— Что, старушка, устала?

В ответ она скорчила гримасу: «„Старушка“ — вот чего тебе не следовало говорить, если дорожишь своей шкурой».

Муж обеспокоенно оглянулся:

— Ну же, соберись с силами. Здесь слишком опасно останавливаться.

В голове Габриэллы какой-то злобный голосок высмеивал каждое слово будущего покойника. «Ты сам это сказал „опасно“. Так опасно, что ты отсюда не выберешься живым, старичок!»

Раскаленное добела солнце заливало ярким светом притихшие, жаждущие хоть легкого дуновения ветерка Альпы, словно хотело испепелить и людей, и растения, уничтожить все живое, чего коснулись его палящие лучи.

Габриэлла догнала мужа и пробурчала:

— Иди вперед, все в порядке.

— Дорогая моя, ты уверена?

— Ну, я же сказала.

Он будто мысли ее читает. Возможно, она, сама того не замечая, ведет себя необычно? План оказался под угрозой, и Габриэлла постаралась беззаботно улыбнуться, чтобы успокоить мужа:

— Правда, прекрасно, что мы сюда поднялись. Я в детстве тут часто бывала с отцом.

Муж обвел взглядом крутые склоны:

— Здесь чувствуешь себя таким маленьким!

Внутренний голос проскрипел: «А скоро станешь еще меньше».

Они продолжили подъем, он впереди, она за ним.

Только не давать слабины. В нужный момент без колебаний толкнуть его. Не вызвать подозрений. Не встретиться с ним взглядом. Вложить все силы в точно рассчитанный бросок. Важен результат, только результат. Решение Габриэлла приняла уже давно и не отступится.

Он приблизился к опасному повороту. Габриэлла незаметно, стараясь даже не дышать, чтобы не привлечь его внимания, ускорила шаг. Она была так напряжена, что второпях чуть не поскользнулась на некстати подвернувшемся под ногу камешке. «Нет, только не ты! — раздался в ее сознании насмешливый голос. — Не хватает самой убиться, когда свобода так близко». В этом внезапном упадке сил она почерпнула мощный заряд энергии, кинулась на маячившего впереди мужа и изо всех сил толкнула его в спину.

Он изогнулся, потерял равновесие, и тогда она довершила дело ударом по щиколоткам.

Тело взмыло с тропинки и рухнуло в пропасть. Габриэлла в страхе отпрянула и прижалась к скале, чтобы не упасть и чтобы не видеть того, что она натворила.

Ей достаточно было слышать…

Исполненный ужаса удаляющийся крик, потом удар, еще удар, вопль боли, новые удары, хруст ломающихся костей, грохот камнепада и, наконец, полная тишина.

Ну вот! Получилось. Теперь она свободна.

Вокруг нее простирались величественные и приветливые Альпы. В чистом, омытом дождями небе парила над долинами птица. Ни обличающего визга сирен, ни размахивающего наручниками полицейского. Казалось, сама царственно безмятежная природа была ее сообщницей и защитницей.

Габриэлла оторвалась от скалы и склонилась над пропастью. Лишь через несколько секунд она увидела разбившееся тело — оно лежало не там, где она ожидала. Кончено! Габ не дышал. Все оказалось так просто. Она не чувствовала вины, только облегчение. Впрочем, ее уже давно ничто не связывало с лежащим внизу трупом.

Она опустилась на землю, сорвала бледно-голубой цветок и стала его пожевывать. Теперь у нее будет время понежиться, поразмышлять и ее больше не будут мучить дела и секреты Габа. Она возвращалась к жизни.

Сколько минут прошло?

Далекий звон колокольчиков прервал ее блаженные мечтания. Бараны. Ах да, нужно спускаться, разыгрывать комедию, звать на помощь. Проклятый Габ! Не успел умереть, а она опять вынуждена посвящать ему свое время, заставлять себя что-то делать ради него! Отвяжется он от нее когда-нибудь?

Немного успокоившись, она гордо выпрямилась. Главное сделано, теперь пути назад нет и до долгожданного покоя всего несколько шагов.

На обратном пути она освежила в памяти свой сценарий. Забавно было вспоминать об этом плане, который она составляла в прошлой жизни, еще обремененной присутствием Габа. В другой жизни, уже такой далекой.

Она шла бодро, быстрее, чем обычно, — одышка поможет ей убедить всех в том, что она потрясена, а заодно и скрыть неистовую радость оттого, что наконец окончились эти три года, три года мучительной ярости и жгучего негодования, вонзивших ей в голову свои стрелы. Он больше не назовет ее «старушкой», не посмотрит с жалостью, как совсем недавно, когда протягивал ей руку, и больше не будет притворяться счастливым. Он умер. Аллилуйя. Да здравствует свобода!

Через два часа она заметила туристов и бросилась к ним:

— На помощь! Мой муж! Прошу вас! Помогите!

Все прошло как нельзя более удачно. Подбегая, она упала, поранилась, расплакалась и рассказала о несчастном случае.

Ее первые зрители клюнули и проглотили наживку — поверили и в выдуманную историю, и в изображаемое горе.

Группа разделилась: женщины с Габриэллой отправились в долину, а мужчины на поиски Габа.

Вероятно, кто-то позвонил в отель «Бельвю», потому что служащие в полном составе встретили ее с соответствующими ситуации лицами. Жандарм с бесцветной физиономией сообщил, что на место трагедии вылетел вертолет с бригадой спасателей.

При слове «спасатели» она вздрогнула. Неужели они рассчитывают найти Габа живым? А вдруг он и вправду спасся? Она тут же усомнилась в этом, вспомнив, как он кричал, затем смолк и наступила тишина.

— Вы… вы думаете, что ему удалось выжить?

— Надеемся, мадам. Он был в хорошей физической форме?

— В прекрасной форме, но он упал с высоты в несколько сотен метров, его тело билось о скалы.

— Нам доводилось видеть много удивительного. Пока ничего неизвестно наверняка, наш долг — сохранять оптимизм, мадам.

Немыслимо! Или она сумасшедшая, или он. Почему он так говорит? Получил какие-то сведения или повторяет стандартные фразы? Второе предположение более вероятно… Габ не мог выжить. Но даже если произошло такое чудо, то у него многочисленные переломы и ушибы, обильные внутренние и внешние кровотечения, потеря речи!

Если он еще не умер, то умрет в ближайшие несколько часов. Успеет ли он сказать что-нибудь санитарам, перед тем как его перенесут в вертолет? Выдаст ли он ее? Невозможно. Да и сумел ли он что-то понять? Нет! Нет, нет, нет и тысячу раз нет!

Она опустила голову на руки, и все подумали, что она молится, сдерживая слезы; на самом деле она безбожно ругала жандарма. Хотя она была уверена в своей правоте, этот тупица вселил в нее сомнения. Дрожи теперь от страха!

Вдруг кто-то положил ей руку на плечо. Она подскочила.

Командир бригады спасателей смотрел на нее как побитая собака.

— Крепитесь, мадам.

— Как он? — в тревоге вскричала Габриэлла.

— Он мертв, мадам.

Габриэлла взвыла. Десять человек разом бросились к ней, чтобы утешить, успокоить. А она безудержно кричала и рыдала, решив выплеснуть эмоции: отлично, он не выкарабкался, он ничего не расскажет, этот дурень жандарм только зря ее напугал!

Все вокруг жалели ее. Как приятно убийце изображать жертву… Габриэлла упивалась этим сладостным чувством до самого ужина, от которого она, естественно, отказалась.

В девять вечера полицейские вернулись и объяснили, что ее необходимо допросить. Она разыграла удивление, хотя ожидала вызова, ведь смерть при невыясненных обстоятельствах в первую очередь ставит под подозрение супругу погибшего. Свидетельство, которое должно было убедить полицию в том, что произошел несчастный случай, было многократно отрепетировано.

Ее отвели в комиссариат. В сем розовом здании она изложила свою версию событий, не сводя глаз с календаря, изображающего троих очаровательных котят.

Хотя допрашивающие стражи порядка извинялись, задавая тот или иной вопрос, Габриэлла продолжала отвечать так, будто ни на секунду не представляла, что ее могут в чем бы то ни было заподозрить. Она всех очаровала своей любезностью, подписала протокол и вернулась в гостиницу, где мирно уснула.

На следующий день прибыли две ее дочери в сопровождении благоверных и сын, что весьма осложнило положение. При виде горя любимых детей ей стало по-настоящему стыдно — стыдно за то, что она причинила им боль, а не за то, что убила Габа. Как жаль, что он их отец! Как глупо, что она не родила их от кого-нибудь другого! Теперь бы им не пришлось оплакивать погибшего. Но прошлого не изменишь. Почувствовав свою беспомощность, Габриэлла погрузилась в молчание.