Ну ладно, на каком языке говорил Ной — вопрос спорный, пусть даже на украинской мове. Ну а русские в Киеве в IX–XIII веках? Ведь остались же книги, берестяные грамоты, надписи на иконах, стенах храмов и другие «граффити». Увы, нигде нет намека на украинский язык. Все надписи сделаны на старославянском (древнерусском) языке.
В ответ украинским ученым ничего не остается, как придумывать версии о двух, трех и даже четырех языках, на которых в IX–XV веках говорили в Приднепровье, и вот один-то их них и был украинским. Но, мол, считалось хорошим тоном писать лишь на церковнославянском. Но почему тогда какой-нибудь киевский хулиган не выцарапал на соборной или крепостной стене что-нибудь по-украински, ответить украинские ученые мужи не в состоянии.
Что же касается запорожцев, то все их документы XVI–XVII веков, дошедшие до нас, написаны на русском языке того времени, то есть на том же языке, на котором написаны документы Московской Руси, хотя и с небольшими вкраплениями полонизмов. Позже число отличий увеличилось. Так, к примеру, якобы украинское слово «друкарня» было заменено в России немецким словом «типография» лишь в XVIII веке.
Образованная часть казацкой верхушки в XVI–XVIII веках училась по тем же грамматикам, что и Михайло Ломоносов в Москве. Все православные книги были написаны на одном и том же языке.
В XVI–XVII веках десятки тысяч малороссов бежали от ляхов на восток в Россию, и у них никогда не возникло проблем с языковым барьером.
Тысячи запорожских казаков периодически жили на Дону и наоборот, донские казаки живали в Сечи, и тоже никому и никогда не требовалось толмача. Естественно, на Днепре и на Дону были свои сленги, но говорить о разности языков не приходится.
«Кроме взрослых, беспрерывно приходивших в Сичь, немало попадало туда и детей мужского пола: одних из них сами отцы приводили в Сичь, чтобы научить их там военному искусству; других козаки хватали на войне и потом усыновляли в Сичи; третьих, особенно круглых сирот, они брали вместо детей; четвертых, чаще всего „небожей“ или „сыновцов“, т. е. племянников, выпрашивали у родителей; пятых просто приманивали к себе гостинцами и ласками и потом тайно увозили в Сичь».[90]
Сохранилось несколько преданий о том, каким испытаниям подвергались кандидаты в казаки. «Сманят, бывало, Запорожцы к себе в Сечь какого-нибудь парня из Гетманщины, то сперва пробуют, годится ли он в Запорожцы. Прикажут ему, например, варить кашу: „Смотри же ты: вари так, чтоб не была и сыра, чтоб и не перекипела. А мы пойдем косить. Когда будет готова, так ты выходи на такой-то курган и зови нас; мы услышим и придем“. Возьмут косы и пойдут как будто бы косить. А кой чорт хочется им косить! Залезут в камыш и лежать. Вот парень сварит кашу, выходит на курган и начинает звать. Они и слышать, но не откликаются. Зовет он их, зовет, а потом в слезы: „Вот занесла меня нечистая сила к этим Запорожцам! Лучше было бы сидеть дома при отце, при матери. Еще перекипит каша; придут и поколотят вражьи дети! О, бедная моя головушка! Кой чорт занес меня к этим Запорожцам!“ А они, лежа в траве, выслушают все это и говорят: „Нет, это не наш!“ Потом воротятся в курень, дадут тому парню коня и денег на дорогу и скажут: „Ступай себе к нечистому! Нам таких не надо!“
Но который молодец удастся расторопный и сметливый, тот, взошедши на курган, крикнет раза два: „Эй, паны молодцы! идите каши есть!“ и как не откликнутся, то он: „Ну, так чорт с вами, когда молчите! Буду я и один есть кашу“. Да еще перед отходом приударит на кургане гопака (танец): „Ой тут мне погулять на просторе!“ И, затянувши на всю степь казацкую песню, идет к куреню и давай уплетать кашу. Тогда Запорожцы, лежа в траве, и говорят: „Это наш!“ и, взявши косы, идут и себе к куреню. А он: „Где вас чорт носил, господа? Звал я вас, звал, и охрип, да потом, чтоб не простыла каша, начал сам есть“. Переглянутся между собой Запорожцы и скажут ему: „Ну, чура (слуга), вставай! полно тебе быть хлопцем (мальчиком, парнем): теперь ты равный нам козак“. И принимают его в товарищество».[91]
Как видим, многие испытания носили шутливый характер.
Несерьезны вроде бы авторитетные свидетельства современников-иностранцев типа Боплана и Шевалье о том, что у казаков существовал обычай принимать в свои круги только того, кто проплывал все пороги против течения Днепра, несерьезны. Яворницкий писал: «Но эти свидетельства кажутся неправдоподобными по двум причинам: с одной стороны потому, что едва ли запорожцы, всегда нуждавшиеся в пришлых людях для увеличения своих сил, могли предъявлять им подобные требования, а с другой стороны потому, что проплыть все пороги, хотя бы даже в лодке, против течения реки, на расстоянии 65 верст, в большую полую воду, нет никакой возможности ни теперь, ни тем более в то время: плыть же в порогах против течения реки в малую воду, лавируя у самых берегов, нет никакого геройства, а только вопрос в нескольких неделях времени».[92]
Видимо, казаки немного пошутили над развесившими уши иностранцами.
В административно-территориальном отношении весь район Войска Запорожского был разделен на «паланки» (области). Сначала их было 5, а впоследствии — 8.
Центром «паланки» была слобода — местопребывание всего административно-военного аппарата: полковник, писарь, его помощник — «подписарий» и атаман «паланки». Этот аппарат сосредоточивал в себе всю власть: административную, судебную, финансовую, военную.
Благодаря наплыву переселенцев с севера, вскоре в слободах, кроме казаков, появляются и крестьяне-«посполитые», которые в «паланке» были организованы в «громады» и имели, по примеру казаков, своего атамана. Все должности были выборные, а выборы производились ежегодно (1 января) на казацких радах, причем право участия в выборах на «посполитых» не распространялось. Они выбирали только своего атамана. Переход же из «посполитых» в казаки и обратно был свободным, как на Гетманщине в первые десятилетия после воссоединения с Россией.
Административным и военным центром являлась Сечь, состоявшая из крепости и предместья. В крепости, вокруг площади, на которой собиралась рада, кроме церкви, войсковой канцелярии, пушкарни, складов, мастерских, старшинских домов и школы, находилось 38 «куреней» — длинных бревенчатых зданий-казарм. В предместья располагались лавки, шинки, частные мастерские и др.
Сами запорожцы в XVI веке создали миф о равноправии и братстве всех запорожских казаков и старались поддерживать его в последующие века. Да, чисто формально все казаки были равны. Выборы атаманов и гетманов действительно были более демократичнее, чем сейчас наши президентские и думские выборы. Однако реальная власть, большей частью скрытная, находилась в руках «знатных старых» казаков.
Древние мифы запорожского казачества крайне пригодились в ХХ веке как советским, так и националистическим историкам. Первые доказывали, что действия казаков были исключительно элементом классовой борьбы крестьян против феодалов, а вторые утверждали, что как запорожские, как и реестровые казаки представляли собой особый класс украинского народа, который боролся за национальную независимость «вильной Украины» в границах 1991 года. Как видим, цели у «совков» и националистов были разные, а мифологию они создавали примерно одинаковую.
Вот, к примеру, идеалистическое описание историка XIX века Яварницкого: «войдя в курень, казаки находили кушанья уже налитыми в „ваганки“ или небольшие деревянные корыта и расставленные по краям стола, а около „ваганков“ разные иапитки — горилку, мед, пиво, брагу, наливку — в больших деревянных „кановках“. При этом чарки запорожцев, по словам Яварницкого, были такие, „що и собака не перескоче“….
А, о жизни в зимовниках, Яварницкий пишет так: „большую часть продукции собственник зимовника, из присущего ему чувства товарищества, отправлял в Сечь, на потребы сечевых казаков и лишь незначительную долю оставлял себе. Всех, проезжающих людей хозяин зимовника приглашал садиться и предлагал разные угощения — напитки и кушанья. Погуляв весело и довольно несколько дней, гости благодарили ласкового хозяина за угощение, хлопцы подавали им накормленных лошадей, и сечевики, вскочив на коней, уносились от зимовника“. (История Запорожск. ч. 1, стр. 295)».[93]
