— Корова — это хорошо,— согласился начальник.— Только... что ж ты, одной коровой и будешь заниматься? У тебя профессия-то есть какая-нибудь?

— У меня много профессий...

— Например?

Егор подумал, как если бы выбирал из множества своих профессий наименее... как бы это сказать — меньше всего пригодную для воровских целей.

— Слесарь...

Зазвонил телефон. Начальник взял трубку.

— Да. Да... А какой урок-то был? Тема-то какая? «Евгений Онегин»? Так, а насчет кого они вопросы-то стали задавать? Татьяны? А что им там непонятно в Татьяне? Что, говорю, им там...— Начальник некоторое время слушал тонкий крикливый голос в трубке, укоризненно смотрел при этом на Егора и чуть кивал головой — что все ясно.— Пусть... Слушай сюда: пусть они там демагогией не занимаются! Что значит — будут дети, не будут дети?!.. Про это, что ли, поэма написана! А то я им приду объясню! Ты им... Ладно, счас Николаев придет к вам.— Начальник положил трубку и взял другую. Пока набирал номер, недовольно сказал: — Доценты мне... Николаев? Там у учительницы литературы урок сорвали: начали вопросы задавать. А? «Евгений Онегин». Да не насчет Онегина, а насчет Татьяны: будут у нее дети от старика или не будут? Иди разберись. Давай. Во, доценты, понимаешь!— сказал еще начальник, кладя трубку.— Вопросы начали задавать.

Егор посмеялся, представив этот урок литературы.

— Хотят знать...

— У тебя жена-то есть?— спросил начальник строго.

Егор вынул из нагрудного кармана фотографию и подал начальнику. Тот взял фотографию, посмотрел...

— Это твоя жена?— спросил он, не скрывая удивления.

На фотографии была довольно красивая молодая женщина, добрая и ясная.

— Будущая,— сказал Егор. Ему не понравилось, что начальник удивился.— Ждет меня. Но живую я ее ни разу не видел.

— Как это?

— Заочница.— Егор потянулся, взял фотографию.— Позвольте.— И сам засмотрелся на милое русское простое лицо.— Байкалова Любовь Федоровна. Какая доверчивость на лице, а! Это удивительно. Да? На работницу сберкассы похожа.

— И что она пишет?

— Пишет, что беду мою всю понимает... Но, говорит, не понимаю: как ты додумался в тюрьму угодить? Хорошие письма. Покой какой-то от них... Муж был пьянчуга — выгнала. А на людей все равно не обозлилась.

— А ты понимаешь, на что ты идешь?— негромко и серьезно спросил начальник.

— Понимаю,— тоже негромко сказал Егор. И спрятал фотографию.

— Во-первых, оденься как следует. Куда ты такой... Ванька с Пресни заявишься.— Начальник недовольно оглядел Егора.— Что это за... Почему так одет-то? Л Егор был в сапогах, в рубахе-косоворотке... Фуфайка какой-то форменный картуз должны были вовсе снять всякое подозрение с Егора — не то это сельский шофер, не то слесарь-сантехник, с легким намеком на участие в художественной самодеятельности.

Егор мельком оглядел себя, усмехнулся.

— Так надо было по роли. А потом уже некогда было переодеваться. Не успел.

— Артисты...— только и сказал начальник. И засмеялся. Он был не злой человек, и его так и не перестали изумлять люди, изобретательность которых не знает пределов.

И вот она — воля!

Это значит — захлопнулась за Егором дверь, и он очутился на улице небольшого поселка. Он вздохнул всей грудью весеннего воздуха, зажмурился и покрутил головой... Прошел немного и прислонился к забору. Мимо шла какая-то старушка с сумочкой, остановилась...

— Вам плохо?

— Мне хорошо, мать,— сказал Егор.— Хорошо, что я весной сел. Надо всегда весной садиться.

— Куда садиться?— не поняла старушка.

— В тюрьму.

Старушка только теперь сообразила, с кем говорит. Опасливо отстранилась и посеменила дальше. Глянула еще на забор, мимо которого шла... Опять оглянулась на Егора.

А Егор поднял руку навстречу «Волге». «Волга» остановилась. Егор стал договариваться с шофером куда-то ехать. Шофер сперва не соглашался, Егор достал из кармана пачку денег, показал... и пошел садиться.

Он сел рядом с шофером.

В это время к ним подошла та старушка, которая проявила участие к Егору. Не поленилась перейти улицу.

— Я прошу извинить меня,— заговорила она, склоняясь к Егору.— А почему именно весной?

— Садиться-то? Так весной сядешь — весной и выйдешь. Воля и весна! Чего еще человеку надо?— Егор засмеялся старушке и продекламировал: — «Май мой синий! Июнь голубой!»

— Вон как!..— Старушка изумилась. Выпрямилась и глядела на Егора, как глядят в городе на коня — туда же, по улице идет, где машины. У старушки было свежее печеное личико и ясные глаза. Она, сама того не ведая, доставила Егору приятнейшую минуту, дорогую минуту.

«Волга» поехала.

Старушка еще некоторое время смотрела вслед ей. И сказала:

— Скажите... Поэт нашелся. Фет.

А Егор весь отдался движению... Кончился поселок, выехали на простор.

— Нет ли у тебя какой музыки?— спросил Егор. Шофер, молодой парень, достал одной рукой из-за себя транзисторный магнитофон.

— Включи. Крайняя клавиша...

Егор включил какую-то славную музыку... Откинулся головой на сиденье, закрыл глаза. Долго он ждал такого часа. Заждался...

— Рад?— спросил шофер.

— Рад?— очнулся Егор.— Рад...— Он точно на вкус попробовал это словцо.— Видишь ли, малыш, если бы я жил три жизни, я бы одну просидел в тюрьме, другую — отдал тебе, а третью прожил бы сам — как хочу. Но так как она у меня всего одна, то сейчас я, конечно, рад. А ты радоваться умеешь?— Егор, от полноты чувства, мог иногда взбежать повыше — где обитают слова красивые и пустые.— Умеешь, нет?

Шофер пожал плечами. Ничего не сказал.

— Э-э, тухлое твое дело, сынок,— не умеешь: кислую фигуру изобразил.

— А чего радоваться-то?

Егор вдруг стал серьезным. Задумался. У него это тоже было — вдруг ни с того ни с сего задумается.

— А?— спросил Егор машинально.

— Чего, мол, шибко радоваться-то?— Шофер был парень трезвый и занудливый.

— Ну, это я, брат, не знаю — чего радоваться,— заговорил Егор, с неохотой возвращаясь из своего далекого далека — из своих каких-то мыслей.— Умеешь — радуйся, не умеешь — сиди так. Тут не спрашивают. Стихи, например, любишь?

Тусклый парень опять неопределенно пожал плечами.

— Вот видишь,— с сожалением сказал Егор,— а ты радоваться собрался.

— Я и не собирался радоваться.

— Стихи надо любить,— решительно закруглил Егор этот вялый разговор.— Слушай, какие стихи бывают.— И Егор прочитал — с пропуском, правда, потому что подзабыл,— стихи:

Тут подзабыл малость...

Тут опять забыл, дальше: