Вот к этому возносящемуся к луне голосу «монреальской собаки» — собаки из южных стран, собаки, знакомой с цивилизацией больших городов, — и направился Трезор, гигантский мастифф. Брачный сезон был еще далеко, но это не имело значения для Трезора, охваченного бурной страстью, кипевшей у него в крови. Он слишком долго ждал и мечтал и поэтому готов был и зимой и летом ответить на призыв, принесенный ему ветром. Он продирался сквозь густую чащу. Он проложил Дорогу через почти непроходимый участок болота только для того, чтобы сократить путь. Если бы хозяин или хозяйка окликнули его, Трезор бы их даже не услышал или, услышав, был бы совершенно глух к их приказаниям. И, будь расстояние между ним и Светлячком не одна миля, а пятьдесят, он все равно направился бы к ней, если бы только расслышал ее голос. Наконец он подошел к подножию большого склона и остановился. Тщетно прислушиваясь, он с трудом подавлял в себе желание завыть. Но Светлячок больше не лаяла на залитую лунным светом долину, и Трезор стал медленно карабкаться вверх по склону, принюхиваясь к ветру, стараясь обонянием обнаружить то, чего не мог больше слышать. Дорога, которую он выбрал, была тропой Кэка, жирного и толстого дикобраза, ежедневно дважды поднимавшегося на гребень, чтобы напиться из родничка, орошавшего крохотный зеленый лужок на вершине склона.

Первой обнаружила приближение Трезора Светлячок. Она подошла к дальнему краю маленькой площадки, где кончалась тропа дикобраза, оставив Быструю Молнию лежать, вытянувшись, рядом с обрывистым краем «плато», возвышавшимся над распадком. Ветер дул в сторону от Светлячка, но за фут до края площадки он завихрялся в противоположном направлении, и в этом отраженном потоке воздуха возник запах Трезора; Быстрая Молния не мог его ощутить, зато он целиком заполнил ноздри его подруги. И в эту захватывающую минуту она тоже почуяла разницу. Это не был запах волка. Это не был запах полудиких, разящих рыбой собак, которых она терпеть не могла на борту китобойного судна — там, среди застывших волн ледяного моря. Это был запах тела ее отца, ее матери, запах маленьких братьев и сестричек, с которыми она играла и резвилась в те далекие, давно исчезнувшие из ее памяти дни. Запах этот заставил ее задрожать, как если бы мертвый хозяин, лежавший под пирамидой из камней далеко на севере, поднимался сейчас по склону сквозь лунный туман. Она не приблизилась, чтобы встретить его, но и не отступила, а притаилась, лежа на животе, и стала ждать. И Быстрая Молния, лениво глядя сверху на сонную долину, не заметил, что произошло потом. Трезор, весь дрожа от возбужденного напряжения, появился в десяти шагах от Светлячка. Он увидел ее, и все прочее перестало для него существовать. Глаза его сверкали при свете звезд, и Светлячок, — словно давая ему знать, где она находится, — снова поднялась на ноги и снова замерла, ожидая. Трезор медленно приближался. Они не издавали ни звука, но глаза их напоминали пылающие звезды, и если бы Гастон мог увидеть их, он бы воскликнул: «Черт бери, они оба — монреальская собака!“

Радостное и томительное поскуливание Трезора заставило Быструю Молнию поспешно обернуться. И он увидел их. Он увидел огромного зверя рядом с Светлячком, увидел сияющую морду овчарки, обнюхивающую это чудовище, и затем — в минуту, когда внезапно вся кровь, казалось, замерзла у него в жилах, — ему померещилось, будто Светлячок начинает прыгать и дурачиться, заигрывая с этим ужасным незнакомцем. На целых полминуты он замер, словно окаменев. Затем он медленно поднялся на ноги. Глаза его превратились в два ярких шара зеленого пламени, а из горла вырвалось глухое и мрачное рычание. В голосе его звучала смерть. Угроза была настолько недвусмысленной, что Светлячок тут же почуяла ее. Услышал ее и Трезор. Поджав хвост, овчарка отбежала на середину поляны и встала здесь, ожидая. Шаг за шагом, чувствуя, как сердце молотом стучит в его груди, Быстрая Молния на несгибающихся ногах медленно подошел к незнакомцу. Точно так же напрягались его мускулы, превращаясь в закаленную сталь, в ночь его великой битвы с Балу, вожаком стаи. По мере приближения Быстрой Молнии Трезор тоже приближался, так что через тридцать секунд между ними оставалось пространство всего в один прыжок. И здесь между ними стояла Светлячок, испуганная и дрожащая. И опять быстрая находчивость ее пола озарила овчарку. Она отбросила страх. Она игриво взмахнула головой. Она завиляла пушистым хвостом, вспыхнувшим золотисто-желтым сиянием в лунном свете, и вдруг неожиданно припала передними лапами к земле, отвлекая внимание соперников друг от друга. Затем она подбежала к Быстрой Молнии, игриво толкнув его носом, и быстро вернулась на прежнее место, опять припав к земле между ними. Для Быстрой Молнии все это было удивительно и необъяснимо. Он снова посмотрел на Трезора, но не увидел в его позе ни угрозы, ни вызова. Гигантский мастифф был даже крупнее Быстрой Молнии. Грудь его смахивала на объемистый бочонок, голова и челюсти по размерам не уступали львиным. Но в его глазах не пылала жажда драки. Скорее это была необъятная, удивительная растерянность. С такой пастью он мог бы перегрызть шею быка, но он не был бойцом. Он был собакой женщины, собакой одного человека. И он обожал маленького ребенка!

Быстрая Молния, готовый в неверном лунном сиянии к смертельному прыжку, увидел то, чего никогда не видел до сих пор. Когда-то, давным-давно, Мистик, большой серый волк, вот так же подошел к нему — и так же отказался от драки. Но тогда между ним и Мистиком не было самки, иначе они сцепились бы насмерть. Кровь Быстрой Молнии бешено циркулировала по жилам, красная и горячая. Рычание все еще вибрировало в горле. Но он начинал понимать. Незнакомец не был волком. Он не был и собакой — во всяком случае, такой, каких он знал там, у края Северного Ледовитого океана. Потому что запах Трезора был одновременно и запахом Светлячка, его подруги!

Ярость оставила Быструю Молнию. Зеленый огонь в глазах погас. Чудо инстинкта овладело им, и он больше не видел Светлячка, а только Трезора, гигантского мастиффа. И вновь к нему явился, прилетев из неимоверной дали двадцати прошедших поколений, призрак Скагена, Великодушного Большого Дога, который подарил жизнь его предкам среди волков. С этим призраком вернулись и прежние неясные желания, смутная тоска и далекие непонятные видения. Потому что у Быстрой Молнии в теле волка билось сердце собаки белого человека, — а Трезор, гигантский мастифф, пришел сюда как раз из мира белого человека, словно принеся ему оттуда привет. На некоторое время здесь, на гребне распадка, посреди маленькой зеленой полянки, возвышавшейся над двумя долинами, Быстрая Молния перестал быть Быстрой Молнией, а стал Скагеном из далекого прошлого. В его голосе зазвучали совершенно другие нотки, и шаг за шагом оба громадных зверя начали сходиться все ближе и ближе, пока луна и звезды, глядя сверху, не увидели их стоящими рядом, плечом к плечу. А золотисто-желтая колли, шотландская овчарка, лежа на траве, положив голову между передними лапами, глядела на них сияющими глазами, полными великого счастья.

В ту ночь Трезор не оставался долго на маленькой зеленой лужайке. Он был выращен и воспитан в совершенно иной школе звериной этики, чем Быстрая Молния; и поскольку он был собакой белого человека, родившись в мире, где ограда заднего двора отмечает общепризнанную границу частных владений, он сознавал, что здесь, на полянке у гребня распадка, право выступало против его притязаний. Приоритет и преимущества здесь были у Быстрой Молнии, и Светлячок была его подругой. Пара волков сходится на всю жизнь. Собаки же предпочитают полигамию. Но у Трезора за долголетнюю жизнь среди дикой природы выработались точка зрения и кодекс поведения диких животных, точно так же, как и Светлячок начала постигать эти азы за несколько коротких месяцев совместной жизни с Быстрой Молнией. Если бы у Трезора была подруга, он бы дрался за нее с соперником. И дрался бы насмерть. Но, как и у Быстрой Молнии, у гигантского мастиффа не было ни малейшего желания драться за чужую подругу. Это был закон моногамии, единобрачия, усвоенный им не от рождения, но благодаря присущей ему неортодоксальности и собственному одиночеству. Когда Трезор вернулся ночью в хижину, где его ждали хозяин и обе хозяйки, он был печален и подавлен, но в нем тем не менее сохранялась великая радость от своего открытия. Быстрая Молния и Светлячок составили ему компанию, проводив его вниз по склону и пробежав с ним немного вдоль долины. Но тут Быстрая Молния остановился, и Светлячок, видя, что он дальше не тронется с места, также остановилась. Она скулила и уговаривала его, но поскольку он оставался неподвижным, словно камень, глядя вслед удалявшемуся Трезору, она решила нынче не следовать своему обычаю поступать так, как ей заблагорассудится, наперекор ему, — потому что в ту ночь она тоже тонко ощущала щепетильность и неординарность ситуации.