Так жил и умирал Роберт Грин, сын шорника, не желавший, чтобы человечество забыло о том, что он был магистром искусств. Его карьера полная противоположность карьере сына перчаточника из Стратфорда, образование которого ограничилось грамматической школой. Однако жизненный путь Грина интересен не только сам по себе. В его исповеди "На грош ума" мы находим первое, не вызывающее сомнений упоминание о Шекспире в Лондоне.
"Лебедь пред смертью поет мелодично, всю жизнь издававший лишь резкие звуки", - напоминает автор читателям в своем предисловии.
Грин, хотя еще и способный держать перо, но глубже, чем когда-либо доселе, уязвленный болезнью, шлет вам свою лебединую песнь, ибо он опасается, что ему никогда вновь не спеть вам привычные любовные куплеты, никогда вновь не поведать об утехах юности. Тем не менее хотя болезнь моя в необузданности и несдержанности своей дошла до крайних пределов, все же, если я оправлюсь от нее, все вы узрите, ак из души моей забьют ключи более чистые, чем когда-либо, указуя вам стезю жизни, но и не отвращая вас от любови.[10.15]
Жалость к себе и недовольство собой выступают здесь в удобном сочетании, служа основанием для прозрачно замаскированного автобиографического вымысла, который излагается далее. Повесть рассказывает о приключениях школяра Роберто, лишенного наследства, обманутого какой-то шлюхой и дошедшего до того, что он проклинает "свою участь. Будучи поэтом, он изрыгает хулу в стихах, а пока тяжко вздыхает на латыни. К нему приближается облаченный в великолепные одежды незнакомец, подслушавший его из-за ограды. Этот незнакомец оказывается неким актером, который очень хочет использовать новое литературное дарование в интересах своей труппы. В былые дни, когда актерам жилось на свете трудно, он носил за спиной свой узелок; теперь он владеет гардеробом стоимостью более двухсот фунтов и выглядит как состоятельный джентльмен. Актер метал ужасные громы на сцене (Роберто не находит в его голосе "никакой приятности") и мог к тому же в крайнем случае сочинить хорошенькую реплику, ибо он был "провинциальным автором, сочинившим какое-то моралите... и в течение семи лет считался за непререкаемого оракула среди своих марионеток". Не имея другого выхода, Роберто заключает союз с этим актером и становится "знаменитейшим поэтом-драматургом", чей кошелек то полон, то пуст, любимцем беспутных, богохульствующих товарищей, наблюдателем и обличителем "всяческого сброда из нынешних порождений ехидны".
Один авторитетный ученый предположил, будто этим неназванным актером с повадками джентльмена является Шекспир: он должен был говорить с явным провинциальным акцентом, отсюда упоминание о неприятном голосе. Он был провинциальным автором, и его семилетнее ученичество в театре точно укладывается в промежуток времени между рождением двойни в 1585 г. и написанием "На грош ума" в 1592 г.[10.16] Однако встреча у ограды, которая, должно быть, хотя бы отчасти вымышлена, произошла не в 1592 г., а в прошлом Роберто; моралите, сочинением которых кичится актер (он упоминает "Разум человека" и "Диалог богачей"), относятся к дошекспировской драме; кроме того, Грин, явно представленный младшим из собеседников, на самом деле был на шесть лет старше Шекспира.
И все же, бесспорно, "На грош ума" содержит злобный выпад против Шекспира. Автор делает его позднее, отказавшись от каких бы то ни было претензий на вымысел; это говорит сам Грин, предлагая читателям, пока в нем еще теплится жизнь, горькую мудрость своего жизненного опыта. Он составляет ряд набожных душеспасительных правил хорошего поведения и затем в особом послании обращается с советами к трем своим "собратьям по науке из этого города": к Марло, к Нэшу (предположительно) и Пилю. Затем следует знаменитое разоблачение "вороны-выскочки":
И вы все трое в помыслах низки - неужто и мои невзгоды не урок вам: ведь никого из вас (подобно мне) так не язвили нахалы эти, эти куклы (я разумею), что говорят нашими словами, эти паяцы разукрашенные в наши цвета. Не странно ли, что мне обязанные стольким, а также вам обязанные стольким (случись и с вами, что теперь со мною) они покинут, как меня, и вас. Не верьте им; есть выскочка-ворона средь них, украшенная нашим опереньем, кто "с сердцем тигра в шкуре лицедея" считает, что способен помпезно изрекать свой белый стих, как лучшие из вас, и он - чистейший "маетстер на все руки" - в своем воображеньи полагает себя единственным потрясателем сцены [shake-scene]; стране.[10.17]
То, что Грин избрал для своего нападения именно Шекспира, очевидно из его каламбурного упоминания о "потрясателе сцены" {Shake-scene (потрясатель сцены), Shakespeare (потрясающий копьем). - Прим. перев.} и из пародийного намека на одну и ранних пьес Шекспира. В третьей части "Генри VI" королева Маргарита берет в плен герцога Йоркского в битв при Уэкфилде, она собирается убить его, но сначала дразнит платком, смоченным кровью его умерщвленного сына Йорк отвечает длинной тирадой, употребляя единственно оружие, оставшееся у него, - обличительную риторику.
В речи Йорка есть строка: "О, сердце тигра в этой женской шкуре!" Заменив в ней одно слово, Грин обвиняет Шекспира в жестокости.
Это не единственное его обвинение. Остальные, затемненные в соответствии с лучшими традициями елизаветинского времени, вызвали бесконечные споры среди исследователей. Целиком весь этот отрывок направлен против актеров ("паяцев... говорящих нашими устами"), которые жиреют за счет драматургов. Презрение к жалким актерам, естественно, присуще кембриджскому магистру искусств, ибо эти богатые плебеи довели его до склянки вина стоимостью в пенни и вшивой постели; это презрение смешивалось с другими неприятными эмоциями, порожденными обвинением в том, что он сбыл одну и ту же пьесу двум труппам. Эти чувства нашли свое выражение в басне о вороне.
С античных времен эта птица, наделенная даром подражания, но не даром выдумки, привлекала внимание поэтов и критиков. У Макробиуса Грин нашел историю о Росции и вороне сапожника и использовал в "Судьбе франческо": "Отчего, Росций, ты возгордился Эзоповой вороной, щеголяющей красотой чужих перьев? Сам ты не можешь сказать ни слова и, если сапожник научил тебя говорить "Привет, Цезарь", не презирай своего учителя оттого лишь, что лепечешь в царских покоях".[10.18] Под Росцием здесь подразумевается Аллен. Шекспир тоже был актером и подвергся осуждению как актер; фраза о "выскочке-вороне, украшенной вашим опереньем" продолжает идею "паяцев, разукрашенных в наши цвета". Более того, простой актер имеет наглость выдавать себя за универсального гения ("мастер на все руки"), который, сочиняя ходульные и напыщенные белые стихи, пытается соперничать с теми, кто выше его, и лишить их тем самым заработка. Многие толковали этот отрывок в таком смысле.
Однако не таит ли он в себе более мрачного обвинения? Возможно, это не та ворона, что научилась подражать тем, кто выше ее, в конечном счете обязанная своим происхождением Эзопу, Марциалу и Макробиусу. Может быть, Грин имеет в виду третье послание Горация, в котором поэт использует образ вороны (cornicula), которая лишается своей украденной славы (furtivis nudata coloribus), заподозренная в плагиате. Эти строки были хорошо известны в эпоху Возрождения. В "Дыбе для дьявола" Ричард Брэтуэйт глумится над вороватыми воронами, которые крадут "отборные цветы чужого остроумия".[10.19] В таком случае не предполагает ли озлобленный Грин, что Шекспир присвоил себе цветы его остроумия? Таково второе толкование, и оно существует уже давно. Так, в XVIII в. на нем была основана точка зрения, согласно которой Шекспир начав свою литературную карьеру как [некий Иоганнес Фактотум, то есть] мастер на все руки, который, помимо того, что был актером, изменял и переделывал чужие пьесы, включая пьесы Грина.
