Ли, путаясь в завязках, переоделась почти одновременно с княгиней. Она предпочла бы купание голышом. Стягивать мокрое, облепившее тело белье, все едино светиться на берегу на ветру голым телом, какой смысл? Выскочили бы шустренько из воды, да и облачились в сухое. Верно? А вот фигушки. Подобное предложение годилось, так объяснила Зима, разве что для крестьянки-распустехи. Не берегущей свою честь дурочки деревенской.
-Даже думать о таком не моги! Стыдоба.
-Но...
-Знаю, знаю. В Роме многое иначе, чем у нас. Но в чужой монастырь со своим уставом?
-Не суйся.
-То-то же.
Ли подумала, подумала да и брякнула.
-А праздники ваши? Голышом же в проруби купаются мужики и бабы? Разве нет?
Княгиня вскинула бровь.
-Так то со святым умыслом, с просветленным духом, свершения обряда ради! Неужели не понятно?
-Ну...
-Ты еще церковное вино выпивкой обзови, дуреха.
-Ну...
Княгиня сжалилась, перестала издеваться, тыкать носом в ошибку.
-Давай, поспешай. Уже зубами стучишь. Чаю тебе надо, поживее.
Головы покрывать не стали. Еще одна недавняя революция. Простолюдинки ограничивались небольшими платками, в крайнем случае - налобными лентами. Знатные девушки и дамы страдали в огромных киках и кокошниках. Княгиня же соизволяла водрузить себе на голову церемониальный убор только в особых случаях. Чаще появляясь на людях простоволосой, или набросив кружевной плат - в храме например.
Пошли к стоянке. Хмур, забегая вперед, поворотился спиной, просительно заглядывая в глаза княгини, изрек скороговоркою.
-Не надо бы тебе встречаться с ней, госпожа. Ведьма, она ведьма и есть. Послушай меня. Вели ей убираться подобру-поздорову.
Зима коротким взмахом руки пресекла речь.
-Ведите ее ко мне. Что, принцесса, тоже трусишь? Или останешься посмотреть, послушать?
Ли пожала плечами. Только ведьмы ей и не хватало. Но пошла вслед за своей прекрасной подругой. На поляне уже высился походный княжеский шатер. Возле него бросили на траву алый коврик с вышитым золотым солнцем. Водрузили в центре узора легкое складное креслице. Чуть позади - сложили стопкой пару толстых кожаных, набитых войлоком, подушек - для княжеской спутницы. Зима, как положено, опустилась на сиденье первой. Ли с едва заметной заминкой (плюнуть на все и уйти), следом. За спиной, точно из-под земли выросла, пара шустрых плечистых дружинников. По бокам выстроились еще четверо. И вспотевший дядька Хмур тут как тут. Защитнички перепуганные. У всех поджилки трясутся. Ведь побывали уже в переделках. Многие в битвы ходили. С летучими бандами диких степняков сталкивались. Чего только не повидали. Услыхали - ведьма, ведьма, ведьма. Враз, в лицах переменились. Задрожали. Что за дела? Ли никак не могла понять причины. Но тут показалась процессия - высокая синеглазая женщина, по виду обыкновенная крестьянка, каких тысячи, с круглым гладким лицом, в домотканом потрепанном летнике, обутая в лапти. За ее руку незряче цеплялась сгорбленная старуха. Ли вздохнула. Для полноты картины бабке только ворона на плече не доставало. Но росские дружинники фильмы сказки в детстве не смотрели, вот и шли следом на подгибающихся ногах. Распущенные седые волосы ведьмы свисали чуть не до земли. Крючковатый нос стремился соединиться с подбородком. Слепые глаза прикрывала повязка из мешковины. За спиной висела небольшая котомка, туго перетянутая обрывком веревки. В десяти шагах от княгини, повинуясь приказу Хмура, процессия остановилась. Бабка повела носом, точно принюхиваясь. Дружинники, замершие по бокам княгини, вздрогнули. Женщина-поводырь усмехнулась. Один из воинов, впрочем, несильно ткнул ее в спину. К ведьме прикасаться, он не поспешил.
-Кланяйтесь госпоже.
Та послушалась, но то ли нехотя, то ли с ленцой. Поклон был неполным на добрую треть. Возмущаться почему-то никто не стал. Бабка с кряхтением, пошарила в воздухе свободной рукой. Рукав ее серого одеяния задрался до локтя, обнажив иссохшую желтую плоть. Сотворила знак. Через силу изобразила попытку поклониться. Женщина-поводырь помогла ей. Прозвучал голос, неожиданно сильный, уверенный.
-Здрава будь, венценосная госпожа. Правду ли молвят все в земле Росской, что ты краше весны, краше ясного утра? Жаль не увижу.
По рядам дружинников пролетел короткий шепоток. Бабка продолжила.
-Третий день сижу на дороге. Жду, когда появишься. Что так долго едешь?
Влез встревоженный Хмур.
-Как ты разговариваешь с княгиней, старуха?! Придержи язык. Тебя еще не спрашивали ни о чем.
Ведьма захихикала.
-Твоя правда, воин. Не усадили, не напоили, не спрашивают...
Зима вздернула было бровь, но отчего-то вспомнила насупленного духовного отца, велела неохотно.
-Подайте старухе подушку. Живо. Ну!
Хмур отчетливым шепотом велел воинам притащить, что похуже, чтоб не жаль выбросить было. Кто ж потом ею воспользоваться согласиться? Ведьминой подушкой, то? Дураков нет. Наконец приволокли. Положили перед женщиной-поводырем. Та, с прежней ехидной усмешечкой, помогла старухе усесться, встала за ее спиной, чтоб бабке было к чему прислониться. Скрестила руки под грудью, замерла с выражением упрямого недоверия на лице. Бабка подытожила сцену.
-Жестковато сиденьеце, то. Ин ладно, сойдет. Спрашивай, госпожа. Яви мне силу, о коей все шепчутся.
-Что?
-Взнуздала ты коня росского крепенько, строго. Но так с нами и надо. Правь. Спрашивай.
Сказала весомо, точно разрешение дала. Зима покачала головой от такой наглости. Но гневаться ей уже расхотелось.
-Кто ты?
-Костоправка я. Первая в своем деле. Слепая с детства. В травках разбираюсь. Роженице помочь. Облегчить зубную боль. Бородавку какую свести. За умения многие, да за харю мою ведьмой и кличут.
-А имя у тебя есть?
Внезапно встряла Ли. Бабка повернула незрячее лицо к ней. Ответила быстро чуть осипшим голосом.
-Авдотья.
Зима вздохнула, лезут тут всякие, но выговаривать не стала. Опять перед глазами всплыло сердитое лицо духовного отца. Раздражение улетело, не угнездившись. Обратилась к бабке.
-Костоправка Авдотья? Хорошо. Ждала меня зачем?
-Суда твоего ищу! Княжеского!
Воины перебросились быстрыми взглядами, скупыми улыбками. Молча. В них, перебивая прежний испуг, металась гордость за госпожу. Докатилась и сюда волна слухов об уме ее и справедливости!!!
-Что случилось с тобой, костоправка Авдотья?
-Не со мной, светлая госпожа. Не со мной.
-За кого просишь?
-За сынишку моей помощницы.
Бабка ткнула рукой себе за спину.
-Почему ты? А не она сама?
-Язык у нее вырезан. Не сможет она воззвать к справедливости твоей. Не взыщи.
Зима насупилась.
-Хорошо. Говори за нее ты.
Старуха начала долгую повесть о беде женщины, и воины понемногу собрались в плотное кольцо. Замерли, плечом к плечу, слушая пронзительно горькую историю жизни Клавдии. Младшая дочь в семье кузнеца. После его внезапной смерти (утонул - купаясь в проруби) семья лишилась кормильца. Он был женат на сироте. И мать Клавдии не могла обратиться за помощью ни к кому, со своей стороны. Родня мужа была бедной. Но все ж, четверых детей разобрали по домам. Растить. Вдова нанялась в услужение к десятнику. Еще двух сыновей пристроила, в учение к монахам. С ней остались две дочери. Клавдия и Прасковья. Обе рукодельницы, веселые и пригожие. Обеих десятник и приголубил. Прасковья вскоре пропала, было ей пятнадцать лет, неизвестно куда. Судачили, что утопилась в той же проруби, где канул отец. Клавдия пошла бы вслед. Да слегла от многих горестей мать... Девушке было - четырнадцать. Не так уж и мало. В деревне восемнадцатилетняя незамужняя считалась перестаркой. Ее собственная мать вышла за отца в шестнадцать. А в тридцать пять успела овдоветь. Клавдия осталась в услужении развратника, не смогла бросить беспомощную ополоумевшую мать. Это тянулось десять лет. Замуж опозоренную девку-бесприданницу никто не звал. Мать превратилась в беспомощное морщинистое дитя. Десятник натешился всласть. Долгие годы Клавдия благословляла Господа за свое пустое чрево. Вводить в этот мир незаконнорожденных никому не нужных младенцев? Или травить раз за разом, нежеланный плод у ведуньи? Бог спас. Ненависть к насильнику росла. Однажды, она взялась за нож... Но дюжий воин легко одолел женщину. И отобранным ножом воспользовался по собственному разумению.
