Гэс чувствовал, что попал в западню. Она стояла в проходе, и он не мог закрыть дверь.
— Ну-ка, парень, — промурлыкала она, — взгляни на меня. Я — Ронда Хельбаум.
Гэс был сердит, но, подняв на нее глаза, постарался не показать своих чувств и подавил гнев. По его представлениям, она была развязной и нахальной женщиной.
— Добро пожаловать в “Клуб Ирландского Петуха”, — сказал Гэс вежливо, но совершенно отстраненно. — Пожалуйста, проходите побыстрее внутрь.
Гэс чувствовал на себе восхищенный взгляд Джима, которому очень понравилось то, с какой учтивостью, твердостью, обходительностью и уверенностью в себе повел себя новичок.
Она повиновалась; выражение презрительного высокомерия слетело с ее лица; теперь на нем можно было прочитать задумчивость, удивление и любопытство.
— Послушай, чемпион, — сказала она тихо, — ты же как настоящее могучее дерево, а?
— Я всего лишь наемный работник, мэм, — ответил Гэс.
— Ты живешь здесь? — спросила женщина и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Где? Там, за кухней, в комнатке Джима?
Гэс утвердительно кивнул головой:
— Похоже, вы все тут знаете не хуже меня.
— Знаю? Не смеши меня, конечно, знаю. — Она рассмеялась. — Один из моих бывших мужей владел этой дырой, когда алкоголь позволяли продавать еще легально. Так что это место мне очень хорошо знакомо.
И широко махнув своим крупом весьма внушительных размеров, она отправилась в глубь зала, сизого от дыма, наполненного шумом голосов, взвизгиваниями саксофона, пассажами кларнета и тромбона оркестра “Канзас-Сити Джаз”.
— Ну что? — сказал Джим многозначительно.
— А ничего, — ответил Гэс. — Она твоя. Пользуйся на здоровье.
— Нет, нет, эта штучка не по мне, — засмеялся Джим. — Можешь прокатиться с ней на халяву.
— А что, если я не захочу?
Джим не успел ответить — в дверь снова позвонили. Он посмотрел в глазок и объявил:
— Мистер Корнелиус Ливермор, большой человек в торговле сельхозпродуктами.
Гэс открыл дверь.
— Слушай, Джим, — сказал Гэс после того, как человек с красными прожилками на щеках, затянутый в корсет, прошел в зал, — объясни, как ты отгадываешь, кто чем занимается? Ты что-нибудь понимаешь в торговле зерном и всем таким прочим?
— Ничего не понимаю. Но знаю, что сейчас на этом можно заработать большие деньги. Если покрутиться, конечно. Купил дешево, продал подороже.
— Ага, теперь я понимаю, что происходит с пшеницей у нас в графстве Форд. Представляешь, там какой-нибудь фермер вкалывает как вол, от зари до зари, и заставляет работать как рабов свою жену, своих детей. А в конце года, заработает он или останется на бобах, решает вот такой тип, как этот Ливермор.
— Ну, жизнь такая, так уж все устроено. — Джим старался развеять мрачное настроение Гэса.
— Может быть, так и устроено в этой жизни, но это неправильно!
— Гэс, — сказал Джим задумчиво, — ты еще совсем мало что знаешь в этой жизни. Ты вот знаешь, что у меня есть младшая сестра? Ну, почти совсем еще девчонка. Так вот, знаешь, как она зарабатывает деньги? Собой. Такая вот жизнь. Правильно это? Нет, неправильно, ну а что поделать?
— А ты не мог бы помогать ей? Ну, чтоб ей... этого не приходилось делать? — спросил Гэс, пораженный и огорченный тем, что услышал.
— Тогда вот, когда ей действительно надо было помочь, когда было совсем худо, я не мог этого сделать. У меня тогда не было за что купить кусок хлеба, не было даже где переночевать. Теперь, наверное, я мог бы помогать чем-то, ну, по крайней мере, так, чтоб ей не помереть с голоду, но ей уже такая помощь не нужна.
— Черт бы все это побрал, — пробурчал Гэс мрачно, — чего-то тут не так. Все устроено не так как надо!
— Ладно, Гэсси, — сказал Джим, широко улыбаясь, — нам тут платят не за всякие там разглагольствования, а за то, что мы встречаем посетителей и улыбаемся им во весь рот. Как лопнувшие арбузы. Ладно, ты не принесешь мне джину, а? И побольше.
— Конечно принесу, сейчас. — Гэс обрадовался возможности отойти от двери, пройтись к стойке бара. Он знал, что с помощью джина Джим снимал напряжение и улучшал себе отвратительное, мрачнейшее настроение, которое время от времени выползало из темных глубин души, окрашивая все черным цветом.
Но Гэс совсем позабыл про Ронду Хельбаум.
Бармен — худой, морщинистый человек с парализованной ногой бывший жокей, — когда привратник подошел к стойке, был занят, и Гэс решил заглянуть сначала к себе в комнату и взять свежий платок. Проходя мимо кухни, сквозь открытую дверь он увидел, что там кипит работа: там делали бутерброды, мыли тарелки. Старый негр, повар Джонни Вашингтон, бросил на проходящего Гэса странный взгляд, но тот по молодости лет и по неопытности не знал, как ему отреагировать.
Пацан, воспитанный улицей, тут же бы понял, что нужно быть начеку, и приготовился драпать. Но Гэс, не останавливаясь, подошел к своей двери. Даже то, что в комнате горел свет, не насторожило его.
На его койке лежала Ронда; она курила сигарету, вставленную в длинный мундштук; на полу стоял стакан, на донышке оставалось немного виски; дым, который она кольцами выпускала изо рта, не позволял рассмотреть ее глаза.
— Привет, силач и красавец, — сказала женщина тихо, растягивая слова.
— Послушайте, я вовсе не хочу вас отсюда выгонять, но знаете, у каждого должно быть свое собственное место.
— Конечно, конечно, и постелька своя, очаровашка, — согласилась она, пошевелившись; подперев подбородок одной рукой, она приглашающим жестом похлопала другой по одеялу рядом с собой, не сводя при этом глаз с Гэса.
— Нет, так не пойдет, — сказал Гэс. — Вы вот сами по себе, и я сам по себе. И если б мне захотелось пообщаться с вами, я в сначала прислал вам букет роз.
— Мужчинка, мне не нужны розы...
Она прикрыла глаза длинными ресницами, слегка отставив нижнюю губу.
— Извините, — сказал Гэс, — но у меня свой подход.
— Хорошо, хорошо, только заходи, наконец, и закрой за собой дверь.
Она подвинулась на постели — при этом ее груди вывалились из низкого выреза легкого платья. И Гэс чуть не поддался искушению — но уж очень ему претило быть вот так бесцеремонно выбранным и затащенным в постель. Будто банан, который выбирают и выдергивают из грозди.
— Нет, извините, но...
— Быстро иди ко мне, а то начну кричать: “Насилуют, насилуют!” — поспешно проговорила она хриплым голосом.
Гэс отступил в коридор и захлопнул дверь. Мгновением позже он услышал звон разбивающегося стекла на уровне своей головы — наверное, она швырнула в него стакан, — а потом посыпались такие ругательства, которые ему никогда не приходилось слышать; он и предположить не мог, что такое может исходить от женщины.
И Гэс сразу понял, что у него могут быть неприятности. Но что предпринять, не знал. Единственное, что ему оставалось — пойти и рассказать все мистеру Фитцджеральду.
Он начисто позабыл о джине для Джима и спросил бармена, где можно найти хозяина.
— Наверху. Вон через ту дверь.
Гэс прошел сквозь малоприметную дверь, на которой ничего не было написано, поднялся по ничем не примечательной лестнице и оказался в кабинете, стены которого были обшиты деревянными панелями. Фитцджеральд сидел за столом и листал бухгалтерскую книгу.
— Сэр, — сказал Гэс, — мистер Фитцджеральд...
Розовощекий человек с шапкой белых волос поднял голову.
— В чем дело, Гэс?
— В моей комнате лежит женщина! Она грозится, что я потеряю работу, что... у меня будут всякие другие неприятности, если я не ублажу ее, — выпалил Гэс. — Но разве это входит в мои обязанности? А если входит, я хотел бы, чтоб вы мне сами об этом сказали.
Фитцджеральд нахмурился, взял сигару, обрезал кончик, закурил. Потом прочистил горло.
— Ронда? Кто ж еще. Ну, прямо скажем, она сложена как туалет во дворе, и хотя выражается очень крепко — ну прямо адский огонь и пламень, — на самом деле холоднее, чем дохлый индеец. Все это так, но я так понимаю — мужчина, который не может взять и обслужить бабу с полоборота, не в состоянии, когда надо, и кулаки применить.
