Но вот отчетливый, хотя и смягченный расстоянием, прокатился выстрел. Синицын нахмурился. Сейчас вся затея показалась ему ненужной, опасной. Зачем отпустил он Тимчука? Они с Гаврюшиным тронулись было по направлению выстрела, однако Синицын раздумал и вернулся к оставленному следу. Этак они легко потеряют друг друга!

Гаврюшин внешне не выказывал тревоги, хотя несомненно был встревожен не менее лейтенанта. А Синицын быстро ходил по берегу и с нетерпением посматривал на сопки. Солнце село, но по-прежнему было душно. Наконец неподалеку послышался треск сучьев, и в кустах замелькала зеленая фуражка пограничника. Синицын облегченно вздохнул.

Вот и сам Тимчук, маленький, плотный, идет чуть пригнувшись, сжимая винтовку — в полной боевой готовности. Он потратил на розыски больше часа и вдруг убедился, что его след тоже возвращается к Шатухе. Видя, что время идет и что лейтенант может забеспокоиться, он дал условленный выстрел.

— Вот дьяволы! — в сердцах сказал Гаврюшин, выслушав немногословный рассказ пограничника.

Синицын и Тимчук промолчали. Оба уже понимали, что наломали дров. «Дьяволы», как их обозвал Гаврюшин, умышленно запутывали следы — и они попались на эту удочку.

— Пошли! — сказал Синицын, хотя они и так шли не останавливаясь.

В быстро сгущающихся сумерках было все труднее различать следы. Вскоре они наткнулись в узкой ложбинке на остатки потухшего костра. Тимчук внимательно осмотрел вытоптанную вокруг траву и заявил, что людей было двое и что ночевали они здесь минувшей ночью.

— Двое? Вчера? — переспросил лейтенант.

Тимчук утвердительно кивнул. Он был на редкость несловоохотлив, когда речь шла о деле. Гаврюшин посмотрел на него, хотел что-то сказать — и не сказал.

Усталые и голодные, с лицами, искусанными комарами, они остановились. Дальше идти не имело смысла. Синицын опустился возле погасшего костра, достал набросок пути и при свете карманного фонаря принялся его разглядывать. Насколько он мог ориентироваться, они находились примерно на одинаковом расстоянии от бухты и от Песчаного Брода.

Некоторое время все трое лежали, давая отдых телу.

Синицын думал о погибшем друге, о матери, от которой давно не имел писем, и о Вале. Если б Валя знала, где он сейчас и чем занят! Синицыну вспомнилось ее лицо и блеск влажных от слез глаз, смотревших на него с укором и с надеждой. Он дал слово и обязан сдержать его.

С этой мыслью Синицын и заснул. Давно спал, раскинув длинные ноги, Гаврюшин. Один Тимчук бодрствовал. Его самолюбие было уязвлено. Как так? Столько времени потрачено— и никакого толка. Что он скажет начальнику погранзаставы? И все-таки чутье пограничника подсказывало ему, что развязка близится и нужно быть начеку.

Тимчук сидел, положив винтовку на колени и прислонясь спиной к стволу старого ильма. Темнота обступала его плотно со всех сторон. Ветер прошумел в кустах, пискнула сонная птица, где-то упал и покатился камень — звуки ночи возникали то здесь, то там. Это были знакомые, привычные звуки. Ни один посторонний, подозрительный звук не улавливало чуткое ухо Тимчука.

Было уже далеко за полночь. Красный обломок ущербной луны низко висел над сопками. Длинные, изогнутые тени пересекали узкий, как щель, распадок.

Вдруг Тимчук приподнялся, потянул носом. Он почувствовал запах гари.

Часовой мерно расхаживает — десять шагов в одну сторону, десять в другую — мимо небольшого укрытия в земле. Там находится склад взрывчатки, недавно доставленной для строительных работ.

Пологий склон Черной сопки, начинающийся сразу за караульным постом, кажется в темноте обрывистым. Громко кричат лягушки внизу у ручья. Смутно белеет дорога. Безмолвно стоят ряды палаток. Третий час ночи. Все спит. Только в штабе у оперативного светится окошко.

Часовой поправил сумку с противогазом, посмотрел на дорогу и перевел взгляд налево, туда, где в ночном небе едва приметно выделялась вершина Черной сопки. Небо над сопкой как будто порозовело. «С чего бы это? Луна? Луна, правда, восходит поздно». Часовой смотрел, машинально поглаживая ремень винтовки.

Сопка все отчетливее выступала и как бы приближалась на фоне медленно розовеющего неба. Казалось, кто-то разжигал позади нее огромный костер. Уже хорошо видна была голая вершина сопки и отвесная скала, издали похожая на человеческую голову. Вдруг далекий отблеск на мгновение вспыхнул в небе и погас. И тотчас тишину ночи разорвал выстрел, гулким эхом прокатился между сопок, бах-ах-ах-ах!

Будто в ответ ему, с северного берега бухты тоже прогремел выстрел. Должно быть, и там увидели зловещий отблеск в небе?

Тайга горит!

Колокол бьет тревогу. Из палаток выбегают матросы. Офицеры на ходу пристегивают оружие и отдают приказания. Оперативный дежурный спешно связывается по рации со штабом района. Телефонная связь с районом была позавчера восстановлена, но почему-то вновь бездействует. Может быть, где-то в тайге упал, обрывая провода, объятый пламенем телефонный столб?

Капитан Пильчевский, заспанный, с измятым лицом (он впервые за всю неделю решил нынче как следует отоспаться и даже лег спозаранку), приказывает раздать все имеющиеся в наличии топоры, заступы, лопаты и связаться с лагерем строителей: пусть немедля шлют сюда людей с инструментом!

Лагерь строителей расположен за пределами укреплений. Но из окна штаба все же можно разглядеть, как суматошатся там люди.

— Наведите у них порядок! — приказывает капитан и выходит из штаба.

На укреплениях все идет согласно боевому расписанию. Каждый знает свое дело и место. Отряды матросов бегом взбираются по склону Черной сопки и занимают указанный им рубеж. Раздаются удары топоров по деревьям. Здесь сооружают завалы и роют ров.

Багровое зарево встает над тайгой в полнеба. Отдаленный свист пламени и грохот доносятся из-за сопок. Потом воздух, втягиваемый словно в гигантскую воронку могучим дыханием пожара, проносится над бухтой. Он сгибает деревья, вырывает кусты, образует завихрения, в которых бешено кружатся ветки и листья.

На погранзаставе, которой командует лейтенант Бурков, бойцы подняты по тревоге. Они делают то же, что и матросы в бухте: роют ров, рубят деревья, чтобы преградить дорогу огню, если он повернет в эту сторону. Пока на заставе видно лишь далекое зарево в небе.

Бурков звонит по телефону в штаб укреппоста и спрашивает капитана Пильчевского. Из штаба отвечают, что капитан руководит спасательными работами возле Черной сопки.

—   Отряд Синицына вернулся? — спрашивает Бурков.

—   Нет,— отвечают ему.— Ни Синицына, ни Евтушенко.

— Евтушенко у меня,— говорит Бурков.— Прибыл вечером и заночевал на заставе. А Синицына надо выручать!

Он вешает телефонную трубку и разглаживает свои длинные усы: «Выручать… но как? Где их искать в горящей тайге? Хорошо еще, что с ними Тимчук. Он малый не промах!»

В это время по дороге в бухту уже мчатся грузовики с рабочими. Матросы выкатывают брандспойты и мокрыми брезентами укрывают огнеопасные объекты. А в белом домике штаба, освещенном отблесками пожара, оперативный передает приказания на все посты наблюдения и, улучив минуту, опять свирепо крутит ручку телефона, пытаясь связаться с районом.

Высокий огненный вал идет еще где-то далеко в тайге, сокрушая вековые кедры, ильмы, исполинские тополи, сметая кустарники, поднимая горячий пар над таежными ручьями. Гул, грохот, свист, удары, похожие на раскаты грома, черные клубы дыма под самое небо…

Охваченные огнем вершины деревьев надламываются и с треском падают, разбрасывая снопы искр. Восходящие потоки воздуха раздувают пламя, как факел. Они поднимают горящие ветви, листья и швыряют туда, куда еще не достиг пожар. И вот сразу в нескольких местах загораются сухие, узловатые стволы орешника, гибкие лозы таволожника скручиваются в рогульки, поблекшие стебли полыни вспыхивают мгновенно и ярко.