой именно день приходил этот человек?

— Нет, точно не помню.

— Ладно, это установить не трудно: вспомним, когда весь день шел дождь. И последний вопрос. Как вы относитесь к вашему директору, что он за человек?

Валентина пожала плечами.

— Как отношусь? Да никак. Директор и директор. Вообще-то в магазине порядок… ничего не скажешь.

— И все-таки мне показалось, Валентина, что вы его не очень жалуете…

— Да нет, все нормально, Сергей Родионович.

— Спасибо вам большое, Валентина.

— Да что вы, не за что.

— И как договорились, в магазине ни слова.

— Я ж вам сказала…

Шубин подошел к окну кабинета, схваченному решеткой, невидяще уставился во двор, побарабанил пальцами по подоконнику.

Голубев сидел за столом, подперев подбородок ладонью.

— Значит, кроме того, что Польских соврал относительно денег — он же уверял, что взял их дома, — пока что мы ничего не выяснили, — сказал он.

— И еще у нас есть человек с сухой головой во время дождя, — не поворачиваясь, добавил Шубин.

— Я бы предпочел, чтобы у него была мокрая голова в сухую погоду. Тогда все было бы просто: проверить все души, ванны и краны в Москве и установить, кто именно мыл в этот день голову.

— Боря, — сказал Шубин, — я заметил, что твои потуги на остроумие особенно настойчивы, когда у тебя нет идей. Поэтому ты обычно такой веселый человек.

— Спасибо, шеф. Неизвестно еще, что лучше: много идей и мало остроумия или наоборот.

— Еще хуже, когда нет ни идей, ни остроумия.

— Сережа, твоя самокритика разрывает мне сердце. И поэтому я тебе скажу вот что: давай в качестве рабочей гипотезы действительно исходить из того, что этот посетитель Польских, среднего роста и с широкими плечами, вполне мог быть узбеком в операции «бидон». Тем более, что по описанию потерпевших главный узбек был тоже среднего роста и довольно широкоплечий. Возраст пока что принимать во внимание не будем, как и его реденькую бородку. Давай дальше исходить из того, что он заезжал к Польских на машине, причем, очевидно, на такси.

— Все может быть…

— И давай исходить из того, что он должен был хорошо знать этот переулочек, знать, что там сносят дома, знать, когда там кончают работать…

— Все это он мог узнать от Польских. Он же работает недалеко оттуда.

— Это в том случае, если идея всей операции принадлежит Польских. А если это идея узбека? И сценарист он, а не Польских? Тогда именно он должен был хорошо знать этот переулок, выбрать его. «Кукольник» — из уголовных профессий одна из наиболее квалифицированных. И, как всякий хороший специалист, вряд ли он положился бы на неопытного наводчика в выборе места для работы.

— Допустим, Боря, ты прав. Что это нам дает?

— А то, Сергей, что человек с сухой головой либо живет где-то там, либо работает. Это всего лишь шаткая гипотеза, но, пока нет лучших, бросать ее, по-моему, не стоит. Есть хоть что-то, над чем работать.

— Исчезающе малая величина, стремящаяся к нулю.

— Хватит тебе постоянно бить меня нулями.

— Я им мщу, нулям. Мишка двойку вчера получил за нолик.

— Бедный ребенок. Семь лет — и такой жестокий удар судьбы… Ох, хох-хох, грехи наши тяжкие…

Голубев достал из ящика бутылку коньяка, встал из-за стола, неслышно подошел к Шубину, все еще стоявшему лицом к окну, приставил бутылку к его спине и громко скомандовал:

— Хенде хох, русс, сдавайс!

Шубин поднял над головой руки:

— Гитлер капут! Проигрыш?

— Так точно, товарищ майор. Пострадал за родное «Динамо».

— Армянский?

— Так точно, три звездочки.

— Это хорошо, — мечтательно вздохнул Шубин.

— Тш-ш, товарищ майор, кто-нибудь услышит — решит, алкоголик в МУРе.

— Ничего, скажем, следственный эксперимент. А что ты сейчас собирался делать?

— Да ничего особенного…

— Может быть, поедем ко мне? Сейчас позвоню Вере. Он набрал номер и сказал в трубку:

— Верочка, ты не волнуйся, но у меня очень неприятные новости. Понимаешь, Борис случайно нашел у себя в столе бутылку коньяка…

— Идиот, — добродушно сказала Вера. — Приезжайте, — и положила трубку.

— Не женись, Боря, — грустно сказал Шубин, надевая пальто.

— Стараюсь, товарищ майор.

…Миша еще не спал, с криком выскочил в коридор в одной пижамке и прыгнул на шею Голубеву.

— В отца ты, Мишуля, интуиция у тебя. Чувствуешь, что у меня в кармане. Вот тебе шоколадка за двойку.

Вера грозно нахмурилась сквозь улыбку:

— Ты с ума сошел! Вырабатываешь у ребенка положительный условный рефлекс на двойки.

— Эх-хе-хе, а на что еще детям друзья дома? Воспитывают родители, а портят дяди. Как ты считаешь, Майкл?

— Это ты юмор говоришь.

— Правильно, Майкл, молодец.

— Спать, — решительно скомандовала Вера. — Попрощайся по-английски и бегом в кровать, уже половина девятого.

— Гуд найт, — сказал мальчик и в сердцах добавил: — Вырасту — сроду спать не буду ложиться.

Они уселись за стол на кухне, и Голубев торжественно достал из кармана бутылку.

— Нун гут, загте дер бауэр, — удовлетворенно сказал он.

В школе на уроках немецкого они долго читали один и тот же рассказ про крестьянина, и запомнившаяся фраза употреблялась ими на все случаи жизни.

В прошлом году на стадионе в Лужниках Голубев заметил со своего места Стасика Феофанова, с которым не виделся с окончания школы. Стасик, солидный и слегка полысевший, смотрел на разминавшихся перед началом матча футболистов и разговаривал с соседом.