– Думаешь, ты один такой умный, а все остальные так… только прикидываются? – Черный раздраженно хмыкнул. – Как только словили передачу, так сразу же и доложили.
– Кому? – Мы с Черным были в одинаковых званиях и в годах почти ровесники, поэтому он не воспринял мой вопрос как наглость и нарушение субординации.
– Генералу Патерсену. Он здесь начальник, командир, царь и бог.
– Американцы! – я скривился от досады.
– Да, американцы, – Черный раздраженно поглядел мне в глаза. – А что ты хотел, чтобы я из-за очередной пальбы на границе звонил в Киев?
– Но американцы и пальцем не пошевелят…
– Тихо! – Косенко, колдовавший у радиостанции, поднял вверх руку. – Кажется, опять пришел в себя.
Кроме скрежета эфира и многоголосой какофонии выстрелов вроде ничего не было слышно.
– Кто пришел в себя? – я нашел глазами Дьякова, моего верного гида в запутанном лабиринте событий.
– Связист с заставы, – Семен почти шептал. Навострив уши, он сам впитывал каждый звук. – Ты думаешь, откуда нам известно про бой? Радист сперва передавал как очумелый, а затем его подстрелили. Серьезно видать зацепило. Но парень оказался смекалистый. Поджал чем-то тангенту. Вот рация и молотит без устали на передачу. Сам-то он едва живой, сознание постоянно теряет. Когда придет в себя, лепечет бог весть что в эфир, когда вырубается, только одну пальбу и слыхать.
Я на секунду представил себе кромешный ад боя и фигурку солдата, скорчившегося на полу насквозь простреливаемого дома. Вот он лежит среди битых кирпичей в липкой красной луже и как самую огромную ценность прижимает к себе старенькую потертую «стопятку». От потери крови у парня темно в глазах, на душе смертный ужас и мрак. Что должен говорить этот мальчик, находясь на самом краю жизни? Звать маму… любимую девушку?
– Черныш лапу поранил. Хотел перевязать, а он не дается…
Тихий шепот прозвучал на фоне хрипа и визга радиопомех. Услышав его, у меня потемнело в глазах. Это тот самый голос! Я не мог забыть его! Это он уже много лет твердит в моих снах одно и тоже: «Потрепи, браток. Мы тебя вытащим». Но не может быть! Десантник Рома погиб. Принял пулю, предназначенную мне, и навечно остался лежать среди бездушных угрюмых камней южного Афганистана. Но этот голос…
– Мама, не уходи, не бросай меня… ты не узнала меня… это я, твой Артем.
Ну, это уже слишком! Это выше моих сил! Я встал и пошел. В ушах колокольный звон, сердце выпрыгивает из груди, глаза застилает холодная испарина. Я плохо соображал и плохо контролировал себя. Единственное, что доходило до взбудораженного мозга, так это нарастающий ритм шагов – все быстрее и быстрее. Сперва я шкандыбал на заплетающихся ногах, затем трусил мелкой рысцой, а вскоре уже мчался как контуженый спринтер. Падал, поднимался и снова бежал. Ноги сами несли меня неведомо куда.
Хотя нет, вру… Я знал куда бегу и понимал для чего. Что касается всех прочих мыслишек, перепугано мечущихся в клокочущем сером веществе, то их я заткнул подальше, куда-то аж под самый мозжичек. Они не должны всплыть, не должны путаться и шаркаться среди инстинктов воина, вышедшего на тропу войны, не должны расшатывать и разжижать волю. Иначе можно дрогнуть, скурвиться, струсить и сдаться. Своя шкура ведь всегда дороже…
Вот она гниль! Когда это было, чтобы свое личное меленькое подлое благополучие мы ставили выше жизней наших братьев? Никогда! Сам погибай, а товарища выручай – старый лозунг из далекого пионерского детства. Наивно, банально… Но только не для гвардии подполковника Виктора Куцего!
Как пантера я прыгнул на лестницу, приставленную к борту моего «Су-25». Колебаний больше нет! Я очистился от них, словно от ереси и скверни. В душе остался лишь страх. Нет, не за себя. За них – за пацанов с российской заставы. А вдруг не успею? Погранцы полягут все до одного. Мстить за погибших – дело бесспорно благородное, вот только этим самым погибшим твое благородство уже глубоко до задницы!
Оказавшись в кабине, я оттолкнул лестницу. Грохот ее падения стал гонгом. Первый раунд. Адреналин тут же звезданул в голову и придушил страх и неуверенность. На их месте начали вырисовываться две другие мрачные и угрюмые тени – гнев и неутолимое, неистребимое желание мстить. За незнакомого умирающего радиста. За десантника Рому. За смерть тысяч молодых парней, которых в кровавую кашу перемололи глупые несуразные войны и войнушки. За судьбы моих братьев по оружию, униженных, раздавленных, выброшенных на обочину жизни. За весь тот бардак и хаос, терзающий одну шестую часть суши, которую когда-то мы гордо именовали Родиной.
Высоту я набрал резко, заставляя своего «конька-горбунка» мчаться прямо на солнце. Девяносто километров – это пустяк для боевого самолета. До границы я доберусь меньше чем за десять минут.
Радио лишь попробовало пискнуть: «Семерка, срочно на связь…», и я его тут же вырубил. Так спокойней. И для меня, никто не каркает под руку, и для тех, кто остался на аэродроме. Нет связи, ну что ж тут поделаешь?
Совершив крутой разворот, лег на курс. Хотя бороздить грузинское небо нам доводилось нечасто, однако, даже этих редких полетов мне хватило, чтобы запомнить местность. На карту взглянул лишь один раз, да и то только для того, чтобы точно определить место положение российской заставы, а вся остальная ориентация – только на глаз. Может для кого-то горы все одинаковые, а для меня каждая из них имеет свое собственное лицо. Вон та, слева по курсу, похожа на сгорбившегося старика, за ней купол циркового шатра, а путь мой лежит к самому краю горизонта, туда, где вздымается крутая шея горячего арабского скакуна.
Все-таки люблю я горы! Родился и вырос среди ровных как стол таврийских степей, а в душе оказался истинным горцем. Меня-то и в Грузию взяли легко, даже не смотря на возраст. В штабе округа так и сказали: «Летите, Виктор Петрович, мало у кого есть ваш опыт боевых действий в горных районах». Да уж, эти горы… чарующие и завораживающие в мирное время, предательские и смертоносные когда на их склонах бушует война.
Поддавшись искушению взглянуть вниз, я наклонил самолет. Под крылом горные луга, покрытые лесом склоны, серебристый блеск речушек и родников. Красота! Первозданная природа, как будто в мире и не существует всесокрушающей и все низвергающей силы, именуемой человечеством. А впрочем, нет! Вон это самое человечество бредет по узкой горной тропе. Караван – десяток груженых лошадей, а сзади два джипа. Стоп, неужели?! Какая знакомая картина! Видывал я такие караваны. Чтобы ближе разглядеть, бросаю машину в крутое пике. Всего на полусотне метров выравниваюсь и прохожу по самым головам мирных торговцев. Мирных? Заметив пулемет на крыше одного из «Нисанов» и автоматы в руках у погонщиков, я понял, что сильно ошибся. Так и есть, здесь торгуют смертью. В мешках наверняка дурь, и прут они ее… А куда же они ее прут? Куда ведет эта тропа? Неожиданная догадка сбила дыхание, словно хорошенький удар под дых. Граница! Караван идет к российской границе! Курс параллелен моему. Выходит, и пункт назначения у нас один и тот же – объятая пламенем пограничная застава.
Вот оно! Все понятно! Все сходится! Во всей этой заварухе нет ни грамма политики. Просто кому-то смерть как захотелось ощастливить российских потребителей тонной высококачественной восточной наркоты. Сделка в миллионы долларов! Что по сравнению с ней жизни полусотни мальчишек, грудью вставших на заветной золотоносной тропе?
Успевший было утихнуть гнев, вновь взорвался с силой ядерного заряда. Криминал! И здесь грязный, наглый и развязанный криминал, оборзевший от чувства собственного превосходства над законом, как земным, так и небесным. Ненавижу! Карать! Жечь каленым железом! Не колеблясь ни секунды, я переложил ручку управления. Потерпите чуток, пацаны, задержусь всего на пару минут…
Заложив крутой вираж, «Грач» помчался на второй круг. У меня двести пятьдесят осколочных снарядов в пушке, на подвеске блоки с неуправляемыми ракетами и четыре пятисоткилограммовые бомбы. Кто-то решил, что вооружение дежурного звена должна быть именно таким. В общем-то, угадал. Набор для битвы в горах подходящий, и, значит, найдется чем «порадовать» моих неизвестных «друзей».
