Затем ветер начал затихать, нота за нотой понижая свой вой. Деревья перестали хлестать ветками из стороны в сторону, как безумные, и уже просто покачивались. Вирогонь истощился. Майкл оторвал лицо от земли и увидел вокруг опустошение и хаос. В воздухе еще кружили листья и мелкие ветки, но ураган кончился. И можно было снова дышать.

Котт тихонько застонала, и он повернул ее в своих объятиях, увидел глубокую царапину на ее лбу, порезанные пальцы, рваную рану на плече, почти обнажившую ключицу. Но глаза у нее были открыты, и они были человеческими, теплыми и зелеными, полными слез.

— Мы живы, — сказал он тихонько. — Мы выдержали.

И она улыбнулась ему.

Ветер уже превратился в легкий бриз, который ласково трепал их волосы, и в нем чувствовалось тепло, которого они не знали уже много недель. Ни треска ломающихся веток. Ни грохота падающих деревьев.

Он истекал кровью, а левая кисть казалась бесполезным придатком, но он почти не замечал этого. Ему чудилось, что он еще слышит стенания леса. Балдахин был разорван, деревья были повалены, точно кегли, вскинув в воздух черные щупальца корней. Но небо вверху было голубое и пустое, на них лились солнечные лучи, и над грязью уже курился парок. Весенний день, и до заката еще далеко. Он нежно обнял Котт, приподняв ее с холодной земли.

— Вставай. Мы сейчас же уйдем отсюда.

Грязь заскорузла на них, превратила волосы Котт в шипастый шлем, запеклась на рваных краях их ран. Они сидели у большого костра — на то, чтобы развести его, ушло почти два часа — и тщательно прижигали раскаленным до красна острием Ульфберта все раны, ранки и царапины на теле друг друга. Но каждый мучительный ожог вырывал у них лишь слабый стон. Боль стала такой же привычной, как потребность в сне.

Им нечего было есть, нечего пить. Котелок, в котором они кипятили воду, был приторочен к спине серого мерина и вместе с ним исчез в лесу.

Почему этот край назвал и Волчьим, когда в нем нет волков? Лес получил свое название от этих тварей, от зверей, которые выпрыгивали из земли. Деревянные волки, хранители Волчьего Края, воплощение враждебности деревьев.

Место схватки было в каких-нибудь ста ярдах от них — только на такое расстояние сумели они отойти. Здесь земля была посуше, так как вода отступила. Они лежали на тонком слое веток и мха, а вокруг них из древесных стволов рвались наружу лица погибших душ, зияли рты, разинутые в беззвучном крике. И там был Неньян. В надвигающихся сумерках раздался громкий треск — с соседнего комля отвалился пласт коры, и открылось его широкое лицо, заключенное в древесине. На шее вздувались жилы, точно он старался высвободиться из тисков дерева. Увидев его лицо, Котт закричала, но теперь они не обращали на него внимания. Хлопотливый священник разделил судьбу своих собратьев. Быть может, он обменивался с ними историями в каком-то замкнутом деревьями аду.

Усталость сковала их тела, как одуряющий наркотик, и все же они не могли уснуть. Майкл понимал, что путь вперед закрыт. С него было достаточно. У них не осталось сил идти дальше. Он не знал, хватит ли у них сил вернуться.

Он покинет Розу, отречется от нее. Ничего другого не оставалось. Во рту у него был горький вкус — вкус неудачи. Котт тоже понимала это, но он полагал, что она не знает о его решении вернуться домой. Так или иначе, он вернется домой. И если это означает, что ему придется оставить ее, да будет так. Пока он хотел только одного: вновь стать мальчиком без рубцов и шрамов, не страшащимся темноты. Только возможно ли это?

Котт тревожно заворочалась рядом с ним, и даже в неверном свете костра, в игре теней он разглядел, что повязка, стягивающая рану на ключице, потемнела еще больше от сочащейся крови. Такая исхудалая, такая замученная болью! Он готов был зарыдать, но у него только защипало глаза. Он предаст их обеих, покинет ее и Розу. Его поиски завершились полной неудачей.

Утром движения их были скованными, точно у марионеток. Они не разговаривали. В лесу было светло. Балдахин словно стал менее густым, и сверху просачивался бледный солнечный свет. Котт отломила крепкий сук с развилкой, чтобы он послужил Майклу костылем, и они черепашьим шагом побрели на север, а позади них в древесном стволе безмолвно выло лицо Неньяна.

Впрочем, им повезло: в перегное они обнаружили след, который могли оставить только лошади, а по сторонам кое-где валялись обрывки сбруи и некоторые вещи. И после полудня они нашли их — две лошади и осел стояли дрожа, седла сбились набок, шерсть была заляпана грязью, в гривах запутались веточки и листья. Дальше они уже ехали верхом, но лишь часть дня, сберегая силы животных и свои собственные, и все же покрывали порядочные расстояния. Через неделю неглубокие их раны почти зажили, и они настолько оправились, что начали испытывать отвращение к лесным тварям, которыми питались, чтобы поддержать в себе жизнь.

Через десять дней пути они по взаимному согласию зарезали осла священника, нагрузили лошадей кровоточащими кусками его мяса, а вечером наелись до отвала жилистым жарким. Мечта и серый были так измучены, что оставались равнодушными даже к запаху крови и брели по лесу, словно не замечая останков своего недавнего товарища, свисающих по их бокам.

Мясо придало силы Майклу и Котт. Пусть оно было жестким, но ничего вкуснее и питательнее они не ели с того дня, когда Неньян угостил их козьей похлебкой и медом. Они объедались по утрам и вечерам, так что скоро Котт уже могла идти рядом с серым весь день, но Майкл из-за раны в бедре почти всю дорогу ехал верхом.

Проходили дни. Лес словно не замечал их. Через две недели после гибели Неньяна они добрались до его поляны среди бесконечных огромных деревьев Волчьего Края — обратный путь занял у них вдвое меньше времени, словно лесу не терпелось избавиться от них.

Прохладный день клонился к вечеру, когда они вышли на нее (свет становился все ярче, по мере того как редели деревья), вспугнув пасшуюся у ее края козу, и увидели навесы, сооруженные священником. Между ними безмятежно бродили куры, однако в отсутствие брата лес уже вторгнулся на его расчистку.

Двор посередине, окруженный навесами, уже зарос травой и ежевикой. Зазеленела и дерновая кровля, а у порога тянулся вверх молодой папоротник. Изгородь козьего загона обвалилась, а из земли повсюду поднимались ростки орешника и липы, березы и бука, многие уже почти доставали им до пояса, чуть покачиваясь под легким ветерком. Воздух был полон густого запаха, похожего на запах только что вскопанного чернозема — запах буйного роста. Казалось, поляна была покинута не недели, а много месяцев назад.

Они расседлали лошадей, задали им корма из запасов Неньяна и пустили пастись в бывшем козьем загоне. Потом вдосталь напились воды из ручья, все еще чистой и прозрачной. Была она удивительно вкусной и такой холодной, что ломило зубы. Майкл встретился взглядом с Котт через ручей и понял, что она теперь стала человеком — настолько, насколько это было для нее возможным. И он подумал, нельзя ли им все-таки остаться вместе, отыскать для себя местечко в его собственном мире. Из-за своего тайного решения вернуться домой, он ощущал себя убийцей. Что, если он уговорит ее отправиться с ним?

Они обшарили хижину и кладовую в поисках съестного и нашли немного копченого мяса, овощи в огороде, еще не задушенные сорняками, и горшочек меда. Котт, его любительнице, этого показалось мало, и она принялась грабить улей, выгребая пригоршни меда и воска, а воздух вокруг ее головы был полон черных, разъяренных, но вялых от холода пчел. Когда вечером они с Майклом улеглись спать, волосы у нее слиплись от меда, а лицо распухло от укусов. Но ее липкое лицо ухмылялось ему из-за костра, и его охватило чувство, похожее на отвращение.

Ночью кто-то бродил среди деревьев у поляны, лошади забеспокоились. Майкл с обнаженным мечом захромал от костра, вслушиваясь в звуки колышущихся растений и приглушенных шагов. Кто-то большой кружил за границей света, он улавливал дыхание, блеск настороженных глаз, едкий, но очень слабый запах. Однако что-то от веры Неньяна еще осеняло приют: под утро неведомая тварь, шумя кустами, удалилась в лес.