Она уже приподняла первую крышку, когда раздался звонок в дверь.

Не докончив дела, она заперла комнату, оставив ключ в замке, и спустилась на первый этаж, полная решимости поскорее спровадить помешавшего ей посетителя.

— Полиция, мадам! Мы можем войти?

На крыльце выстроились несколько мужчин с сурово сжатыми челюстями.

— Конечно входите. Что вам угодно?

— Вы Габриэлла де Сарла, супруга покойного Габриэля де Сарла?

— Да.

— Прошу следовать за нами.

— Зачем?

— Вас вызывают в комиссариат.

— Но о несчастном случае меня уже допрашивали ваши коллеги в Савойе.

— Речь больше не идет о несчастном случае, мадам. Вас подозревают в убийстве. Один пастух видел, как вы толкнули мужа в пропасть.

Через два часа после задержания Габриэлла уже не знала, кого ненавидит больше — комиссара полиции или своего адвоката. Возможно, комиссара она бы извинила… Он мучил ее по долгу службы, бесстрастно соблюдал правила и честно старался доказать, что она виновна. Адвокат же терзал ее, потому что хотел знать, виновна ли она. Но ему платили за веру, а не за уверенность. Габриэлла покупала его знание законов и судебной процедуры, его способность выстроить действенную систему защиты; ей было все равно, знает он правду или нет.

Оставшись наедине с клиенткой, мэтр Плиссье, сорокалетний представительный брюнет, наклонился к ней с важным видом и, понизив голос (так говорят бесстрашные ковбои в дублированных вестернах), произнес:

— Теперь, мадам Сарла, скажите мне правду. Только мне. Ваше признание не покинет этих стен. Вы столкнули вашего мужа?

— Зачем мне это было делать?

— Не отвечайте вопросом на вопрос. Вы его столкнули?

— Таков мой ответ: «Зачем мне это было делать?» Меня обвиняют в бессмысленном поступке. Я любила мужа. Мы счастливо прожили тридцать лет. Трое наших детей могут это подтвердить.

— Защита может сослаться на ревность.

— Ревность? В сорок восемь лет? После тридцати лет брака?

— Почему бы и нет?

— Если еще любишь в сорок восемь лет, то любовью ясной, гармоничной, безмятежной, спокойной, уравновешенной.

— Мадам Сарла, прекратите поучать меня, лучше откройте мне свои мысли. Возможно, вы ревновали.

— Смешно!

— Он вам изменял?

— Не пытайтесь его очернить!

— Кто наследует вашему мужу?

— Никто, у него ничего не было. Весь капитал принадлежит мне. К тому же, согласно брачному контракту, мы раздельно владеем имуществом.

— Но, судя по фамилии, он из знатной семьи…

— Да, Габриэль де Сарла, это впечатляет. Можно подумать, что я вышла замуж за денежный мешок, а на самом деле получила я только дворянскую приставку. У моего мужа не было ни гроша, он вообще никогда не умел зарабатывать деньги. Все, что мы имеем, принадлежит мне, то есть моему отцу, Полю Шапелье, дирижеру. Смерть мужа не улучшает моей финансовой ситуации, более того — я терплю убытки, ведь именно мой муж перевозил на грузовике антикварные вещи, которыми мы торговали, и теперь, если я не решу отойти от дел, мне придется нанимать нового служащего.

— Вы не ответили на мой вопрос, мадам.

— Я только это и делаю, месье.

— Мэтр…

— Не будьте смешны. Я ничего не выигрываю от смерти мужа. Скорее ему было бы выгоднее овдоветь.

— Поэтому он попытался вас столкнуть?

— Вы с ума сошли?

— Подумайте. Мы могли бы утверждать, что вы боролись. На горной тропинке он решил вас устранить, чтобы завладеть вашими деньгами. Вы столкнули его, защищаясь.

— Раздельное пользование! Он бы ничего не получил после моей смерти, так же как и я после его смерти. Зачем что-то придумывать?

— Затем, что вас видели, мадам! Пастух утверждает, что вы кинулись на мужа и столкнули его в пропасть.

— Он лжет!

— Зачем ему лгать?

— Потрясающе! Когда я говорю, что мне незачем было убивать любимого мужа, вы сомневаетесь, но верите какому-то пастуху, потому что ему незачем лгать! Двойной стандарт! Кто вас нанял? Пастух или я? Чудовищно! Да у него сто причин для лжи! Привлечь к себе всеобщее внимание, стать героем кантона, отомстить в моем лице какой-нибудь женщине или всем женщинам, напакостить ради самого удовольствия напакостить! И потом, на каком расстоянии от меня он находился? Пятисот метров? Восьмисот метров? Двух километров?

— Мадам де Сарла, не импровизируйте мою защитительную речь. Он свидетельствует против вас, он вас видел.

— А я его не видела.

Мэтр Плиссье уставился на Габриэллу. Он сел рядом с ней и озабоченно провел рукой по лбу.

— Могу ли я считать это признанием?

— Что именно?

— Прежде чем толкнуть мужа, вы осмотрелись и никого не заметили. Вы ведь это имели в виду?

— Месье, я имела в виду, что, после того как мой муж упал, я кричала и металась в поисках помощи. Ваш пресловутый пастух ни носа не высунул, ни голоса не подал. Кстати, любопытно! Если бы он пошел за проводниками или спустился бы к моему мужу, тогда, может быть… Возможно, он свидетельствует против меня, чтобы отвести обвинения от себя самого?

— Обвинения в чем?

— В неоказании помощи находящемуся в опасности человеку. В помощи нуждался прежде всего мой муж. Но и я, конечно, тоже.

— Неплохой способ представить ситуацию в ином свете! Однако предоставьте это мне. В ваших устах подобный аргумент будет звучать двусмысленно.

— Вот как! Меня обвиняют в чудовищном преступлении, а я должна разыгрывать простушку! Мило!

Она притворялась раздраженной, но в глубине души была довольна, что научилась манипулировать своим адвокатом.

— Да я этого пастуха по судам затаскаю!

— Пока что судят вас, мадам.

— Я несколько часов шла по горам, пока не встретила туристов и не вызвала бригаду спасателей. Если ваш пастух видел, как мой муж упал, то почему он не оказал ему помощь? Почему никого не предупредил? Если бы он среагировал вовремя, возможно, муж был бы жив…

Устав работать за своего адвоката, Габриэлла сочла себя вправе поплакать и рыдала добрых десять минут.

К концу нервного приступа мэтр Плиссье был готов верить всем ее словам. За бесхребетность Габриэлла стала презирать его еще больше: поддаться женским слезам, ну и болван! Действительно, нет на земле такого мужчины, которого не перехитрит решительная женщина.

Вернулся комиссар и начал допрос. Он вертелся вокруг тех же пунктов; Габриэлла не изменила сути своих ответов, лишь смягчила тон.

Поскольку комиссар был находчивее адвоката, то, быстро исключив корыстные мотивы, обратился к семейной жизни Габа и Габриэллы.

— Скажите откровенно, мадам Сарла, не хотел ли ваш муж вас покинуть? Не было ли у него любовницы? Нескольких любовниц? Не испортились ли за последнее время ваши отношения? Не давал ли он вам повода для упреков?

Габриэлла поняла, что на кону ее судьба, и пустила в ход долго сберегаемый козырь:

— Я скажу вам правду, господин комиссар: мы с Габом были самой счастливой парой в мире. Он мне никогда не изменял. Я ему никогда не изменяла. Вы не найдете никого, кто утверждал бы обратное, это невозможно. Я любила мужа больше всего на свете, и его смерть для меня стала тяжким ударом.

Если бы Габриэлла знала, куда через несколько месяцев заведет ее эта линия защиты, она бы так собою не гордилась.

Два с половиной года.

Габриэлла провела в камере предварительного заключения два с половиной года, ожидая судебного процесса.

Дети неоднократно подавали прошение о временном освобождении, ссылаясь на презумпцию невиновности, но каждый раз получали отказ — во-первых, из-за свидетельства пастуха, во-вторых, из-за раздуваемых прессой толков о проявлениях халатности среди работников судебного ведомства.

Несмотря на суровые условия тюремного заключения, Габриэлла не пала духом. Она столько ждала освобождения от мужа, подождет и освобождения от обвинения; терпения ей было не занимать — это необходимое в антикварном бизнесе качество. Временные трудности ее не сломят.