ДЖЕМА АЛЬ-ФНА
Марракеш
Диптих
1
Магия древних мусульманских городов заключена в том, что через них выражается жизнь человека. Каждый такой город—метафора бытия на уровне ландшафта. Физиология и метафизика, явленная в застройке, топографии. Этот странный эффект мне удалось понять только в Марракеше, на площади Джема Аль-Фна.
Выход на площадь начинается от Кутубии, главной мечети города. Пространство вокруг лапидарного минарета очищено от торговцев и извозчиков. От попрошаек и жуликов. От азиатчины. Оно кажется безлюдным и открытым, прозрачным. Здесь легко дышать, и видно во все стороны.
Именно отсюда ты и спускаешься на площадь.
Джема Аль-Фна! Вечный движок, мотор. Одинаковое действо свершается на ней две тысячи лет, бесперебойно. У тебя жизнь пройдет, другая начнется – а здесь ничего не изменится. Все так же будут стучать африканские барабаны. Все так же будут торговать мясом и хлебом, апельсиновым соком. Все так же будут водить на веревке хамелеона, жечь кострища.
И все так же будут сидеть вокруг костров люди – и слушать «Сказки тысячи и одной ночи». Те же люди, те же сказки! Так тебе, во всяком случае, кажется. Поскольку люди одеты в джеллабы и кажутся одинаковыми, как солдаты.
Сколько бы ни говорили о «туристичности» Марракеша, довод «против» один, и он бесспорен. Поскольку язык площади – арабский. Что означает: полноценные зрители и участники спектакля – горожане.
Ну, или те, кто приехал в город из провинции.
Глядя на то, как кипит и бурлит площадь, я думал о том, что символическая пара – Кутубия – Джема Аль-Фна – представляется идеальной метафорой начала жизни человека. В которую тот вступает чистым, беспомощным. Полным иллюзий, что пути открыты и они – праведны. Ему еще неизвестно, что все предрешено и расчислено. И ни один волос не упадет с головы случайно. Что судьба записана «в уголках глаза», просто он ее пока не чувствует. И слепо следует туда, где полно соблазнов, искушений. Страстей и страхов. Наслаждений и ужаса.
Укротитель змей дрессирует гадюку, и ты можешь сыграть у мешка на дудке. На поводке водят макаку, гиену. Хамелеона. Цена – копейки, механизм прост. Ты купишь, потом отпустишь – и тварь бежит обратно к хозяину. Рядом старухи-гадалки, у них можно не только узнать будущее, но и поменять прошлое. Слепцысказители, арабские гомеры. Вокруг кувыркаются карлики, лилипуты, уроды. Чумазые дети. Завывают берберы. А рядом стригут-бреют, ткут и пудрят. Варят. Жарят. Шинкуют. Отчего над площадью стоит не только вечный шум, но и дым.
Все это наглядный, осязаемый аналог человеческих искушений. Успехом и славой, легкими деньгами. Мнимым величием. А также аллегория человеческих пороков: чревоугодия, похоти, гордыни.
Чем кончается жизнь, полная искушений и соблазнов? Человек сходит с ума, теряет рассудок. Попадает в собственный кошмар, в сон. В черные щели переулков, куда стекается толпа – как вода в сточную решетку.
Там, в густых и вонючих, как борода дервиша, закоулках, темно и страшно. Преисподняя состоит из лавок и лавчонок, полатей и прилавков. Сатана собрал здесь все диковины, рожденные сном разума. И выставил на продажу. В этом полусне человек проводит еще некоторую часть жизни – а турист часть суток. Человек прячется в собственном кошмаре, как в коконе. Ему хорошо в темных коридорах своего подсознания, своего кошмара. В котором жизнь можно прожить и не заметить.
А можно пройти насквозь и оказаться на чистом воздухе. Там, за кварталом торговых рядов – далеко за грохочущей площадью, вдали от медины, – начинается новая жизнь. Тому, кто прошел расстояние в трезвом уме и здравой памяти, даровано «истинное просветление».
«Райские сады» – так называются те районы. И эта метафора буквальна.
2
«Спутник находится в мертвой зоне...
.............находится в мертвой зоне...»
Марракеш!
Розовые десны старого города.
Белые спутниковые тарелки
зря сканируют небо —
ни дождя, ни фильма небо им не покажет.
Погасла черная теле-кааба.
И город под вечер идет на площадь.
Головы. Головы.
Головы. Головы. Головы.
Голос на башне хрипит и стонет.
Все на молитву! Но голос никто не слышит.
Сотни рук выстукивают барабаны.
Сотни губ вытягивают флейты.
Сотни ртов выкрикивают слова —
и площадь затягивает меня в воронку.
«Что бы вы хотели, мсье? —
слышу возбужденный шепот.
– Qu'est-ce que vous voulez?»
Я отмахиваюсь:
«Не хочу смотреть гробницы Саадитов».
«Не хочу слушать сказки тысячи и одной ночи».
«Не хочу пробовать печень хамелеона».
«Ни будущее, ни прошлое менять не желаю».
«Так что бы вы хотели, мсье?» —
не унимается тип в полосатой джеллабе.
«Можешь мне вернуть „я“?» – спрашиваю.
«Нет ничего проще, мсье!»
Он покорно опускает веки —
виден лиловый узор, которым они покрыты.
«Идем до квартала двойников.
Тому, кто твой, положишь руки
на темя – так, смотри».
Грязные ладони складываются лодочкой.
«И все?» – «Все». Улыбаясь, он
обнажает кривые белые резцы.
«Combien? – Сколько?» – «Сколько
Аллах подскажет сердцу».
Широкая, как жизнь, площадь
стекает в адские трещины улиц.
Утроба города урчит и чавкает.
В темноте на прилавках
все сокровища мира. Но где
полосатый балахон?
Еле успеваю за провожатым.
«Пришли!»
Под коврами, в шерстяном капюшоне
некто уставился в пустой телевизор —
на ступеньке чай, лепешка.
Он подталкивает: «Пора, друг».
Замирая от страха, складываю руки, и —
..................................................
..................................................
«Я – продавец мяты, сижу в малиновой феске!»
«Я – погонщик мула, стоптанные штиблеты!»
«Я – мул, таскаю на спине газовые баллоны!»
«Я – жестянщик, в моих котлах лучший кускус мира!»
«Я – кускус, меня можно есть одними губами!»
«Я – ткач, мои джеллабы легче воздуха!»
«Я – воздух, пахну хлебом и мокрой глиной!»
Теперь, когда меня бросили одного посреди медины, я с ужасом понял, что я – это они: продавцы, погонщики, зазывалы, нищие, ремесленники, бродяги; что я смотрю на мир их черными глазами; вдыхаю дым кифа их гнилыми ртами; пробую мятный чай их шершавыми губами; сдираю шкуру с барана их заскорузлыми руками; что мне передалась тупая поступь старого мула; то, как зудит лишай на бездомной кошке. Я хотел найти себя, но стал всеми! Стою – и не могу сойти с камня...
