— Для гедри пресечение Рубежа всегда каралось смертью, — произнес голос позади меня. Совладав со своей яростью, Ришкаан сейчас всем видом выражал гнев и осуждение. — Ни в нашем договоре с гедри, ни в наших законах я не припоминаю ничего такого, что предусматривало бы иную участь, какой бы ни была причина, побудившая их на нарушение. Над чем тут еще размышлять? Она заслуживает смерти!

Сердце мое упало, когда я услышал одобрительные возгласы, но лишь поначалу. Очень скоро во мне начал пробуждаться гнев.

— Разве ваше уважение стоит так дешево, родичи? — вопросил я, борясь с порывом стать в позу Гнева. «Спокойствие, Акхор! Лишь спокойствие возымеет на них влияние». — Не более чем пару вздохов назад я слышал, как вы возносили похвалу этой гедри, что подвергла опасности собственную жизнь, чтобы спасти двоих из нас — совершенно чужих ей существ — от гибели; удивлялись этой дочери безмолвного народа, обладающей даром Языка Истины, хотя никто из ее сородичей не был способен на подобное даже в те времена, когда мы еще жили с ними в мире и согласии. И я хочу, чтобы вы помнили: это я пересек границу, а не она, и сделал я это ради спасения ее жизни.

Слова мои были встречены лишь молчанием. То же недоверие, тот же гнев, та же жажда мести. Когда же это кончится? Мне казалось, что слова мои встречают на своем пути один лишь камень. Внезапно я почувствовал утомление. И тогда решил сказать им последнее.

— Подумайте же, родичи мои. Ни я, ни моя возлюбленная не стремились к этому. Когда мы с Ланен повстречались, у нас была лишь надежда на то, что наши народы могут вступить в плодотворное общение; мы вовсе не думали связывать себя заведомо безнадежными узами. Ибо так мы сами себя обрекали на неспособность к деторождению, на одиночество, на жизнь вдали от тех, кто нам близок.

Когда наши боги разом обратились к нам близ моего вех-чертога, мы осознали, что за этим кроется нечто большее, чем можно было предположить. Надеюсь, и вы вскоре поймете, что это не просто безумие, и узрите в нашем соединении волю Ветров и Владычицы.

Пусть теперь говорит любой, кто желает, я все сказал, — подошел я к заключению. — Сердце мое разрывается от той боли, что терзает мою возлюбленную, и прошедший день был слишком утомительным для меня. Я буду в своих чертогах неподалеку, если вам вдруг понадобится что-нибудь мне сказать. А в полдень вновь присоединюсь к вам.

Сойдя с возвышения, я увидел, как сородичи расступаются передо мной, предоставляя мне путь. Я не знал, было ли это оказыванием чести или же им просто не хотелось касаться меня — мне было все равно. Я был голоден и изнывал от жажды, и мне нужно было узнать, как чувствует себя Ланен, и переговорить с Шикраром.

Ланен

Я проснулась в постели, теплой и удобной. Последнее, что я помнила, — жгучая боль, пронзившая мне тело, когда целитель взял меня за руки. Теперь я чувствовала, что руки мои свешиваются с постели, словно два распухших и затекших куска плоти, однако уже не болят, за что я мысленно возблагодарила помогшего мне лекаря. Медленно раскрыв глаза, я увидела, что вокруг никого нет, если не считать Реллы, похрапывавшей в креслице у стены, подле очага. В очаге ярко полыхал огонь, и мне было так тепло, как не бывало уже давно…

Очаг?

Стена? Я в лагере?!

— Релла! Где я? — простонала я.

Релла открыла глаза с покрасневшими веками и ответила:

— Во второй хижине Марика, где до этого почивали его охранники. По твоей милости мне пришлось провести ночь сидючи в кресле, и спина у меня так и отваливается. Как ты себя чувствуешь?

— Ужасно, — пробормотала я. — Но лучше, чем раньше. Руки уже совсем не болят, — теперь я видела, что они были тщательно перевязаны. Подняв левую руку, я попробовала пошевелить пальцем. Он не слишком хорошо поддавался, однако боли при этом я не ощутила. Руки мои, начиная от самых плеч, почти полностью онемели, но я была даже рада этому. — Сколько сейчас времени, день или ночь?

— Остался всего какой-то час до рассвета, и ты меня очень обяжешь, ежели положишь руки назад и не будешь дергать ими, — ответила Релла. — Целитель сказал, что твоим рукам до конца дня нужен покой, и тебе было велено не шевелиться и ничего не трогать. Они у тебя все еще были лиловыми, девонька, когда он их перевязывал, так что я бы на твоем месте лучше делала, как он говорит.

С величайшей осторожностью я попыталась немного согнуть правую руку в локте. Боли не было.

— Вот так целитель у Марика! — подивилась я восторженно.

Наш-то, деревенский, ему и в подметки не годится: тот только и может, что слегка ускорять заживление, врачуя лишь небольшие ушибы да порезы. А этот почти полностью исцелил все мои раны — я содрогнулась, вспомнив охлопья собственной кожи, плававшие в морской воде, и не просто залечил их, а спас мне жизнь.

Я почти ничего не помнила из того, что случилось минувшей ночью, пока Релла не рассказала о моем возвращении в лагерь, но сама я лишь смутно припоминала, как целитель принялся возиться со мной (тогда-то Акор и воззвал ко мне), но меня не переставало трясти даже после того, как он снял боль с ожогов: то морозило, то бросало в жар; я едва могла дышать и начала ужасно кашлять.

Теперь же, всего лишь несколько часов спустя, мне казалось, будто у меня была не более чем простуда, а сейчас дела шли на поправку.

— Да уж, это его личный целитель. У него третий разряд, и вскоре он метит получить четвертый, однако гордыни у него и в помине нет. Это славный и обходительный малый, каких мало, хотя могущества ему не занимать, даром что молод.

Я нашла в силы улыбнуться.

— Откуда тебе известно, что у него третий разряд?

— Спросила, да и все тут. Меня, девонька, приставил к тебе Марик, чтобы я за тобой присматривала. Велел мне кликнуть его, как ты проснешься. Но сперва… — она подошла к столу и подала мне небольшую миску. — Съешь-ка вот.

Даже в своем слабом состоянии я вдруг засомневалась. Слишком уж странно было видеть Реллу здесь, в этой тюрьме.

— После тебя, — пробормотала я, пытаясь преподнести это как шутку.

Релла усмехнулась.

— Что ж, лучше поздно, чем никогда, — сказала она. — Владычица свидетельница, после проведенной тут с тобою ночи мне тоже не мешает отведать кусочек, — своим ножом она отрезала небольшой ломтик и съела его с явным удовольствием. — Ну вот, я стала первой в нашем роду, позавтракавшей плодом лансипа, — добавила она и даже передернулась от наслаждения. — Святая Шиа, это великолепно! Чую все же, что тебе он необходим больше, чем мне.

Никогда в жизни я не пробовала ничего столь восхитительного. Представьте себе сладчайший персик, терпкую грушу и самую сочную ягоду и добавьте к этому могучий прилив сил, который ощутило мое израненное тело. Я чувствовала, что чудодейственный сок плода растекается по рукам, исцеляя и восстанавливая меня. Сначала Релла дала мне всего лишь четверть, сказав, что я уже съела один такой же кусок минувшей ночью — с сожалением я подумала, что совсем не помню этого; затем, посмотрев на оставшуюся половину плода, лежавшую в миске, она спокойно сказала:

— Хм… Похоже, он начинает темнеть по краям. Лучше доешь, пока не испортился. Если для тебя этого слишком много, я могу помочь.

С моего позволения она отрезала один за другим еще два небольших кусочка и отправила их в рот. Съеденная мною четверть необыкновенного плода восстановила часть моих утраченных сил, и я почувствовала прилив крови к своим больным рукам; когда же я съела вторую половину, которую предложила мне Релла, кровь во мне так и забурлила — я ощущала это до самых кончиков пальцев. Даже когда я ела плод, мне казалось, что у меня на мышцах под повязками растет новая кожа.

Но, несмотря на свои чудодейственные свойства, плод лансипа не очень-то утолял голод. Когда я вновь почувствовала в своем теле силу и здоровье, мне страшно захотелось есть. Прикинув, я обнаружила, что уже два дня не держала во рту ни крошки. Релла так и предполагала, поэтому приготовила мне похлебку из корешков и сушеного мяса — как я была ей благодарна! Даже она удивилась тому, сколько в меня за раз уместилось. Она не позволила мне есть самой и взялась меня кормить — мне оставалось только подчиниться.