Из всех животных Калимантана моей самой заветной мечтой был орангутан. Эта великолепная человекообразная обезьяна, название которой в переводе с малайского означает «лесной человек», живет только на Калимантане и Суматре, да и там ее можно встретить далеко не везде. На севере Калимантана орангутан стал большой редкостью. Мы путешествовали по южной части острова, где, как нас уверяли, орангутаны еще водились в изобилии, но было похоже, что не многие видели их собственными глазами. У нас оставалось мало времени, поэтому мы решили медленно плыть назад, к устью Махакама, и останавливаться у каждого жилья, пока не встретим человека, который видел орангутана недавно.

Нам повезло. В первый же день мы подошли к маленькой хижине, выстроенной на закрепленном плоту из железного дерева. Хозяин вел торговлю с китайцами, ходившими на катерах из Самаринды. Он получал от них товары в обмен на крокодиловые шкуры и ротанг, которые приносили ему даяки. Когда мы подходили к причалу, там как раз стояло несколько даяков весьма дикого вида. Прямые, неровно подстриженные волосы закрывали половину лба, все облачение — набедренная повязка да украшенные кисточками длинные деревянные ножны с парангом. Даяки рассказали, что в последние дни два-три семейства орангутанов совершали набеги на банановые плантации возле их дома. Именно такие сообщения и были нам нужны.

—  Далеко ли до вашей деревни? — спросил Даан. Один из даяков оглядел нас критически.

—  Два часа для даяка,— ответил он,— четыре часа для белого.

Мы решили идти, а даяки согласились сопровождать нас и нести багаж. Не теряя времени, мы приготовили свою технику, захватили кое-какую запасную одежду и немного еды. Все это даяки аккуратно разложили по своим плетеным корзинам. Оставив Сабрана на борту «Крувинга» присматривать за нашим зверинцем, мы поднялись на берег и углубились в лес.

Скоро стало ясно, почему даяки считают белых не слишком резвыми ходоками. Тропа шла то через заболоченный лес, то по открытым участкам. Мелкие болота мы форсировали вброд, а через более глубокие пробирались по тонким скользким бревнам, нередко утопленным в грязной воде сантиметров на тридцать. Даяки шли по ним, как по обычной тропе, почти не снижая скорости. Нам же приходилось тратить много сил и внимания, чтобы удержать равновесие и не оступиться на неверных мостках.

Часа через три, уже на исходе дня, мы добрались до длинного дома. Он был еще более ветхим и незатейливым, чем тот, в котором мы уже побывали, пол не дощатый, а из тонкого расщепленного бамбука, вместо отдельных комнат — несколько кое-как сделанных перегородок. Нас провели по этому многолюдному помещению и устроили в углу, где можно было сложить вещи и отдохнуть. Мы приготовили рис на костерке, разложив его возле каменного очага, и поужинали. Тем временем стемнело. Мы положили под голову свернутые куртки и улеглись на пол.

Обычно я неплохо сплю на голых досках, но, чтобы заснуть, мне требуется хотя бы относительная тишина. Длинный же дом был полон разнообразных звуков. Взвизгивали собаки, когда кто-нибудь пинком отгонял их прочь, в клетках, висящих на стенах, кукарекали бойцовые петухи. Неподалеку от нас группа мужчин была поглощена какой-то азартной игрой. Они запускали на жестяном подносе волчок, накрывали его половинкой кокосовой скорлупы и громко выкрикивали ставки. Совсем рядом несколько женщин предавались песнопениям, окружив загадочный прямоугольный предмет, укутанный свисающей сверху материей. Кое-кто, не обращая внимания на весь этот бедлам, спал, устроившись как придется — одни лежали, растянувшись во весь рост, другие сидели, прислонившись спиной к стене, а некоторые дремали на корточках, сложив руки на коленях и положив на них голову.

Чтобы хоть как-то спрятаться от шума, я набросил на голову запасную рубашку. Это действительно приглушило некоторые звуки, но зато сконцентрировало мое внимание на том, что творилось внизу под домом. Прямо подо мной, визжа и хрюкая, рылись в отбросах между сваями несколько дурно пахнущих свиней. Упругий бамбуковый пол шуршал и скрипел, отзываясь на каждый шаг обитателей дома. Когда кто-нибудь проходил близко от меня, тело мое слегка подскакивало, а треск стоял такой, будто прыгали через мою голову. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, так как наши многочисленные хозяева действительно частенько перешагивали через мое распростертое тело.

Но нет худа без добра. Все это тявканье, кукареканье, болтовня, крики, пение, хрюканье и треск слились в такой устойчивый и ровный гул, что он, в конце концов, стал казаться мне монотонной колыбельной, под которую я и заснул.

Наутро все тело у меня ныло, и я чувствовал себя разбитым.

Мы спустились ополоснуться к небольшой речке в ста метрах от дома. Там уже было полно голых резвящихся купальщиков. Мужчины мылись в одном месте, женщины — в другом, в нескольких метрах ниже по течению. Мы уселись под теплым солнцем на аккуратных деревянных мостках и опустили ноги в прозрачную воду. Поблизости умывался один из наших проводников. Закончив утренний туалет, мы отправились к дому вместе.

По пути мы обратили внимание на новую свайную хижину, под которой на деревянном настиле лежал столб с вырезанной на нем человеческой фигурой. Рядом был привязан могучий буйвол.

—   Это зачем? — спросил я, показывая на бревно.

—   В доме человек мертвый,— ответил наш проводник.

—   Где именно в доме?

—   Пошли,— предложил он и, когда мы поднялись наверх, подвел нас к задрапированному предмету, вокруг которого ночью пели женщины. Ничего не подозревая, я спал в нескольких шагах от покойника.

—   Когда он умер? — спросил я. Проводник на мгновение задумался.

—   Два года,— услышали мы ответ.

Он рассказал нам, что похороны считаются у даяков чрезвычайно важным событием. Чем богаче был человек, тем пышнее и продолжительнее должны быть поминки, которые дети умершего устраивают в его честь. Этот покойник был человеком влиятельным, но детей оставил бедными, и им понадобилось два года, чтобы скопить достаточно средств для подобающих торжеств. Все это время тело находилось высоко на дереве, открытое солнцу, ветру, птицам и насекомым.

Теперь, когда пришло время похорон, останки спустили вниз и выставили для прощания.

Деревенские музыканты вынесли из длинного дома гонги и начали играть, а группа скорбящих принялась танцевать вокруг столба, установленного на полянке. Церемония длилась около получаса и сильного впечатления не произвела.

—   Это все? — спросил я своего приятеля.

—   Нет. Мы убивать буйвол, когда праздник конец.

—   А когда конец?

—   Наверное, двадцать дней, а наверное, тридцать. Торжества по случаю похорон будут продолжаться почти месяц, днем и ночью, набирая все больший размах по мере приближения к финалу. В последний день, когда под влиянием возбуждающих напитков драматизм ритуала достигает апогея, все обитатели деревни спускаются из длинного дома с парангами в руках. Они окружают буйвола и, танцуя, смыкают кольцо все теснее, пока, в конце концов, не забивают жертву.

Мы объявили, что вознаградим того, кто покажет нам дикого орангутана. Первый претендент разбудил нас на следующее утро в пять часов. Подхватив камеры, мы последовали за ним в лес. Там, где наш провожатый недавно видел орангутана, валялась разжеванная кожура дуриана, любимого лакомства этого животного, а в кронах деревьев мы обнаружили место его ночлега — массивное гнездо из сломанных веток. Целый час мы обшаривали окрестности, но больше ничего не нашли и, разочарованные, вернулись в деревню.

В то утро мы совершили четыре безрезультатные вылазки в лес и столько же на следующий день — так велико было желание обитателей деревни заработать обещанные соль и табак. Утром третьего дня один из охотников сообщил, что видел орангутана только что, и мы снова понеслись в лес, хлюпая по болотистой жиже и не обращая внимания на свирепые колючки. Мы думали только о том, чтобы успеть. Роковым для меня препятствием стал глубокий узкий овраг с ручьем внизу. Наш проводник в обычной манере даяков проворно бежал по перекинутому через овраг бревну, а я как мог поспевал за ним с тяжелой треногой на плече. Для верности я схватился за какую-то ветку. Она треснула. Больше хвататься было не за что, ноги разъехались, я потерял равновесие и рухнул в воду с двухметровой высоты, крепко приложившись грудью о ствол. Пыхтя, я пытался встать на ноги, чувствуя острую боль в боку. Прежде чем мне удалось добраться до берега, даяк очутился рядом.