При всех последующих ограничениях и урезаниях, при изъятии с течением времени политических и некоторых других «особо важных» дел из компетенции новых судебных органов, полагаю, нам сегодня следует приглядеться не только к недостаткам тех судов, но и к их достоинствам, пусть далеко не полностью реализованным.
Прямое, «грубое» сопоставление судебных уставов 1864 года и наших современных советских судов позволяет отыскать в прошлом рациональные зерна для новой, грядущей реформы.
В самом деле, приглядимся к столь знакомым, давно провозглашенным формулам.
Суд независимый: разумеется, абсолютная независимость — фикция; но все же огромный скачок по сравнению с предшествующими временами заключался в ограничении привычного раньше вмешательства губернатора и других властей в судебные дела.
Этому способствовало и отделение следствия от полиции, и сравнительно высокая оплата судей — от 2200 до 9000 рублей в год (меньше, чем в Англии, но больше, чем во всех других европейских странах); судейской независимости способствовало также появление ряда молодых, только что выпущенных университетских юристов. Можно говорить (ну, разумеется, понимая классовую «узость», относительность!) о целом поколении деятелей, которые «были созданы судебной реформой» и сами продвигали ее вперед, о таких, как Анатолий Федорович Кони, как целая когорта прекрасных адвокатов, которым несколько лет назад были посвящены интересные исследования профессора Н. А. Троицкого.
Правда, создателям новых судебных уставов не удалось пробить один из важнейших демократических принципов — ответственность должностных лиц перед судом, право обжалования действий административных лиц и учреждений. Предавать суду чиновников за их противозаконные действия можно было лишь с утвердительного разрешения губернаторов; мощная, традиционная российская бюрократия так просто не давала себя в обиду!
Независимость тогдашних судов сложно соотносится с принципом выборности, несменяемости: мировые судьи выбирались уездными земскими собраниями и городскими думами, но утверждались сенатом; судьи же высших инстанций назначались министром юстиции, но за общими собраниями соответствующих судов сохранялось право — рекомендовать своих кандидатов; тут уместно напомнить, что прямой выборности судей самим населением не знало большинство стран Европы.
Итак, пусть ограниченно, но все же реально в России начало осуществляться старинное пожелание Монтескье о разделении властей. Хотя губернаторы и другие административные чины не уставали вмешиваться, навязывая «по старинке» свое мнение, суды с большим или меньшим успехом отстаивали свое.
Когда в 1878 году Вера Засулич стреляла в генерала Трепова, правительственный взгляд на это событие был ясен: хотя генерал не раз грубо и подло нарушал законы и правила, их вооруженная защитница должна быть строжайше наказана.
Суд, однако, внезапно ее оправдывает. И пусть сразу после того Веру Засулич отправляют в ссылку административным порядком, все же судебная независимость проявилась достаточно отчетливо.
Относительность судебной независимости, большие права губернаторов и полиции, в известной степени компенсировалась гласностью судопроизводства.
Опять же в наших учебных курсах со всяческими подробностями расписываются нарушения этой гласности, увеличение числа секретных, политических дел для безгласного рассмотрения, жуткие подробности, пытки, которым фактически подвергали народовольцев…
Все это правда.
Однако, опасаясь похвалить российский буржуазный суд, мы, случается, с водою «выплескиваем ребенка». 20 ноября 1866 года было разрешено «во всех повременных изданиях» печатать о том, что происходит в судах; 17 декабря того же года всем губернским ведомостям разрешались «особые юридические отделы для сообщения стенографических отчетов о ходе судебных заседаний». Судебные репортажи, сообщавшие о русских и заграничных процессах, становятся заметным явлением в прессе.
Отныне все административные ограничения и нарушения своих же принципов били по власти куда сильнее, чем прежде, когда беззаконие как бы не существовало из-за реального отсутствия или недостатка законов!
Первым крупным политическим процессом, стенограммы которого воспроизводились в прессе и куда допускалась широкая публика, было дело Нечаева и его сообщников в 1873 году (как известно, сидя на этом процессе, Ф. М. Достоевский набирал впечатления для будущего романа «Бесы»).
Гласность вторгалась и в темные закоулки следствия, и в низшие, «мировые суды».
Положа руку на сердце, согласимся, что сегодня мы далеко не все знаем о том суде, какой существовал в конце XIX — начале XX века. Могут возразить, что в ту пору значительная часть населения была неграмотна, и гласность для нее как бы не имела значения (вспомним рассказ Чехова «Злоумышленник»); однако трудно, почти невозможно вообразить, чтобы тогдашние газеты не печатали, неделя за неделей, отчеты о процессах, адекватных нынешним «торговым делам», Чернобылю…
Другая провозглашенная черта реформированного суда — бессословность — внешне кажется для нас совершенно не актуальной: это в конце XIX века были сословия, и суд, лишь преодолевая разные рогатки и сопротивление инстанций, пытался одинаково применять закон и к дворянству, и к мещанству, и к крестьянам…
Но снова и снова не уклонимся от параллели: если вникнуть в огромное число судебных злоупотреблений, скажем 1950–1970 годов, то, без всякого сомнения, заметное место среди них займут особые, по сути сословные права начальства, «неприкосновенной элиты»: неподвластность никому, кроме высшей администрации, воспроизводящей худшие черты минувшего сословного режима. Благодаря недостатку гласности должностные лица недавней поры бывали, признаемся, куда более «независимы» от суда, нежели чиновники (и даже очень важные!) в 1870–1910 годах.
Этой «дурной независимости» многообразно способствовало и чрезвычайное ослабление принципа состязательности.
Как известно, земские собрания на судебную сессию определяли 30 присяжных; для каждого отдельного заседания по жребию отбиралось по 18; на самом деле, число присяжных равнялось классическому европейскому образцу, их было 12, однако резерв учитывал возможные болезни, отводы и т. п.
Роль адвокатов сразу стала довольно заметной. На недавно происходившем в Союзе писателей обсуждении нынешних судебных реформ было, между прочим, замечено, что число адвокатов в сегодняшней почти 10-миллионной Москве не больше, чем их было во «второй столице» 1913 года (миллион с небольшим жителей). Уже упомянутый знаток проблемы профессор Н. А. Троицкий в своей книге «Царизм под судом прогрессивной общественности» отмечал, что «люди свободомыслящие, но не настолько передовые и активные, чтобы подняться на революционную борьбу против деспотизма и произвола, шли в адвокатуру с расчетом использовать дарованную ей свободу слова для изобличения пороков существующего строя. В. Д. Спасович в 1873 году, когда царизм еще не начал кромсать права адвокатуры и были еще живы все иллюзии первых адвокатов, имел определенные основания заявить от имени своей корпорации: «Мы до известной степени рыцари слова живого, свободного, более свободного ныне, чем в печати; слова, которого не угомонят самые рьяные свирепые председатели, потому что пока председатель обдумает вас остановить, уже слово ускакало за три версты вперёд и его не вернуть».
В результате русская адвокатура 60–70-х годов стала средоточием судебных деятелей, которые могли соперничать с любыми европейскими знаменитостями… Многие из них ради адвокатуры оставили выгодную государственную службу, а семеро ушли из прокуратуры».
«Королями адвокатуры» были В. Д. Спасович, Д. В. Стасов, П. А. Александров, Ф. Н. Плевако, Г. В. Бардовский, В. Н. Герард и другие.
Разумеется, на этих людей начальство смотрело косо; некоторые позже попали в тюрьму и ссылку; справочный сборник, изданный в 1914 году к 50-летию судебных уставов, сетовал, что в российских законах только защитники предостерегались против нарушений «должного уважения к религии, закону и установлениям властей», тогда как в других кодексах нередко предупреждались обе стороны — и защита, и обвинение; наконец, почти не удалось в ту пору, в отличие от многих других стран, допустить адвокатов к предварительному следствию (то, о чем столь много пишут наши современные газеты!).
