— Клянусь самой Богиней, я тобой восхищаюсь! Любая другая женщина все еще рвала бы на себе волосы из-за ссылки сына, а ты уже строишь планы на четырнадцать лет вперед.

— У любой другой женщины никогда не было такой власти, как у меня.

Несколько минут они, обеспокоенные, сидели в молчании. Ловиан выглядела усталой и несчастной, и Невин предположил, что она думает о горькой правде: Родри на самом деле не истинный Майлвад.

Тем не менее было необходимо, чтобы люди считали его Майлвадом. Хотя Невин, конечно, не мог читать будущее, он был уверен: Родри предначертано править в западном Элдисе, если не как гвербрету Аберуина, то, по крайней мере, как тьерину дана Гвербин. Ни его самого, ни Властелинов Вирда нисколько не беспокоило, кто отец Родри. Но господ благородного происхождения это будет беспокоить очень сильно.

— Знаешь, чего я больше всего боюсь? — внезапно спросила Ловиан. — Дело дойдет до открытой войны, когда умрет Райс. Такое случалось, когда недовольный кандидат считал себя обделенным. Впрочем, к тому времени я сама уже давно помру, так что можно беспокоиться.

Поскольку Райс был здоровым мужчиной двадцати девяти лет, ее замечание звучало в высшей степени разумно, но Невин внезапно ощутил предупреждение двеомера.

Похоже, Ловиан проживет достаточно долго, чтобы похоронить еще одного сына.

— Что-то не так? — спросила она, заметив, как изменилось выражение его лица.

— Просто задумался о том, как нам организовать возвращение Родри. Как отозвать его из ссылки.

— Если бы слова становились золотыми монетами, то мы все уже были бы богаты, как король.

Ловиан тяжело вздохнула.

— Всегда трудно наблюдать за гибелью великого клана, но будет по-настоящему жаль видеть конец Майлвадов.

— Ты права.

Клан Майлвадов всегда был важен для двеомера, с самого своего странного скромного начала, которое зародилось примерно триста лет назад.

Примерно в неделе пути верхом от Аберуина, там, где вполне могла находиться западная граница Элдиса, наверху поросшего травой холма стоял дан и смотрел на океан. Старая, ненадежная каменная стена окружала большой двор, мощеный булыжником. Между камнями давно проросли сорняки. Внутри стояли приземистый каменный брох, несколько деревянных сараев и — словно журавль среди куриц — узкая башня-маяк. Каждый день после полудня Аваскейн преодолевал сто пятьдесят ступенек по винтовой лестнице и выходил на плоскую крышу башни. Его сыновья загружали в люльку лебедки дрова, и Аваскейн поднимал их наверх, а затем раскладывал под небольшим навесом. На закате он зажигал первую партию дров. Неподалеку отсюда в море находились скалы, наполовину погруженные в белоснежную пену волн. Аваскейн со своей башни почти не мог их разглядеть, но, что еще более существенно, эти скалы оставались фактически невидимыми для кораблей, которые шли по направлению к ним. Любой капитан, заметив свет Каннобейна, знал: чтобы не разбиться о скалы, ему следует отойти подальше, в безопасное открытое море.

Не то чтобы к ним в последние несколько лет заходило много кораблей. Из-за войны за трон Дэверри торговля почти прекратилась. Время от времени, в особенности, зимой, когда холодный ветер сильно задувал под навесом, Аваскейн задумывался, зачем он вообще продолжает поддерживать огонь. «Но если только один корабль получит пробоину и пойдет ко дну, — подумай, как ты будешь себя чувствовать», — обычно говорил он себе. Кроме того, сам принц Мейл много лет назад обязал его следить за маяком. Тогда принц отправился на войну и так и не вернулся назад.

Аваскейн готовил двух своих сыновей, Марила и Эгамина, для работы на маяке после его смерти. Марил был надежным парнем. Ему нравился труд смотрителя, ему льстило своего рода привилегированное положение, которое их семья занимала в деревне Каннобейн. Однако Эгамин, которому исполнилось только четырнадцать, ворчал, ругался и постоянно грозился убежать, чтобы присоединиться к королевской армии. Аваскейн обычно давал ему подзатыльник и приказывал замолчать.

— Принц просил меня и мою семью поддерживать огонь, — обычно говорил Аваскейн. — И мы выполним поручение.

— О, послушай, папа, готов поспорить: мы больше никогда не увидим несчастного принца, — обычно отвечал Эгамин.

— Может, и нет, но если я все-таки увижу его, то он услышит, что я сдержал слово. Я — как барсук. Держусь крепко.

Аваскейн, его жена Скуна и сыновья жили в большом зале броха, где готовили еду, спали и обычно проводили свободное время. Верхние этажи были заперты, чтобы беречь тепло зимой. Два раза в год Скуна проветривала каждую комнату, вытирала пыль с мебели, мыла полы — на тот случай, если принц в один прекрасный день вернется в свое загородное поместье. У них во дворе был разбит огород, они держали нескольких кур и поросят. В счет уплаты налогов маяку Каннобейна фермеры из ближайшей деревни давали им хлеб и все необходимое, а главное — поставляли дрова, которые рубили в огромных дубовых лесах, протянувшихся на север и запад.

— У нас хорошая жизнь, — обычно говорил Авакейн Эгамину. — Ты должен благодарить богов за то, что мы живем в мире.

Эгамин только упрямо качал темноволосой головой и бормотал, что ему скучно. Кроме фермеров, в дан Каннобейн редко кто приезжал.

Поэтому настоящим событием стало появление у ворот какого-то незнакомца. Чужак приехал сразу после полудня. Аваскейн спал все утро и только начинал свой день прогулкой, когда увидел всадника на гнедом жеребце, подъезжающего к дану.

За всадником ступали два серых мула, тяжело груженые холщовыми мешками. Когда всадник спешился, Аваскейн понял, что перед ним полная женщина средних лет. На ней было платье, из-под которого виднелись бригги, позволявшие ей ехать на лошади в мужском седле. Ее седые волосы были заколоты на затылке, как у незамужней, а темные глаза блестели добрым юмором. Самым странным был цвет ее рук — коричневато-синий вплоть до локтей.

— Доброе утро, господин хороший, — поздоровалась она. — Готова поспорить: ты удивлен, увидев, как я подъехала.

— Не стану отрицать — удивлен. Но в любом случае — добро пожаловать. Могу ли я спросить твое имя?

— Примилла из Абернауда, господин хороший. Я приехала сюда искать редкие растения для гильдии красильщиков из Абернауда.

— О, подумать только! Не воспользуешься ли ты нашим гостеприимством? Я могу предложить тебе покушать, если ты не возражаешь против завтраков в обеденное время.

Примиллу это нисколько не волновало. В то время, как Марил занимался ее конем и мулами, она с удовольствием отведала бекона и ячменной каши. Путница сообщила много важных новостей из Абернауда, королевского города Элдиса. Скуна с Эгамином жадно слушали, как гостья описывает происходящее в городе.

— Предполагаю, нет никаких новостей о принце Мейле, — наконец сказал Аваскейн.

— Есть. И это — грустные новости. Недавно умерла его жена, бедняжка. От лихорадки. — Примилла грустно покачала головой. — Очень жаль, что она так никогда больше не увидела мужа.

На глаза Скуны навернулись слезы. Аваскейн и сам чувствовал себя потрясенным.

— А ведутся ли разговоры о том, чтобы лишить моего принца прав на наследство и поставить на его место его сына?

— Ведутся. А вы что об этом думаете?

— Мейл — вот принц, которому я поклялся служить, и я буду ему служить. Я подобен барсуку, уважаемая. Держусь крепко.

Примилла улыбнулась, словно находила такую преданность восхитительной. Слишком многие насмехались над тем, как Аваскейн относится к делу. Сочувствие Примиллы было для него большой отрадой. Смотритель маяка украдкой рассматривал гостью. Веселое круглое лицо и розовые щеки странно контрастировали с проницательным взглядом. Кто она, какова ее жизнь? Аваскейн поневоле задумывался над этим.