– Так уж мне выпало по жребию. Но это неважно. Мой душевный настрой прекрасно совпал с настроением тех, кто сидел рядом.
– Это очень удачно… А Элиаминга ты видел? Он, бедняга, оказался за колонной, которая здорово мешала ему смотреть. Боюсь, это существенно уменьшило для него мощность катарсиса. По-моему, просто позор, что кому-то достаются такие плохие места!
– Да нет, все совсем не так страшно, – успокоил меня Вольфинг. – Я разговаривал с Элиамингом. Он сказал, что, поскольку видно ему было плоховато, он следил за действом с особым напряжением, и положительный результат не замедлил сказаться.
– Я так рад! – искренне воскликнул я. – А то я очень за него беспокоился. И Ланея тоже.
– Неужели и она? – удивился Вольфинг. – Уж ей-то по такому поводу беспокоиться не следует.
– Но ей даже приятно беспокоиться о ком-то из близких друзей! – возразил я. – Ей также было очень жаль, что Дерних так сильно порезался, а Грандинанг явно переутомился, изображая клоуна, но более…
– Да-да, продолжай, – сказал Вольфинг.
– Но более всего она беспокоилась о тебе.
– Вот как? Ты в этом уверен?
– Ну конечно!
– Мы с ней после праздника еще ни разу и не поговорили как следует, – заметил Вольфинг, теперь уже почти не скрывая, что он уязвлен!
Ага! Я почувствовал себя гораздо увереннее и заговорил куда более доверительным тоном:
– Но это же первое свидетельство того, что ты ей не безразличен! Ты ведь знаешь, какие женщины скрытные, это даже в пословицу вошло, и как умело они маскируют самые сильные свои чувства. Любовь Ланеи к тебе…
– Любовь? Ты сказал – любовь? Ты, должно быть, чрезмерно преувеличиваешь, хотя это весьма мило с твоей стороны…
Теперь я был на коне и на полной скорости двинулся вперед.
– В таких делах я никогда не стал бы преувеличивать! – заверил я его.
– Любовь! Просто не верится!
– В таком случае ты единственный человек в Мореи, который об этом не знает. Ну все, хватит, соберись-ка! Любовь – самое естественное и вполне предсказуемое развитие человеческих отношений, и зарождается она чаще всего именно внутри группы близких друзей. Впрочем, ты и сам все это прекрасно знаешь!
– Знаю… – неуверенно протянул Вольфинг. – По крайней мере, теоретически. Но ведь никогда нельзя заранее быть уверенным, что тот или иной конкретный человек тоже… Да и, честно говоря, я боялся, что ты…
– Хорошего же ты мнения обо мне! – рассмеялся я. – Ты что, считаешь меня Неотразимым Капитаном, этим ревнивым собственником из популярной комедии? Или ты полагаешь, что инопланетянин со свихнутыми мозгами, явившийся сюда с какой-то отвратительной планетки – каковым, собственно, я и являюсь! – способен на гнусную ревность? Друг мой, на самом-то деле я не так уж плох! И нежные узы нашей дружбы для меня не менее святы, чем для тебя!
Вольфинг пытался протестовать, пылко доказывая, что у него и в мыслях ничего подобного не было и он был и остается мне настоящим другом, но я его прервал, заранее принимая все его доводы и соглашаясь с ними. Я был чрезвычайно возбужден: впервые мне удалось самому разобраться в психологической ситуации, полагаясь лишь на собственную интуицию, и никому ничего не пришлось объяснять мне на пальцах. Это означало, что моя давняя мечта стать подобным своим друзьям, всей их расе, ставшей для меня приемной матерью, начала воплощаться в жизнь. Да, мне хотелось полностью погрузиться в их среду и раствориться в ней!
– Вольфинг, – сказал я, – любовь – самая утонченная и неуловимая из эмоций, и тем не менее она вполне материальна, ее можно ощутить физически. Ланея сейчас в спальне, она ждет тебя. Ступай же к ней, соедини свою любовь с ее любовью, а моя любовь да пребудет с вами обоими!
Последние слова кое-что утрачивают при переводе, но в тот миг годились именно они – чисто стилистически. Ланея в последнее время действительно раз или два вскользь упоминала Вольфинга – причем исключительно нейтральным тоном, что вполне могло означать тайную и тщательно скрываемую любовь.
Я страстно надеялся, что так оно и есть. Вольфинг – человек совершенно исключительный и к тому же чрезвычайно хорош собой. Да и Ланея… Ах, как прекрасно это было бы для нее, для всех нас! И если она его действительно любит…
Вольфинг крепко сжал мое плечо. Все это время мы обменивались не только словами, но и мыслями на уровне «д'бнаи» – это возможно лишь при очень близких духовных отношениях; для подобного обмена языковых средств просто не хватает.
Он вошел в ее спальню и закрыл дверь. Я слышал их приглушенный разговор, затем настала тишина, затем послышалось нежное воркованье, и стало невозможно отличить один голос от другого.
Это был самый подходящий момент, чтобы уйти из дома. Стоял великолепный весенний денек. Я брел по окрестным перелескам, и в душе моей пела радость. Когда несколько часов спустя я вернулся домой, Ланея и Вольфинг встречали меня на пороге. Они приготовили мне фальшивое жаркое в горшочке – мое любимое блюдо. Я чуть не расплакался от счастья.
Мариска – пухленькая, здоровая и чуть глуповатая. Она очень похожа на своего мужа, Грандинанга. Кожа у нее смуглая, чуть солоноватая. Как и Грандинанг, она всегда пребывает в отличном настроении. Они вообще во многом схожи. Порой, когда мы с ней занимаемся любовью, мне кажется, что рядом со мной лежит сам Грандинанг.
В квартире у нее вечный беспорядок, одежда то мала ей, то велика, и, по-моему, она крайне редко и плоховато моется. Однако это меня еще больше привлекает к ней. Видимо, потому что она полностью противоположна Ланее, чистоплотной, как кошка (земная, разумеется). Мы с Мариской не расставались двое суток подряд и без конца занимались сексом, хотя, может быть, и не столько раз, как это описывается в некоторых книжках на Земле. А еще мы очень много ели – чаще всего прямо в постели, подложив под спины подушки, – и смотрели театр теней в том устройстве, которое на Калдоре заменяет телевизор. Показывали какие-то драмы с чрезвычайно сложным сюжетом из жизни древних царей и цариц, а также их возлюбленных, которые большую часть времени проводили за обсуждением того, как им следует вести себя. Если бы Сальвадор Дали совсем спятил и вздумал бы соревноваться в драматургии с Лопе де Вегой, результат был бы примерно тот же. Я не могу по-человечески пересказать содержание этих пьес – даже довольно простого сериала «Чудовища раздоров»: он основан на таких допущениях, которые выше моего понимания. И все же приятно было лежать, откинувшись на подушки, в блаженной расслабленности и сытости, и смотреть прихотливую игру теней на экране.
Я, разумеется, не прерывал отношений с Ланеей. Мы с ней каждые несколько часов разговариваем по телефону. Вольфингу пришлось вновь заняться семейным бизнесом после проведенной с Ланеей веселой ночки, и это повергло обоих влюбленных в изрядную тоску. Я предложил ей попробовать увлечься Дернихом – мне казалось, он куда больше подходил ей, тем более в ее теперешнем настроении, чем Элиаминг или Грандинанг, – однако совершил явный faux pas. Оказывается, Дерних, символически одержав победу над богом Раздоров, теперь сам приобрел некоторые качества этого божества и стал «герну», то есть «ритуально нечистым» – таково примерно значение этого слова. В течение целого месяца он должен был воздерживаться от каких бы то ни было физических, а тем более сексуальных контактов, тем самым как бы искупая нашу общую вину перед поверженным божеством, а затем с помощью несложного обряда он мог избавиться от «божественных свойств» и перестать считаться «герну».
Трудно было бы ожидать, чтобы я все это знал, и тем не менее Ланея на меня расердилась – я совершенно напрасно вслух заговорил о чем-то, ей в данный момент недоступном! В отместку она убрала мою красную статуэтку в шкаф и рассказала об этом Грандинангу, и они вместе довольно-таки жестоко посмеялись надо мной. Что, в свою очередь, вызвало и у меня желание совершить по отношению к ним не менее жестокий поступок, и это желание не оставляло меня в течение нескольких дней, может быть, даже целой недели. Но, слава Богу, рядом была Мариска, которой очень быстро удалось исправить мое дурное настроение.
