В первом шекспировском спектакле о Гарри V имя героя, который исполнял роль шута, было не Фальстаф, а сэр Джон Олдкасл, и это весьма оскорбило важных персон, унаследовавших его титул, а возможно также и других лиц, чтивших его память; поэт вынужден был произвести замену имен и по неведенью оскорбил сэра Джона Фальстафа, человека вполне достойного, хотя и не столь знаменитого своим благочестием, как Олдкасл...[12.17]
Впоследствии в эту историю была втянута ни больше ни меньше как сама королева. "Говорят, - утверждает Роу, - Фальстаф в первоначальном тексте назывался Олдкаслом; и, поскольку в те времена еще сохранились его потомки, королева повелела изменить имя; после чего он стал называть его Фальстафом".[12.18]
Повеление королевы фигурирует и в более позднем рассказе о том, почему Шекспир написал последнюю из пьес, где участвует Фальстаф. Это известное предание было впервые напечатано в защитительном предисловии Джона Денниса к своему "Потешному щеголю" в 1702 г. Будучи переделкой "Виндзорских насмешниц", пьеса Денниса незадолго до этого провалилась на сцене, и незадачливый автор не знал, как умиротворить два лагеря своих хулителей: одни (как он сокрушается в своем посвящении) считали пьесу Шекспира "превосходной и не нуждающейся в каких-либо добавлениях, другие же находили ее жалкой и недостойной того, чтобы тратить время на ее переделку". Оказавшись между Сциллой и Харибдой, Деннис защищал свое непрошеное соавторство ссылкой на славное прошлое пьесы.
По моим предположениям, есть ряд причин, почему это произведение не вызывало презрения. Прежде всего, мне доподлинно известно, что пьеса доставила удовольствие одной из величайших в мире королев, чье величие проявилось не только в мудром и искусном правлении государством, но и в ее умудренности классическим образованием и превосходном вкусе, с которым она судила о драме, а в том, что она обладала таким вкусом, можно быть уверенным, зная, как она любила античных авторов. Эта комедия была написана по ее повелению и согласно ее указаниям, и ей так не терпелось увидеть исполнение этой пьесы, что она приказала закончить ее в четырнадцать дней; как нам сообщает предание, она осталась потом весьма довольна представлением.[12.19]
В прологе к своему варианту Деннис вновь повторяет, что комедия была написана за четырнадцать дней.
Однако через два года, отвечая на памфлет Джерими Коллиера "Против посещения театров", Деннис исправил эту историю, сократив двухнедельный срок до десяти дней, и писал с сарказмом: "Бедная заблудшая королева до такой степени поощряла театр, что повелела Шекспиру не только сочинить комедию "Виндзорские насмешницы", но и написать ее в десятидневный срок - так жаждала она сей нечестивой забавы..."[12.20] Затем Роу, говоря о "многих милостивых знаках расположения" Елизаветы, выказанных Шекспиру, добавляет трогательную, хотя и случайную подробность:
Ей доставил такое удовольствие замечательный образ Фальстафа в двух частях "Генри IV", что она повелела ему [Шекспиру] написать еще одну пьесу и показать его [Фальстафа] влюбленным. Говорят, что это и побудило его написать "Виндзорских насмешниц".[12.21]
Наконец ровно через год литературный поденщик Гилдон (нашедший сомнительное бессмертие в "Дунсиаде" Попа) пересказал это предание в "Замечаниях на пьесы Шекспира", которые он на свой страх и риск опубликовал в качестве приложения к изданию Роу:
На представлении в Виндзорском замке в V акте феи велеречиво превозносили королеву, обязавшую его [Шекспира] сочинить пьесу о влюбленном сэре Джоне Фальстафе, которую - я твердо уверен в этом - он и написал за две недели; это поразительно, если учесть, как хорош был замысел, осуществленный без малейшей путаницы.[12.22]
Уверенность, которой похваляется Гилдон, вероятно основана на опубликованных заметках Денниса и Роу; что касается упоминания о феях (как мы увидим), то оно вполне уместно.
Сообщение, более ста лет остававшееся неизвестным, а затем извлеченное на свет со специальной целью, не может не вызвать опасений у скептика. Каким образом Деннис наткнулся на этот рассказ, мы не знаем; возможно, как предполагает Мэлон, Деннису сообщил его Дрейтон, которому в свою очередь его мог сообщить Давенант. Это предположение, однако, отчасти подтверждает тот факт, что на титульном листе "Виндзорских насмешниц" в кварто 1602 г. сказано, что "она игралась перед ее величеством". Однако никто из ранних авторов этой версии - ни Деннис, ни Роу, ни Гилдон - не видел этого кварто.[12.23]
Можно допустить, что пожелание королевы послужило поводом к созданию пьесы. Местом действия "Виндзорских насмешниц" Шекспир выбрал Виндзор, где ежегодно в часовне св. Георгия, покровителя ордена, совершалась церемония посвящения в кавалеры ордена Подвязки. В V акте пьесы слова царицы фей, в которых упомянуты сидение на хорах часовни, щиты, гербы и оружие кавалеров ордена Подвязки, а также девиз ордена "Honi soit qui mal y pense" {"Да будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает"), подчеркивают связь пьесы с орденом Подвязки. Некоторые считают, что "Виндзорские насмешницы" были впервые сыграны не в 1597 г. и не по случаю официальной церемонии посвящения в часовне св. Георгия в Виндзоре, на которой королева не присутствовала, а на празднестве ордена Подвязки в королевском дворце Уайтхолл, за месяц до официальной церемонии в день св. Георгия 23 апреля. В том году Джордж Кэри лорд Хенсдон был избран одним из пяти новых кавалеров ордена. После смерти своего отца в 1596 г. он стал покровителем труппы Шекспира и в течение короткого времени она была известна как труппа Хенсдона), а в следующем году в середине апреля королева, высоко ценившая Хенсдона, назначила его лорд-камергером. Естественнее всего предположить, что дважды снискавший милость лорд-камергер щедро оплачивал празднества ордена Подвязки и мог поручить постоянному драматургу своей труппы экспромтом сочинить пьесу о влюбленном Фальстафе для представления ее "слугами лорд-камергера" на этом пышном празднестве в честь новых кавалеров ордена. Такова довольно привлекательная гипотеза о том, что привело к первому представлению "Виндзорских насмешниц", и гораздо менее неправдоподобная, чем другие гипотезы такого рода.[12.24]
За год до празднества ордена Подвязки в Банксайде произошел загадочный эпизод, и современный исследователь, узнавший о нем, связывает с ним написание "Виндзорских насмешниц". Осенью 1596 г. Уильям Уэйт испросил залога мирных намерений от Уильяма Шекспира, Фрэнсиса Лэнгли, Дороти Сойер, жены Джона Сойера, и Энн Ли "ob metum mortis" ("ради страха смерти"), как обычно писали в такого рода документах. Судебный приказ о приводе в суд, направленный шерифу графства Сарри, подлежал возврату до 29 ноября, последнего дня зимней сессии. Чтобы добиться такого приказа, жалобщик должен был поклясться перед судьей королевской скамьи в том, что какое-то лицо грозит ему смертью или членовредительством. Тогда судья приказывал шерифу соответствующего графства доставить в суд одного или нескольких обвиняемых, которые должны были внести денежную гарантию мирного поведения под страхом утраты залога.
Среди действующих лиц этой маленькой юридической Драмы мы уже встретили имя Лэнгли. Этот делец был на пятнадцать лет старше Шекспира; он построил помещение театра "Лебедь" в ПэрисГардене. (Лэсли Хотсон предположил, что труппа Шекспира играла в "Лебеде" в 1596 г., но у нас нет свидетельств, подтверждающих это.) О Дороти Сойер и Энн Ли ничего более не известно; утешительно хотя бы то, что никто еще не приписывает им роли "смуглой дамы". Об Уэйте имеется больше сведений. Такие судебные приказы часто испрашивались в отместку; и действительно, Лэнгли чуть раньше во время той же судебной сессии клятвенно испросил залога мирных намерений от Уэйта и его отчима Уильяма Гардинера, мирового судьи округа Сарри, чья юрисдикция распространялась на Пэрис-Гарден и Саутуорк. В одном из письменных показаний по другому делу Уэйт презрительно назван "распущенным человеком, не заслуживающим доверия, во всем послушным воле и приказам названного Гардинера".[12.25] Многие в округе знали и ненавидели этого Гардинера. Ростовщик и жулик (он женился на богатой вдове и постоянно обирал ее сына, братьев и сестер), этот мировой судья накопил значительное состояние и достиг высокого общественного положения. У него было множество врагов включая его приемного сына Джона Стэпкина. На смертном одре Стэпкин туманно намекал, что Гардинер виноват в том, что его сразил смертельный недуг: ведь он держал двух жаб и мог даже быть колдуном. Весной 1596 г. Гардинер поссорился с Лэнгли, который назвал его "подлым лжецом и клятвопреступником". Судья в ответ пытался закрыть театр "Лебедь".
