Легенда подчеркивает строгость мирового судьи, а в балладе высмеиваются рога обманутого мужа и ослиные уши члена парламента; так что неплохо бы представить себе характер сэра Томаса Люси. Он был старшим ребенком в семье, где росли десять детей, и ему исполнилось всего четырнадцать лет, когда отец устроил его брак с тринадцатилетней Джойс Эктон, единственной наследницей состоятельного вустерского землевладельца. Благодаря ее состоянию удалось перестроить Чарлкот, где в 1565 г. фаворит королевы Роберт Дадли от ее имени посвятил Томаса в рыцари; а спустя семь лет сама Елизавета почивала на перинах из гусиного пера в Большой спальне и подарила дочери Люси прелестный драгоценный камень. Этот человек с прямым носом, квадратной челюстью и с аккуратно подстриженной бородой (таким он выглядит на гипсовом изображении) приобрел в Уорикшире большую силу. В парламенте он был занят благочестивыми трудами, назначая наказания служившим и слушавшим католические мессы. Кроме того, он составил законопроект, навсегда оставшийся в комиссии, о "более тщательной охране посевов и дичи" посредством объявления браконьерства уголовным преступлением. В качестве мирового судьи ее величества королевы этот пуританин-помещик употреблял свои силы главным образом на борьбу с "уклоняющимися", одного из которых он буквально сам обнаружил умиравшим от голода в стоге сена; и будучи ревностным инквизитором во время своей службы в одной из комиссий Тайного совета, он заслужил благосклонность этой внушавшей ужас могущественной организации. Признательный парламент провел в 1584 г. билль, наделив сэра Томаса Люси и ему подобных "определенными" землями, которые, вероятно, были конфискованы у эмигрировавших католиков. Город Стратфорд потчевал сэра Томаса испанским вином и бордо в трактирах "Медведь" и "Лебедь". И если общество он заставлял бояться и уважать себя, то в личных отношениях был не столь суров. Он написал рекомендательные письма для одной благородной дамы и для одной служанки. В 1584 г. благодаря его хлопотам была улажена тяжба между сыном одного из его слуг и другом Шекспира Гамнетом Сэдлером.[8.19] Отношение к своей жене этот сквайр выразил в эпитафии, украшающей родовую гробницу в церкви св. Леонарда в Чарлкоте:

Когда в 1600 г. Люси умер, великий Кемден, герольдмейстер Кларенсью, устроил похороны, на которых присутствовали и другие герольды. По правде сказать, сэр Томас не очень похож на того деспота, которым его рисует предание, или на рогоносца из баллады. Не соответствует он и карикатурному изображению недалекого Шеллоу из "Виндзорских насмешниц".

Сомнение вызывает другое. Мировой судья не сам определяет приговор для правонарушителя, которому он предъявляет иск. Если щука была геральдической эмблемой сэра Томаса, то такая же эмблема была (среди прочих) у Гаскоинов, графов Нортгемптон и у Общества торговцев вяленой рыбой.[8.21] Некоторым ученым, которые исходят из представлений о личности и творчестве Шекспира, основанных на его драматургии, кажется невероятным, чтобы он мог таить злобу в течение десяти лет и затем излить ее, уязвив свою жертву в какой-то пьесе. Но даже если предположить, что это было именно так, многие ли лондонские зрители, даже среди придворной публики, могли понять скрытые намеки на какого-то провинциального джентльмена и на событие, давным-давно происшедшее в его имении? Более того, если даже эти намеки были понятны нескольким посвященным, стал бы такой профессиональный драматург, как Шекспир, рисковать, оскорбляя высокопоставленных друзей человека, имевшего заслуги перед государством? Это было бы безрассудно и к тому же непоследовательно, ибо Шекспир отнесся с уважением к сэру Уильяму Люси, предку сэра Томаса, упомянув его в первой части "Генри VI"; и более ранний судья Шеллоу во второй части "Генри IV" изображен без злобы, и, как кажется, без конкретных намеков. Интересно было бы знать, зародилась ли эта легенда много позже написания "Виндзорских насмешниц", и после смерти автора среди местных жителей, которые прочли эту пьесу и, припомнив шутки про щук и вшей, истолковали этот отрывок в соответствии с собственным чувством негодования, вызванным могуществом соседнего рода. Время шутит с нами шутки: события совпадают. В 1610 г. другой сэр Томас Люси, третий по счету, действительно предъявил в Звездную палату иск против браконьеров, которые с оружием в руках проникли в его заповедник в Сеттоне, убили оленя и впоследствии похвалялись этим в пивной.[8.22] Возможно, по косвенной ассоциации этот более поздний случай проник в предание.

Тем не менее начальные строки "Винздорских насмешниц" содержат отчетливый намек, и, хотя этот вопрос и без того уже достаточно запутан, другой прототип судьи Шеллоу был предложен уже в наш век. Этим кандидатом, о существовании которого стало известно скорее благодаря исследованиям одного из ученых, а не изменчивости легенды, является Уильям Гардинер, мировой судья из графства Суррей. Он гордился изображением той же пресноводной рыбы на своем гербе, так как его первая жена была вдовой Фрэнсиса Уэйта, урожденной Люс или Люси. Этот Гардинер, косвенно связанный с театром "Лебедь", жил в Лондоне в те же годы, что и Шекспир, и мы еще вернемся к нему в одной из следующих глав книги.

Каковы бы ни были все связанные с ней сложности, чарлкотская история не вполне утратила свое очарование. "Легенда о браконьерстве настолько нравится публике, что любые доводы здесь бессильны", - утверждает нынешняя обитательница Чарлкота, Элис Фейерфакс-Люси.

Возможно, что это и так, и несколько авторитетных специалистов в нашем веке - Эдмунд Чемберс Дж. Э. Бентли и (из более недавних) А. Л. Рауз полагают, что в этом предании есть доля правды.

Даже если эти легенды приукрашивают, довольно прихотливо, подлинную проделку, они повествуют о забавах и развлечении, а не о серьезных жизненных занятиях. Шекспир не мог прокормить свою растущую семью случайным куском оленины. Неужели молодой супруг так и проводил все дни, недели и месяцы, будучи подмастерьем в течение семи лет до рокового дня своего отъезда из Стратфорда? Такой точки зрения придерживается возродившееся недавно предание, которое повторяет историю, рассказанную Обри о подручном мясника. Пока Даудел стоял перед надгробной плитой и эпитафией Шекспиру в церкви св. Троицы в 1693 г., престарелый приходский псаломщик и церковный сторож, сопровождавший его, рассказал и о том, что "Шекспир прежде подвизался в городе подручным мясника, но сбежал от своего хозяина в Лондон и там был принят в один из театров в качестве слуги и таким образом получил возможность стать тем, кем он впоследствии стал".[8.24] Хотя в этом рассказе не утверждается, что хозяином был отец Уильяма, нам представляется, что своим источником он имеет уже известное нам недоразумение в определении рода занятий Джона Шекспира и потому он не более убедителен, чем любой неправдоподобный слух.