Ха! До этого момента я писал письмо, думая, что пошлю его тебе вместе с этим чудным рисунком. Какой дурак! Я опять собирался похвастаться, и чуть было не сделал очередную глупость. Ведь эта акварель, отпечатанная со стекла — это и есть письмо от тебя мне!.........»

На этом заканчивалось последнее письмо — его, похоже, не дописали, зато в нескольких местах на бумаге виднелись бледные разноцветные пятна. Я бросил его на стол к остальным. Было тихо, только во дворе ветер кружил сухие листья. Но овладевшее мной ощущение — тревожное, хотя и любопытное находилось в странном контрасте с этим внешним спокойствием. Казалось, я сижу в мягком и неподвижном кресле самолета, который в это время беззвучно разгоняется и отрывается от земли. Или я нахожусь в уютной теплой комнате, где-то в детстве, в мягком свете настольной лампы, и вдруг замечаю, что по стене, оклеенной аккуратными розовожелтыми обоями, бежит трещина, и в ней что-то непрерывно движется, мерцает... Только сейчас все было наоборот снаружи все пребывало в неподвижности, но что-то летело, менялось внутри...

Я вынул чистый лист бумаги из большой пачки около компьютера и положил его перед собой. Белоснежный прямоугольник подействовал успокаивающе: видение с треснутой стеной исчезло. Я поставил на листе свою подпись. Потом расписался еще несколько раз, стараясь получить красивый автограф одним небрежным и быстрым движением, без отрыва ручки от бумаги. Потом перешел на чистую половинку листа и начал рисовать пересекающиеся ломаные, затем — более плавные петли и узелки. При этом я продолжал думать о человеке из писем, о его принципе — изучать чужой язык, а не навязывать свой... Я пытался представить себе, как он выглядит, как живет один в Петергофе, где я был лишь однажды... Как он получает одну за другой какието ненормальные открытки, и в конце концов то ли сходит с ума, то ли... С бумаги на меня глядел уже с десяток узелков, и я начал соединять их волнистыми линиями, стараясь, чтобы линии подольше шли одна вдоль другой, не пересекаясь. То ли, то ли... То ли что?

За этим занятием и застал меня Виктор, когда вернулся. «Ага, ты времени не теряешь!» — заметил он, взглянув на мой листок, который к тому моменту уже представлял собой картину «Заядлый курильщик, запутавшийся в рыболовной сети». Мне тут же захотелось спрятать мои каракули, и я сложил листок пополам, каракулями внутрь.

«Что случилось с этим человеком?» — спросил я.

«Ничего. То есть ничего криминального, о чем мы знали бы... Обратились в милицию из домоуправления: из его квартиры вода хлестала — и в подвал, и соседей заливало. На лето горячую отключали, а он, видимо, уехал, краны оставил открытыми. Пришлось взломать дверь. Квартира имела совершенно нежилой вид — ни документов, ничего прочего полезного не нашли. Только вот эти письма... Меня там вообще-то не было, если честно. Письма мне участковый прислал — думал, я по ним хозяина найду. Увы, не нашел. Как видишь, в письмах никаких адресов нет, а адрес отправительницы на конверте — почтовое отделение NN, до востребования.»

«А где сами картинки?» — этот вопрос мучил меня уже целый час.

«А картинок нет», — ответил Виктор таким легким и в то же время уверенным тоном, что мне не захотелось переспрашивать. Я взглянул на него, но он случайно или нарочно? — как раз в этот момент повернулся ко мне спиной, убирая письма обратно в сейф. «...Что в общем и хорошо. Во-первых, это все-таки чужая личная переписка. Во-вторых, это заразно. Взгляни-ка теперь на мою фотокляксу.»

Я последовал совету. Действительно, черно-красное пятно, висящее над столом, показалось мне теперь более странным, чем вначале. Какой-то отвратительный, неестественно скрюченный зверь... Или просто висит боком?

Я нагнул голову влево, но тут же услышал смешок Виктора и повернулся к нему.

«Я же говорю, заразно.» Теперь он смотрел мне в глаза — опять этот острый, темный взгляд. «Впрочем,» — он сменил тон на более игривый, — «если хочешь совсем как в сказке о королевском платье... у нас тут как раз есть... специалист.»

Он выглянул в коридор и крикнул: «Михалыч!» В дальнем конце коридора кто-то отозвался басом. «Я домой собираюсь, могу вас подбросить. Едем?» — снова крикнул Виктор. Бас отозвался утвердительно, и Виктор вернулся в лабораторию. Через некоторое время дверь приоткрылась, и в нее просунулась голова маленькой девочки. На мгновение мне показалось, что со мной, как с тем человеком из писем, тоже стали происходить какие-то дикие вещи. В самом деле, не может же девочка... Но все тут же объяснилось: в коридоре загремели шаги, и в дверях появился усатый обладатель баса. Сходство с девочкой выдавало в нем отца ребенка, а погоны — капитана.

«Привет, принцесса!» — сказал Виктор.

«Пливет!» — ответила девочка, а потом уставилась на меня своими огромными глазищами.

«Избалуешь ты мне ребенка, Виктор!» — проворчал капитан и повернулся ко мне. — «Прошлый раз он ей невидимый фломастер подарил. То есть это мы так думали, что невидимый, даже радовались — рисует себе дите и на обоях, и на полу, и никаких следов. А он, оказывается, только на один день невидимый, а потом проявляется. Мы утром проснулись — а вокруг, понимаешь, джунгли! Ну и хулиганы вы, ребята!»

«Хулиганы» улыбнулись: девочка молча, а Виктор, пряча улыбку, ответил:

«Ну извини, Михалыч! Я и сам не знал, думал — сломанный фломастер... Ладно, сегодня я ей ничего дарить не буду, разве что картинки покажу. Гляди, Сашка, какая штука у меня на стенке висит...»

Девочка подошла к столу, забралась на стул и, встав на нем на колени, стала разглядывать злополучную фоткукляксу, после чего заявила:

«Синок!»

«Щенок?!» — переспросил я.

«Да, синок. Свилнулся и спит.»

Виктор, стоявший у нее за спиной, взглянул на меня и только развел руками. А усатый капитан захохотал.