— Эй! — окликнул его Маддин. — Что случилось?

При звуке его голоса наездник повернулся и посмотрел на него. Маддин выругался вслух.

— Эйтан, клянусь всеми богами! Что ты делаешь на дороге в Гвентейре?

— И я мог бы то же самое спросить у тебя, Маддо, — его голос, обычно низкий и веселый, теперь казался хриплым от старой боли. — Или ты пришел забрать меня в Иные Земли?

Маддин мгновение непонимающе смотрел на Эйтана, затем вспомнил, что все в Кантрейе считают его мертвым.

— Послушай, я так же жив, как и ты. Как тебя ранили?

— Я не ранен. Меня выпороли.

— А, конское дерьмо! Ты можешь ехать дальше? Эйтан долго думал над этим вопросом. Вообще он был красивым мужчиной, с правильными чертами лица, темными волосами, слегка подернутыми сединой на висках, и большими голубыми глазами, которые, казалось, всегда смеялись какой-то шутке. Теперь же его лицо искажала боль, глаза сделались узкими и мрачными, словно он никогда больше не будет смеяться.

— Мне нужно отдохнуть, — вымолвил он наконец. — Мы немного посидим, или ты поедешь дальше и оставишь меня?

— Что? Ты спятил? Ты думаешь, я брошу человека, которого знаю с пятнадцати лет?

— Я больше не знаю, как поступит человек.

На ближайшем лугу они нашли несколько растущих рядом ив, которые создавали приятную тень, и устроились там. Ивы росли вокруг пруда с домашними утками какого-то фермера. Правда, самого фермера нигде не было видно. Маддин спешился, затем помог Эйтану спуститься на землю и напоил обоих животных, пока его друг неподвижно сидел в тени. Занимаясь лошадьми, Маддин раздумывал об услышанном. Эйтан был последним человеком в королевстве, которого мог бы представить опозорившимся, выпоротым и изгнанным из боевого отряда. Эйтан слыл любимцем своего капитана и выполнял роль его заместителя в собственном боевом отряде гвербрета Тибрина. Он был одним из по-настоящему порядочных и славных людей, столь ценных в любом хорошем боевом отряде — он всех примирял, со всеми дружил, он разрешал все мелкие споры, которые непременно возникают, когда столько людей вынуждены жить в тесноте в казармах. Сам гвербрет иногда спрашивал совета Эйтана по мелким вопросам… И вот он здесь, и его позор кровью написан у него на спине.

Маддин напоил лошадей, потом наполнил бурдюк свежей водой и уселся рядом с Эйтаном. Тот взял бурдюк у него из рук с кривой улыбкой.

— Может, мы и вне закона, но все равно следуем правилам боевых отрядов, не так ли, Маддо? Вначале кони, потом люди.

— Эти животные нужны нам больше, чем когда-либо, потому что у нас нет лорда, который дал бы нам других.

Эйтан кивнул, напился, вернул бурдюк Маддину.

— Я рад, что тебя не убили во время последней атаки лорда Девира. Как я понимаю, ты нашел ферму или что-то подобное, где перезимовал.

— Что-то подобное. На самом деле я умирал от полученной раны, когда меня подобрал местный травник.

— Боги! Тебе всегда везло, не так ли?

Маддин просто пожал плечами и плотно заткнул бурдюк пробкой. Мгновение они просто молча сидели рядом и наблюдали за плавающими у края пруда толстыми серыми утками. Оба чувствовали себя неуютно.

— Ты умеешь молчать даже слишком хорошо для барда, — резко заметил Эйтан. — Разве ты не собираешься спрашивать меня о моем позоре?

— Скажи, что хочешь, и ни слова больше.

Эйтан задумался, уставившись на далекий горизонт.

— А, конское дерьмо! — воскликнул он наконец. — Эта история как раз для барда. Помнишь сестру нашего гвербрета, леди Меродду?

— Разве какой-либо мужчина, у которого в жилах течет живая кровь, может ее забыть?

— Лучше попытаться, — голос Эйтана стал резким и холодным. — Ее мужа убили прошлым летом вовремя сражения, поэтому она вернулась назад к брату, в дан Кантрей. Капитан назначил меня ее телохранителем, чтобы я сопровождал ее, когда она куда-то отправляется. — Он замолчал, только его губы беззвучно шевелились. — И я ей приглянулся. Клянусь демонами, мне следовало сказать ей «нет» — я прекрасно знал это уже тогда… но, боги, Маддо, я ведь сделан из плоти и крови, не из стали и камня, а она прекрасно знает, как получить от мужчины, что ей хочется. Клянусь тебе, я сам никогда не сказал бы ей ни слова, если бы она не заговорила первая.

— Я тебе верю. Ты никогда не был дураком.

— По крайней мере, до этой зимы. Я чувствовал себя, словно околдованный. Раньше я никогда так не любил ни одну женщину и, наверное, никогда не полюблю. Я хотел, чтобы она уехала со мной. Как презренный дурак, я думал, что и она любит меня достаточно сильно, чтобы сделать это. Но такое не подходит для леди, совсем не подходит. — И он снова сделал долгую паузу. Маддин почти физически ощущал его боль. — Она позволила брату узнать о том, что происходило между нами, — как бы невзначай. И, конечно, она оказалась невиновной. А когда их светлость снимали кожу у меня со спины три дня назад, она стояла во дворе и наблюдала.

Эйтан закрыл лицо руками и расплакался, как ребенок. Маддин сидел, застыв на месте; затем робко протянул руку и положил на плечо Эйтана, пока тот не прекратил плакать и не вытер лицо рукавом.

— Может, мне не следует так на нее злиться, — шепотом произнес Эйтан. — Она не дала своему брату убить меня. — Эйтан встал, и Маддину было больно наблюдать за ним, когда он морщился, поднимаясь на ноги. — Я достаточно отдохнул. Поехали, Маддо. Чем дальше я отъеду от Кантрейи, тем более счастливым буду себя чувствовать.

Четыре дня Маддин и Эйтан двигались на запад, осторожно задавая вопросы фермерам и коробейникам, которых встречали, о местных лордах и их боевых отрядах. То и дело они получали сведения о людях, находившихся в достаточно отчаянном положении, чтобы нанять их, не задавая вопросов. Но каждый раз они решали, что находятся слишком близко от Кантрейи, чтобы рисковать. Однако они поняли, что им потребуется вскоре найти какое-то место и остановиться, потому что повсюду господа благородного происхождения начинали собирать своих людей для летних сражений. Войска передвигались по дорогам, и это ставило друзей в опасное положение.

Маддин совсем не хотел оказаться в петле по подозрению в шпионаже.

Поскольку спина Эйтана еще не зажила, они ехали медленно, часто останавливались отдохнуть — рядом с дорогой или в деревенских тавернах. По крайней мере, им не требовалось беспокоиться о деньгах: у Маддина был щедро наполненный кошель Невина, а прежний капитан Эйтана смог передать ему украдкой кое-какие деньги вместе с его имуществом, когда его выгоняли из дана Кантрей. Очевидно, Маддин не был единственным, кто посчитал приговор гвербрета чересчур суровым. На протяжении всего их медленного продвижения на запад Маддин заботился о старом друге. Раньше Эйтан всегда заботился о нем — в конце концов,, он был лет на десять старше Маддина. И вдруг Маддин понял, что он сейчас необходим Эйтану, как ребенку необходим отец. Может, гвербрет и сохранил ему жизнь, но он сломал его, он уничтожил человека, который верно служил ему более двадцати лет. Гвербрет избил его до полусмерти, как пойманного предателя.

Прежде Эйтан легко принимал решения и отдавал приказы, причем таким образом, что его товарищи с радостью их выполняли. Вообще командование давалось ему легко. А теперь он делал все, что бы ни сказал Маддин, и совершенно ничего не предлагал, даже в мелочах. Бывало, он любил поболтать, и, если не требовалось обсуждать серьезную информацию, у него всегда наготове имелась история или шутка. Теперь же он ехал молча, окутанный черным хирейдом; временами он даже не отвечал, когда Маддин задавал прямой вопрос. Маддин болел душой за друга и все же не мог ничего придумать, чтобы облегчить его страдания. Он нередко жалел, что не может поговорить с Невином и спросить его совета. Но Невин находился далеко, и Маддин сомневался, что вновь когда-либо увидит старика. Не имеет значения, насколько сильно ему бы этого хотелось.

В конце концов, путники добрались до большой реки Камин-Ирейн, которую уже тогда называли «железной дорогой», потому что вся руда из Кергонни сплавлялась на баржах до Гаддмира — в то время большой деревни с деревянным частоколом. Сразу же за воротами они обнаружили таверну. В большей степени это был дом владельца таверны. Половина круглого нижнего этажа отделялась плетеной перегородкой, чтобы поставить там несколько столов и несколько бочонков с элем. За пару медяков хозяин принес им кусок сыра и буханку хлеба к элю, а затем оставил одних. Маддин обратил внимание, что никто из деревенских жителей не заходит в таверну, пока там чужаки, и сказал об этом Эйтану.