Она помедлила. Продолжила твердо.

-Плевать. Пусть скрипят. Дмитрий у меня вот где.

Сделала вид, что слушает жужжащую в кулачке муху. Ли расхохоталась.

-Чай совсем остыл.

Серьезно заметила княгиня.

-Невежливо то как. Гостью пойлом потчевать.

Россы уважали кипяток.

Иногда выбранный для беседы язык определяет стиль изложения. Попробуйте рассказать пошлый анекдот на классическом романском, или даже изложите его по-латыньски. Знаете, что услышите? Милую, капельку неприличную историю. Другой вариант: переведите на росский небольшой кусочек настоящего эротического текста. Письмо соскучившегося в разлуке мужа к жене, например. Чтобы уж не лезть в поэтические дебри. Что получится? Ни фига, вообще. Две сотни глаголов, описывающих тонкости любовной игры, никак не заменишь десятью матерными выражениями и еще десятью чисто лекарскими словами. Они и звучат то противно. Почему россы выбрали грубые названия детородных органов для самой грязной ругани? Ли старалась и не могла понять. Безусловно, мат был полон примитивной энергии. И очень легко приходил на язык, особенно в некоторых случаях. Но все же, все же - как это странно, избрать физический аспект любви для обозначения самых ужасных оскорблений. Глупо же. (Ли была полна желания изучить здешний вариант росской речи. Не так уж и сильно отличающейся от языка ее второго детства. Просила княгиню обращаться к ней исключительно по-росски. С каждым днем говорить становилось все легче.) Когда Ли и Зима переходили на романский, враз преисполнялись важности, речь обрастала округлыми вежливыми выражениями, наполнялась цитатами из классических стихов. Стоило только завести разговор на росском, и шелуха цивилизации улетала прочь, сдутая невидимым ветром. А грубые слова сами собой вползали в беседу.

-Россы и Степь поддержат тебя. Обещаю. Валяй, свергай врага. Чудовище он там, или нет, сама разберешься. Напяливай корону. Потом посольствами меняться будем. А вот войско дать не смогу. Опять зашевелились свеи с алийцами. Как бы не полезли по осени. Купцы франские, мне много чего интересного порассказали. Так что мы с князем, готовимся. Не взыщи.

-У меня есть деньги.

-Много?

Ли кивнула. Чем-чем, а деньгами милый друг обеспечил ее старательно. Не одна тонна золота ждала своего часа. Спасибо ЕМУ огромное.

-Это меняет дело. Можно завербовать хоть две армии, в Степи. Было бы - чем платить.

Ли скривилась, точно кислого кваса хлебнула.

-Мне не нужны наемные бандиты.

-Морока с тобой. А кого ж тогда? Личную гвардию?

-Именно.

Зима прикусила алую губу, потерла белым пальчиком переносицу.

-Ну, ты даешь, дорогая. Я что, ромских солдат, как грибы выращиваю? У меня со своей гвардией проблемы. Прости.

Тяжело вздохнула. Добавила.

-Ну, вот что мы сделаем. Сходим завтра в храм.

-Я не суеверна.

-Прости грешницу, Господи. Ибо не ведает, что мелет. Сходим в храм, говорю. С отцом моим духовным посоветуемся. Ума - палата. Глядишь, подбросит мыслишку какую. Человек он редкий. Мудрый. Немного жестковат. Что есть, то есть. Ну да - не пряник.

-Как зовут его?

-Отец Филарет.

-Здравствуй, отче!

-Княгиня и принцесса в гостях у скромного слуги Божия. Велика честь.

Сварливо и пасмурно встретил их невысокий человек в простой темной рясе. Порыжевшее от времени одеяние, с пообтрепавшимся подолом, подпоясанное простеньким (как у захудалого мастерового) веревочным ремешком. Жиденькая бороденка. Знак Бога на груди, вырезанный из дерева, подвешенный на алую тесемку. Принцесса видела такие у нескольких дружинников. Возможно самых верующих. Весь народ предпочитал медные и серебряные цепочки. Знать щеголяла золотыми. Россичи, вообще любили пышность. Одежда мужчин была яркой и безвкусной. Малиновые шапки, зеленые шаровары, желтые рубахи - далеко не самое скромное сочетание. Встречались наряды и позаковыристее. Пестротой росская толпа ошеломляла. Поэтому, насмотревшись на одежду бояр и горожан, в первое мгновение Ли была готова посчитать вид пастыря театральным. Ах, так? Сдвинула брови. Показным смирением нас не впечатлишь!

Монах осенил знаком княгиню, повернулся к принцессе. Взгляд не ударил, не обшарил, не прилип - мягко и тепло накрыл. Такого с Ли не случалось никогда. Она умолкла внутренне! Мысли соприкоснулись, на девушку повеяло благостной, светлой Силой. К ней хотелось прильнуть. И... заплакать.

-Бедное чадо.

Сотворил знак, допустил к целованию своей мозолистой (отец Филарет был происхождения самого скромного - из крестьян) руки.

-Досталось тебе...

Зима смотрела на них слегка ревниво. Она еще и слова не успела молвить, объяснить - кого привела к духовнику, да почему. Ан и не понадобилось никаких речей! Эта заморская гордячка, с наглым носом и вздернутым чуть не к небу подбородком, опустилась на колени, уткнулась лицом в подол рясы священника и? Рыдает?

-Крепись, дитя. Ты, и только ты.

Зима скрестила ручки на груди, откинулась к бревенчатой стеночке, прислонилась. Прикусила губу. Как бы лишнего не ляпнуть. Замашки у нее уже стали княжескими. Смирение с трудом давалось. Чтоб внимание мужчины, а отца Филарета не смотря ни на какие обеты, она причисляла к мужчинам... Чтоб внимание умного и сильного мужчины целиком переключилось на кого-либо еще в ее присутствии? Моря горят, леса текут, мышка в камне утонула! Этой парочке сейчас было абсолютно не до нее! Ведут себя, как старые знакомые. Можно подумать, что отец Филарет духовник этой носатой умницы. Ли подняла зареванное лицо. Покачала головой.

-Я не могу. Я боюсь.

-Бедное чадо. Бедное, возлюбленное чадо.

-Отче...

-Отпускаю тебе грехи. Вольные и невольные.

-Отче...

-Буду молить Господа за тебя. Покуда жив. Каждое утро и каждый вечер.

Помог Ли подняться с пола, пригласил в свою келью. Зима осталась стоять в коридоре. Монарший гнев, едва не обуявший ее, схлынул, под коротким суровым взглядом монаха, обнажив на дне души такие залежи свежего дерьма... Было о чем призадуматься. Ой, было...

В келье пахло ладаном. Потрескивали свечи возле иконы. Некрасивый человек, с узкими (таких не бывает у россов) глазами предложил сесть на скамью. Задумчиво подергал куцую бородку. Прошелся по скромно обставленной небольшой комнате. Обратил лицо к иконе. Искренне вознес короткую молитву. Закончив ее смиренной просьбой.

-Вразуми раба своего, Господи.

Наконец устроился напротив девушки. Одернул подол рясы. Дрыхнувший на столе раскормленный котище зевнул, потянулся, спрыгнул, свернулся на костлявых коленях настоятеля. Громко замурлыкал. Ли с трудом вспомнила, зачем именно, вообще явилась в храм. Собралась с духом.

-Мне нужен совет, отче.

-Разве?

-Да. Я на распутье. Не знаю, хватит ли сил. Даже не знаю, что именно мне нужно делать!

Неприлично молодое для столь высокого сана лицо монаха ничего не выражало. Точно вырезанная из темного камня маска. А голос стал твердым и сухим.

-Мой отец был воином в свите посла из далекой страны. Он убил россича, дворового слугу, невольно, но глубоко - оскорбившего его повелителя. Он не мог поступить иначе. Этого требовал его долг.

Отец Филарет говорил словно через небольшое усилие, неприятное, но увы, необходимое. Вначале Ли преисполнилась удивления, потом вслушалась. И стала понимать.

-Моего отца должны были казнить по росским обычаям. Князь и ближние бояре не сочли повод достойным такой ужасной и мгновенной кары. Наши народы слишком разные. Шутнику полагалось влепить затрещину, оттаскать за уши, выдрать плетью - самое большее. А не снести голову. Но, мой отец хорошо знал, что должен защищать своего господина любой ценой. К нему бросились дружинники. Господин приказал не сопротивляться. Опустить меч. У него тоже был долг - посла. Вмешался князь. Предложил вместо смерти - плен. Отец засмеялся. Тогда свое слово сказал господин. Он попросил привести вдову погибшего. И спросить у нее. Что предпочтет женщина, которую лишили кормильца, тому и быть. Она оказалась уже немолодой, располневшей. Шестеро детей. Это не шутка. Князь объяснил ей, в чем дело... Когда ее удалось успокоить, когда ей смогли втолковать, что происходит - засмеялась она. Не поверила, что враг может стать хорошим мужем, отцом. Сочла издевкой. Она была рослой женщиной... моя мать...