Каждый день все более укреплялась в Роки мысль о том, что он мог бы чему-то учиться. Он даже стал брать книги из скудных запасов тюрьмы. Книги открывали ему то, о чем он даже и не подозревал; он постоянно удивлялся, задавал вопросы самому себе и книгам, которые читал.
— Ну как же так, приятель, — говорил он, обращаясь к страницам раскрытой книги, — как же так? Вот ты говоришь, что за теми нашими звездами, которые мы видим на небе, есть еще другиезвезды? И там есть что-то такое, о чем мы и слыхом не слыхивали? Это ж надо! Как можно стать таким умным, чтоб обо всем этом писать, а?
Белински всячески поддерживал новое увлечение Роки и посоветовал ему после книжки по астрономии почитать поэзию. Среди книг нашлась “Баллада Редлингской тюрьмы” Оскара Уайльда, и поэма так понравилась Роки, что он выучил ее на память и готов был цитировать в любой момент. Его друзья придумали даже нечто вроде игры: они старательно избегали в беседе с ним упоминания о поэзии, поэтах, Англии, тюрьмах, Оскаре Уайльде, гомосексуалистах, преступлении и наказании, но следили за тем, когда Роки начнет цитировать поэму, что во время прогулок во дворе он делал рано или поздно, совершенно независимо от предмета разговора. Роки незаметно переводил беседу в желательное для него русло, а потом неожиданно начинал цитировать, мечтательно прикрыв глаза веками с длинными ресницами:
— И боль, которой так горел он,
Что издал крик он тот,
Лишь понял я вполне, — весь ужас
Никто так не поймет:
Кто в жизни много жизней слышит,
Тот много раз умрет.[3]
Сам Белински взялся заучивать кое-какие фразы на испанском и индейском языках, которым учил его Хесус, и пытался запомнить невероятно сложные сказки, что рассказывал Перли. Некоторые заключенные, наблюдая за его усилиями запомнить и постичь что-то новое, пытались следовать его примеру; учение давалось Чарльзу Белински с большим трудом — его мозг был совершенно не подготовлен к интеллектуальным нагрузкам. Но Белински упорно преодолевал все препятствия.
Он старался оставаться в стороне от заговора и подготовки к бунту, который зрел день ото дня. Но и осуждать заключенных не мог. Около сотни человек, в основном, черные, находились в больничном отсеке — в знак протеста против условий содержания они перерезали себе ахиллесовы сухожилия. Еда была отвратительна — даже свиньи такое бы не ели; во время прогулок заключенным не позволяли никаких игр. В тюрьме не было ни столярной, ни какой-либо другой мастерской, где заключенные могли бы заниматься чем-то полезным. Единственным развлечением была прогулка, во время которой было позволено только ходить по двору. И заключенные ходили и кляли все на свете.
В тюрьме имелось то, что условно называлось “библиотекой”; когда-то начальнику тюрьмы досталось в наследство от дяди, который верил в силу печатного слова, небольшое количество заплесневелых книг. Начальник тюрьмы не нашел, где бы разместить эти книги у себя в доме, и притащил их в тюрьму, свалил в одном из бараков, который тогда был пуст в связи с санацией после эпидемии оспы. Потом наведывающимся иногда в тюрьму конгрессменам демонстрировали эти книги как знак просвещенности исправительно-тюремной системы; этот же, или уже другой, начальник тюрьмы прицепил на бараке надпись:
“БИБЛИОТЕКА. ОТКРЫТА С 2 ДО 4. ЗАБОТЬТЕСЬ О КНИГАХ, И ОНИ ПОЗАБОТЯТСЯ О ВАС. ЗНАНИЕ — СИЛА”.
Белински, в надежде предотвратить кровопролитие, к которому усиленно толкал заключенных Рональд Гриздик, пытался убедить чернокожих, мулатов и краснокожих, что следует избегать насилия; он старался донести до них мысль, что лучше “каждому учить каждого”.
Однажды в библиотеке ему попался в руки журнал “Америкэн Меркюри”. Прочитав редакторскую статью, он поразился, насколько мысли, там выраженные, совпадали с тем, что проповедовал он сам. Статья произвела на него такое сильное впечатление своим едким юмором, что он написал редактору незатейливое письмо, в котором благодарил его за “прекрасные слова” и просил прислать какие-нибудь книги в библиотеку тюрьмы Левенворт.
Его письмо было опубликовано в одном из номеров журнала, причем без всяких изменении или комментариев, и — чудо из чудес! — из разных уголков страны в тюрьму стали приходить посылки с книгами.
Начальник тюрьмы вынужден был назначить Белински заведующим быстро растущей библиотекой; была даже организована “читальня”.
Первым делом Белински снял старую запыленную надпись и заменил ее своей:
“ДАЖЕ ЗА МАЛОЕ ВРЕМЯ МОЖНО МНОГОМУ НАУЧИТЬСЯ”.
Недовольство заключенных, готовое взорваться бунтом, несколько приугасло. Перли начал читать Конституцию США и Декларацию Независимости; Хесус заинтересовался “Историей Католической Церкви”; Чарли Фоксуок читал статьи о землепользовании и о договорах с индейцами.
Как это ни странно, теперь, когда опасность бунта значительно уменьшилась, начальник тюрьмы Спритц нервничал больше, чем раньше, когда бунт был готов разразиться в любую минуту. Ему было непонятно, с чего бы это даже самые неразвитые из заключенных, работавшие когда-то только руками, взялись за изучение грамоты; казалось, им доставляло больше удовольствия своими заскорузлыми пальцами выводить на бумаге слова, чем скручивать самокрутки.
Гридзик регулярно просматривал присылаемые книги, но Белински умудрялся прятать от него те, что могли бы показаться тюремщику неподходящим чтением для заключенных. Иногда это превращалось в какую-то напряженную игру. Однажды Гридзик уже потянулся за книгой Прюдона “Революция в XIX столетии”, которая лежала в стопке только что присланных книг, но Белински будто случайно обвалил стопку на пол, а потом сумел засунуть книгу, вызвавшую обеспокоенность, к себе под рубашку.
Белински пытался убеждать Гриздика, что чтение книг никакого вреда принести не может.
— Это же просто книжки, мистер Гриздик! Когда-нибудь эти ребята, которые читают их, выйдут на свободу. И может быть то, что они прочитали, поможет им понять, что в этой жизни они могут делать что-то толковое, а не только совершать преступления.
— Ну что ты так изгаляешься, мразь?!
Но Белински продолжал гнуть свою линию:
— Вы можете сами что-нибудь взять почитать. Вам это только пойдет на пользу.
— Ты что, ты считаешь, что я идиот и ничего не знаю? — Рони Гриздик надулся как жаба. — Ты что, думаешь, я не понимаю, что происходит? Или тебе хочется кровавой бани? Это можно организовать прямо сейчас!
Некоторые из заключенных рвались расправиться с Гриздиком, но Белински отговаривал их, объясняя, что вместо Гриздика придет другой дегенерат. И это убийство ничего не изменит.
Белински предпринимал все новые шаги, чтобы разрядить напряжение. Он написал редактору Менкену и попросил его в редакционной статье похвалить начальника тюрьмы Левенворт за “разумный подход к проблемам исправительных заведений”. И мудрый редактор понял, чего от него хотят.
Благодаря статье Менкена, начальник тюрьмы Спритц стал известен по всей стране как “просвещенный специалист в пенологии”, как человек, которого прежде всего заботили проблемы возвращения заключенных к нормальной жизни и их образование, а уже потом меры наказания и пресечения. Благодаря этому Белински получил возможность действовать еще более решительно, расширять библиотеку и привлекать все новых людей к чтению.
Но...
Однажды, в тот самый вечер, когда Спритц выступал в Омахе перед членами “Благотворительного Братства”, когда он говорил о том, что если позволить тюрьмам обеспечивать себя всем необходимым, это не только освободит налогоплательщиков от уплаты лишних налогов, но и упразднит самую возможность бунтов в тюрьмах, его заместитель Рональд Гриздик, сидел у себя в кабинете и просматривал новопоступившие книги.
Среди них были книги по восточным религиям. Заглянув в них он решил, что это скучно и никакого вреда от них не будет; потом ему попались книги по Веданте, книги Лао-цзы, книги по буддизму. Все это было, с его точки зрения, глупо и безвредно. Но когда он натолкнулся на иллюстрированный перевод “Кама-Сутры”, он с одного взгляда понял, что в его руках бомба, которая может взорвать всю прогнившую систему тюрьмы.
