— Важную, стало быть, птицу ловит, — заметил Байклин. — Раньше она была поскромнее.

— Вы что, ее знаете?

— Знаем, к сожалению, — помрачнел Смуглолицый. — Еще одна причина убраться отсюда как можно скорее.

— Вы пришли с юга, — промолвил Фриний. — Как там дела в Роримах? Это правда, что многие… были захвачены?

— Это все ложь леди Джиннет. Теперь Роримы запада объединились. — И Байклин коротко рассказал ему, что произошло за последние месяцы на юге Мингниша, не упомянув, однако, о роли Ривена во всех этих событиях. Фриний, казалось, испытал некоторое облегчение, которое тут же сменилось безудержным гневом.

— Значит, вся здешняя истерия замешана на лжи. Иной раз мне кажется, эти чистки — скорее политика, нежели что-то иное. Впрочем, теперь все — политика.

— А с чего, вообще, они начались? — спросил Ривен. Старик хотел было затянуться, но трубка потухла. Он коротко выругался.

— Ровно двадцать восемь лет тому назад в небе появились странные знамения, в горах — кровожадные хищные твари. Дети рождались у юных дев, еще не познавших мужчины. Дела у таких, как я, пошли из рук вон плохо. Что-то было такое в самом окружающем воздухе, что мешало нашему волшебству. Люди стали бояться. Нас, наделенных волшебной силой, начали избегать, опасаться и, в конце концов, ненавидеть. Многих изгнали в дикие чащи. Кого-то сожгли на кострах. Те, кто спаслись, ушли в горы, и там им пришлось остаться. Кое-кому повезло — они сумели затаиться, чтобы выжить, переждать бурю. — Губы старика сложились в подобие улыбки. — Мне удалось. О других никто больше не слышал.

Двадцать восемь лет назад. В тот год, когда родился Ривен.

— Господи! — выдохнул он.

— И вот теперь все повторилось. Среди лета настала зима. Снежные Исполины бродят ночами по нашим полям. А вина, стало быть, наша. Нечестивые наши деяния вновь навлекли беду на Мингниш, и нам надлежит понести наказание. — Голос Фриния стал хриплым от горечи. — А кое-кто из высоких господ не преминул использовать эту возможность, чтоб загрести под себя еще больше власти, пройдя по телам Горнего люда, чтобы добиться вожделенной цели.

Мингниш был реальным. Таким же реальным, как его собственный мир, а книги его — лишь отражение Мингниша, а не наоборот. Но что-то идет не так. За пределами книг и историй что-то такое происходило. Что-то странное. Открылся некий канал двусторонней связи, и на Ривена снизошло вдохновение. Из этого мира, которого сам он в глаза не видел. Но и он, в свою очередь, как-то влиял на Мингниш через события собственной жизни… и именно тут все пошло наперекосяк. Такие, как Брагад, просто не имеют права на существование в этом мире. И такие, как Джиннет. Что-то исказило характеры, которые вывел Ривен в своих книгах. Воображение Ривена заразило Мингниш, навязало ему историю, которая никак не вытекала из предыдущего. И людей — людей тоже. Темноволосая девушка, что бродит в горах босиком. Кто она? Некий образ, всплывший из глубин подсознания? Усталым жестом Ривен потер глаза. Даже если он не отыщет ответов у гномов, он теперь знает, что нужно сделать: закрыть этот двусторонний канал. Закрыть и запечатать вход. А потом наглухо запереться в своем мире. Какова бы она ни была, эта таинственная пуповина, что связала его с Мингнишем, ее надлежит перерезать.

Ривен и сам удивился той глубокой печали, которую пробудила в нем эта мысль.

На лестнице раздались шаги — вошли Финнан и Ратаган. Купец потянулся, и пальцы его уперлись в потолок.

— Мне нужно проветриться, — объявил он. — В отличие от некоторых, что уже успели подраться с наемниками и все утро спасали девиц, я тут сидел, словно узник, безвылазно… правда, в обществе очаровательной женщины, но все равно ведь сидел. Пойду прогуляюсь, понюхаю воздух, погляжу, что за бучу вы учинили там в городе, лишь только я успел вас привести.

— А стоит ли? — спросил Байклин.

— Но ведь это не я сталкивал лбами наемников, — фыркнул Финнан.

— А по-моему, хорошая мысль, — поддержал его Фриний. — Не зевай, смотри в оба и не засиживайся в кабаках. Если наши доброжелатели уже обыскивают дома тут в округе, то нам будет полезно об этом узнать.

Финнан отвесил общий поклон.

— Стало быть, до свидания. Притащу, может, чего поесть. Не все могут держаться, как Фриний, на одном коньяке да на трубочном табаке.

С тем он и ушел. Голос его раздался из прихожей, Айса с Коррари что-то ответили, а потом дверь за ним закрылась.

Время шло. Понемногу их одолела усталость. Наконец, Фриний, заметив, что гости клюют носами, отвел их наверх. Дом старика оказался на удивление просторным, имелась там и большая комната, где можно было улечься всем сразу. Они расстелили свои плащи и пледы на пыльном полу. В щелях за шкафом копошились мыши. День уже близился к вечеру, шумы города за окном стали тише. Они разожгли жаровню и расселись вокруг нее.

— Такой старый дом, — тихо проговорил Байклин, обращаясь к сгустившимся сумеркам и скребущимся мышам. — И старый город. Крепость, что на вершине холма у излучины реки, стояла уже тогда, когда Роримы в южных Долах только еще начинали подниматься. Когда кочевники бродили по долине Великой реки, еще до того, как леса, покрывавшие всю страну, были повырублены людьми.

— Тогда в лесах была магия, — вдруг раздался голос Фриния. Они не слышали, как он вошел. — В глухих чащобах таились самые настоящие чудеса. Люди жили плодами леса и ни разу не видели неба, не закрытого ветвями. Сейчас от Великих лесов остались лишь жалкие крохи, а все, что таили они, исчезло.

— Скаралльский лес, — пробормотал Байклин, но Фриний, казалось, не слышал его.

— Существует предание, будто магия зародилась там, в глуши лесов, чьи корни черпают силу из самой земли. И еще существует предание, будто гномы нашли ее под землей и подняли наверх, как поднимают они серебро из своих рудников. Я не знаю, какое предание истинно, только ясно одно: магия исходит из самой земли — из земли, камней, трав и деревьев Мингниша. Люди забыли об этом. Им так было легче — забыть. И забывшие стали преследовать тех, кто помнит. Но я не забыл… — Дым от его трубки вился в свете жаровни. Его лицо в сумерках стало морщинистым, словно ядро грецкого ореха. Сколько же лет этому старику, спросил себя Ривен.

— Я помню время, когда мир был полон колдунов и ведьм, как их называют теперь. А они были — и есть — простые люди, наделенные особым даром, но такая же часть жизни, как мирканы, и так же нужны ей. Гномы жили тогда не так высоко в горах и устраивали базары, куда мог приехать каждый, продать что-нибудь, купить, просто так поглазеть. Но как только начались чистки, все это сошло на нет. Люди перестали верить или боялись верить, а гномы ушли высоко в горы, в самые глубокие из своих рудников. И мир стал беднее.

Откуда-то с улицы донесся смех. Забрехала собака, сцепилась с другой; рыча и скуля, они убежали в ночь. Опять стало тихо.

— Как-то странно спокойно сегодня в городе. — Фриний приподнял голову, точно лис, нюхающий воздух.

Ривен отбросил плед и встал. Не обращая внимания на вопрошающие взгляды товарищей, вышел из комнаты, поднимая шагами своими слежавшуюся на полу пыль. Он почувствовал, как пыль щекочет в горле, но сдержал подступающий кашель. Почему-то он ощущал потребность не спугнуть тайну, — ощущение, что нельзя выразить никакими словами, — словно то было последнее магическое мгновение тишины, за которым уже ничего не будет. Как будто какая-то тяжесть опустилась ему на плечи — осознание того, что он смертей. Ривен пересек лестничную площадку и вошел в комнату, где спали Мадра и Мерет.

Девушки лежали на двух узких кроватях; окно с жестяным переплетом рамы отбрасывало слабый свет звезд на их лица. Он сел на скрипучую кровать рядом с Мадрой и стал смотреть, как медленно поднимается и опадает ее грудь под одеялом. Рука, белая, точно слоновая кость, лежала на животе. Волосы тенью падали ей на лицо.

Она тихо дышала. Вокруг шеи была наложена повязка. Крошечный шрам бледнел на скуле, — там, где посох миркана задел ее, когда она бросилась защищать Ривена. Ривен дотронулся до него. Провел рукой по бархату губ, прикоснулся к смеженным векам, к мочке уха, где ее открывали волосы. И понял вдруг, что полюбил это девичье лицо в форме сердечка, упрямые брови, спокойные глаза и улыбку, такую редкую и серьезную.