Ему было предложено вести три курса: два на кафедре французской литературы и один на кафедре литературы северных стран Европы. Разница с Чивилкоем была существенная, поскольку за ту же зарплату ему назначили нагрузку шесть часов в неделю против шестнадцати часов в Чивилкое. Уже не говоря о меньшем количестве учащихся (к третьему курсу их осталось двое). Но что было самым важным: принять это предложение – а он принял его незамедлительно – значило не только дистанцироваться от тлеющего конфликта в Чивилкое, но, самое главное, оно давало Кортасару возможность максимальной самореализации с точки зрения работы интеллекта, без необходимости низводить свой уровень преподавания до указанных границ и только по указанным предметам.
Район Куйо, примыкающий к подножию одного из горных хребтов Анд (Аконкагуа), был почти полностью покрыт виноградниками и плантациями других фруктовых культур, подступавшими к подножию потухших вулканов со снежными вершинами, и включал в себя провинции Сан-Хуан, Сан-Луис и Мендосу. Последняя выделяется среди других, поскольку она расположена на расстоянии чуть более 1000 километров от Буэнос-Айреса и в 390 километрах от Сантьяго-де-Чили. В начале сороковых годов одни (жители самой Мендосы) считали Мендосу вторым городом в стране, другие (жители Кордобы) считали ее третьим городом в стране, поскольку полагали, что именно Кордоба следует за Буэнос-Айресом, если только в спор не вступали жители Росарио, которые считали, что их город, расположенный на берегах реки Парана, как раз и есть второй город Аргентины. Если оставить в стороне это соревнование, то правда заключалась в том, что Мендоса, основанная в середине XVI века (1561) Педро дель Кастильо, в середине сороковых годов XX века располагала широкими возможностями в области культуры, куда большими, чем Чивилкой, что подтверждается открытием университета в 1939 году; о сравнении с Боливаром вообще не приходится говорить, поскольку возможности последнего были неизмеримо меньше.
Во время упоминавшегося путешествия Кортасара с его другом Ретой по северо-западу, северу и северо-востоку страны Мендоса была оставлена ими без внимания. В этом смысле победила Кордоба, интерес к которой вызывали у писателя воспоминания Люсьены и Марселы Дюпрат, и именно она стала отправной точкой геостратегического характера, откуда они направились в Ла-Риоху. Однако Мендоса, которая на западе граничила с Чили, тоже вызывала его интерес. Кортасар провел в этом городе два дня за полтора года до своего переезда, когда совершал путешествие в Чили; он приехал в Мендосу 8 июля 1944 года, как раз в тот день, когда Перон стал вице-президентом республики.
В Мендосе он прожил, согласно официальным документам, до 25 июня 1946 года, дата, которая стоит на его заявлении об отказе от должности преподавателя университета, хотя на самом деле с конца декабря 1945 года он уже был в Буэнос-Айресе. То есть он провел в Мендосе около полутора лет и жил то в пансионе, то в доме художника Абрахама Виго, на улице Лас-Эрас, 282, Годой Крус. Адрес его последнего прибежища в Мендосе: улица Мартинес де Росас, 955.
Национальный университет в Куйо был образован совсем недавно. Продолжая тему соперничества городов, заметим, что университет в Кордобе был основан за четыре сотни лет до этого. Но кроме своей новизны, университет в Куйо мог предложить очень важную вещь – возможность подлинного духовного общения между учащимися и преподавателями именно в силу отсутствия закоснелых устоев и накопившихся предрассудков. Это сразу же понял Кортасар, и это послужило причиной того, что он взялся за эту работу в обмен на нищенскую зарплату. Писатель отзывается об этом этапе своей жизни как о прекрасном периоде апостольского служения знаниям. Так оно и было. Мендоса была городом, куда учителя по призванию съехались с намерением передать свои знания тем, кто знал меньше, чем они, – своим студентам, – и Кортасар выполнял эту задачу по максимуму. Старинная подруга Кортасара, впоследствии преподаватель университета в Куйо, Долли Мария Лусеро Онтиверос говорила, что учащиеся «открывали для себя волшебный мир литературы благодаря лекциям, которые читали им представители самой образованной части интеллигенции, и нескончаемо богатый мир языка благодаря духовности, открытой навстречу красоте»; все это Кортасар давал им как учитель.
Итак, мы видим, что его переезд в Мендосу, предпринятый поначалу только как разрешение чивилкойской ситуации, помог ему вновь обрести почву под ногами. У него были достаточные основания полагать, что факт назначения его на должность через министерство заставит замолчать злые языки, на тот случай, если придется возвращаться в Чивилкой, – перспектива, которая очень его тревожила. Этим неприятным опасениям не суждено было сбыться, так что после приезда из Мендосы он уже никогда больше не возвращался ни в Чивилкой, ни к преподаванию, а нашел себе применение на административном поприще (Книжная палата Аргентины), причем уже только в Буэнос-Айресе.
Во-вторых, как мы уже говорили, Мендоса в первые недели его пребывания стала для Кортасара стимулом как в плане накопления жизненного опыта, так и в плане профессиональной реализации; кроме контактов с коллегами по работе он обзавелся несколькими друзьями, среди которых особенно тесные дружеские отношения установились у него с художником и графиком Серхио Серхи (псевдоним Серхио Осевара), коллегой по университету, и его супругой Глэдис Адамс, а также с Хулио Персевалем и Иренео Фернандо Крусом, преподавателем античной литературы; вместе с Иренео Кортасар придумал нарицательное имя «манкуспия» как синоним чего-то неумеренного, невоздержанного, из ряда вон выходящего, примененное им в рассказе «Цефалея» из сборника «Бестиарий» для обозначения вымышленных им неведомых животных.
Почему Мендоса того времени служила для него стимулом? Во-первых, просто потому, что Кортасару там было хорошо. Было бы нелепо утверждать, что он не скучал по Буэнос-Айресу, но ему нравился и горный пейзаж окрестностей, он блестяще вел уроки, поражая коллег эрудицией и полным отсутствием высокомерия, он много читал и писал стихи, рассказы, принялся за роман, он вошел в сообщество университетских преподавателей, которое приятно удивляло его царившим там духом космополитизма, о чем он писал Мече Ариас: «На факультете имеется прекрасно оформленный клуб, который занимает несколько подвальных помещений. Там есть бар, дискотека с безмерным количеством „буги-вуги", на стенах вымпелы всех университетов Америки, а среди публики преподавателей не меньше, чем студентов: все непринужденно болтают, проводят что-то вроде внеклассных уроков, выпивают и даже танцуют. Должно быть, вы не поверите, что в Мендосе такое возможно? Когда меня туда привели, мне показалось сначала, что я в Гарварде или в Корнуэлле; здесь так быть не может. Однако все так и есть, и мы страшно этому рады». Так или иначе, как следует из дальнейшего, эта идиллическая атмосфера скоро была нарушена.
Полтора года жизни в Мендосе Кортасар (самые близкие друзья называли его Ларгасар за высокий рост[43]) был полностью погружен в собственные дела. Его работа преподавателя, к которой он тщательным образом готовился каждый день, была достойна похвалы, но он по-прежнему много времени уделяет самообразованию, занимаясь системным чтением французских авторов: от романтиков, как, например, Ламартин, до символистов, как Рембо и Малларме, поэтов «озерной школы» (он переводит Вордсворта), английских «нарушителей порядка», таких как Шелли, Байрон, Китс и др. Здесь необходимо подчеркнуть, как относились учащиеся к его личности и манере преподавать. Долли Мария Лусеро Онтиверос в этой связи замечает: «Думаю, он даже не подозревал, какой глубокий след оставляет в сознании учеников его восприимчивость к широчайшему спектру эстетических течений, его страстная тяга к чтению, его неустанные попытки проникнуть в бесчисленное множество форм, существующих в искусстве всех времен, чтобы лучше понять смысл всего сущего» (17, 42).
