Персиянка притронулась к нему: она, видно, замерзла. Степан обернулся.

— Озябла? Эх, котенок заморский.— Погладил княжну по голове. Развернул за плечо, подтолкнул: — Иди спать.

Долго еще колобродил лагерь. Но все тише и тише становился гул, все глуше. Только крепкие головы не угорели вконец; там и здесь у затухающих костров торчали небольшие группы казаков.

Вдруг со стороны стругов раздался отчаянный женский вскрик. Он повторился трижды. На стружке с шатром, где находились молодая персиянка со своей нянькой, заметались тени. Громко всплеснула вода — кого-то, кажется, сбросили. И еще раз громко закричала молодая женщина...

Степан проснулся, как от толчка... Вскочил, пошарил рукой саблю и как был, в чулках, шароварах и нательной рубахе, так и выскочил из шатра.

— Там чего-то,— сказал караульный, вглядываясь во тьму.— Не разберешь... Кого-то, однако, пришшучили.

Степан, минуя сходню, махнул из стружка в воду, вышел на берег и побежал.

К стружку пленниц бежал с другой стороны Иван Черноярец.

При их приближении мужская фигура на стружке метнулась к носу... Кто-то помедлил, всматриваясь в ту сторону, откуда бежал Степан, должно быть, узнал его, прыгнул в воду и поплыл, сильно загребая руками. Когда вбежал на струг Иван, а чуть позже Степан, пловец был уже далеко.

У входа в шатер стояла персиянка, придерживала рукой разорванную на груди рубаху, плакала.

— Кто?— спросил Степан Черноярца.

— А дьявол его знает... темно,— ответил Иван и незаметно сунул за пазуху пистоль.

— Дай пистоль.

— Нету.

Степан вырвал у есаула из-за пояса дротик и сильно метнул в далекого пловца. Дротик тонко просвистел и с коротким, сочным звуком — вода точно сглотнула его — упал, не долетев. Пловец — слышно — наддал. Степан сгоряча начал было рвать с себя рубаху. Иван остановил:

— Ты что, сдурел? Он сейчас выплывет — ив кусты: а там его до второго Христа искать будешь.

Подошла сзади княжна, стала говорить что-то. Потащила Степана к борту...

— Чего?..— не понимал тот.

— Ге!..— воскликнул Иван.— Старушку-то он, наверно, того — скинул! Он ее туды?— громко спросил он княжну; та уставилась на него. Иван плюнул и пошел в шатер.— Ну да!— крикнул оттуда.— Старушку торнул — нету.— Вышел из шатра, крикнул караульному на соседнем струге: — Ну-ка, кто там?!.. Спрыгни, пошарь старушку.

Караульный разболокся, прыгнул в воду. Некоторое время пыхтел, нырял, потом крикнул:

— Вот она!

— Живая?

— Ково тут!.. Он ее, видно, зашиб ишшо до этого — вся башка в крове, липкая.

Степан мучительно соображал, кто мог быть тот пловец.

— Фролка!— сказал он.

— Минаев?

— Ну-ка... как тебя?— перегнулся Степан через борт.

— Пашка. Хоперсхий.

— Дуй до Фрола Минаева. Позови суды.

— А эту-то куды?

— Оттолкни — пусть плывет.

Персиянка тронула Черноярца и стала знаками показывать, чтобы старуху подняли.

— Иди отсудова!— зашипел тот и замахнулся.— Тебя бы туды надо... змею черную.

Караульный побежал к есаульскому стругу.

— Потеряли есаула,— горько и зло вздохнул Иван.— Твою мать-то...

— На дне морском найду, гада,— сказал Степан.— Живому ему не быть.

— Может, она его сама сблазнила, сучка,— заметил Иван.— Чего горячку-то пороть?

— Я видал, как он на нее смотрит.

— Прокидаемся есаулами...

— Срублю!— рявкнул Степан.— Сказал срублю — срублю! Не встревай!

— Руби!— тоже повысил голос Иван.— А то у нас их шибко много, есаулов, девать некуда! Руби всех подряд, кто на ее глянет. И я глядел — у меня тоже глаза во лбу.

Степан уставился на него.

— Не наводи на грех, Иван. Добром говорю...

— Черт бешеный,— негромко сказал Иван и пошел со струга.

На дороге встретил посыльного.

— Ну?

— Нету Фрола,— сказал посыльный.

Степан сидел в шатре, подогнув под себя ногу. Курил. Вошли Стырь и Ивашка Поп. Они не проспались, их покачивало.

— На огонек, батька,— сказал Поп.

— Сидай,— пригласил Степан.

— Эххе,— вздохнул Стырь.— Какой я сон видал, Тимофеич!..

— Запомни его: старухе потом расскажешь,— оборвал Степан.— Иван поднял?

— Иване,— сознался Стырь.— Ты, Тимофеич, атаман добрый, а на Ивана хвоста не подымай. У нас таких есаулов раз-два — и нету.

— А Фрол?..— спросил Степан.— Фрол добрый был есаул.

— А пошто — «был», батька?— спросил Ивашка Поп, ужасно наивничая.

— Какой хитрый явился! Глянь на его, Стырь... От такой черт заморочит голову, и впрямь дурнем сделаесся. Нету больше Фролка.

— А где ж он?

— Пропал. Так мне его жалко!..

— Ну, можа, ишшо не пропал?

— Пропал, пропал. Добрый был есаул.

Помолчали все трое.

— От я тебе сказку скажу,— заговорил Стырь.— Сказывал мне ее дед мой на Воронеже. Жил на свете один добрый человек...

Степан встал, начал ходить в раздумье.

— Посеял тот человек пашеницу... Да. Посеял и ждет. Пашеница растет. Да так податливо растет — любо глядеть. Выйдет человек вечером на межу, глянет — сердце петухом поет. Да. Подходит...

— Чего пришли-то?— спросил Степан.— Фрола выручать? Рази ж так делают, как он?

— Он спьяну, батька. Сдурел.

— Пускай молоко пьет, раз с вина дуреет.

— Брось, Тимофеич,— с укором сказал Стырь.— Серчай ты на меня, не серчай — скажу: не дело и ты затеял. Где это видано, чтоб из-за бабы свары какой у мужиков не случалось? Это вечно так было! Отдать ее надо — от греха подальше. А за ее ишшо и выкуп...

— Ну, ладно!..— обозлился Степан.— Явились тут... апостолы. Сами пьяные ишшо, идите проспитесь. Завтра в Астрахань поедем.

«Апостолы» замолкли.

— Идите спать,— уже мягче сказал Степан.

Старики вышли из шатра, постояли и ощупью стали спускаться по сходне — одной гибкой доске, на которой в изредь набиты поперечные рейки.

На берегу их ждал Иван Черноярец.

— Ну?— спросил он.

— Отойдет,— пообещал Стырь.— Он весь в деда свово: тот, бывало, оглоблю схватит — ну, дай бог ноги. А потом ничего — отходил.

— Оглобли — куды ни шло. Этот чего похуже хватает.

— Лют сердцем... А вот Иван у их был... Тц... Вот кого я любил! И этого люблю, но... боюсь,— признался Стырь.— Не поймешь никак, что у его на уме.

— Извести ее, что ли, гадину?— размышлял вслух есаул.— Насыпать чего-нибудь...

— Не, Иван, то — грех.— Убей так-то!..

— Посмотрим. Домой он ее, что ли, позовет? Там Алена его без нас ей голову открутит. Где Фрол-то?

— Вон, у огня сидит. Сушится.

— Пошли к ему,— предложил Ивашка Поп.

— Что-то у меня голова какая-то стала?.. Забываю, чего хотел сказать тебе, Иван...— Стырь сморщился.

— Ну?

— А-а!.. Вспомнил: пошли выпьем!

Трое направились к одному из костров. Где-то во тьме невнятно пели двое:

«Бедный еж» нашел наконец родную душу.

Утро занялось светлое.

После тяжкой, угарной ночи распахнулась ширь, вольная, чистая. Клубился туман.

Собиралось посольство в Астрахань.

Степан сидел на носу своего струга. С ним вместе на струге были: Иван Черноярец, Стырь, Федор Сукнин, Лазарь Тимофеев, Михаил Ярославов, княжна. Княжна была нарядная и грустная. Степан тоже задумчив. Казаки помяты, хмуры: Степан не дал опохмелиться.

Иван Черноярец распоряжался сборами. Наряжалось двенадцать стругов.

— Князька-то взяли?— кричал Иван.— Как он там?

— Ничего! Маленько харю ему вчерась...

— Напяльте на его поболе. Пусть смеется, скажите! Прапоры взяли?

— Взяли!.. А сколь брать-то?

— Тимофеич, сколь прапоров брать?

— Десять.

— Десять!

Двенадцать стругов пылали на воде живописным разноцветьем. Потягивал северный попутный ветерок; поставили паруса. Паруса шелковые, на некоторых нашиты алые кресты. Двенадцать стружков, точно стая лебедей, покачивались у берега.