Впрочем, я к нему уже привык.
Вчера вечером я начал понимать, о чем разговаривают цветы!
Прислушиваться к ним следует очень и очень внимательно. Голоса их чрезвычайно тихи (чего, собственно, и следовало ожидать) и весьма монотонны. Они не способны также произносить некоторые сочетания согласных – например, «дз», «тс», «рз». А всевозможные тонкие смысловые оттенки они выражают с помощью интонаций и громкости голоса. Весьма активно они пользуются также молчанием (то есть в их речи паузы значат примерно то же, что и в музыке); с помощью молчания они способны выразить множество дополнительных значений слов и множество различных понятий, что, впрочем, свойственно и речи здешних людей. Как именно цветы управляются с фонетикой, то есть воспроизводят звуки, я не знаю и знать не хочу. Я и без того знаю слишком много!
Далее привожу запись одной «цветочной» беседы и ее перевод. Беседа состоялась у меня в саду часа два назад. Один из собеседников напоминал розу, второй – азалию.
РОЗА. Как ты сегодня?
АЗАЛИЯ. Спасибо, сегодня прекрасно! А ты?
РОЗА. Неплохо. Ах, хорошо бы дождь пошел!
АЗАЛИЯ. Да, это было бы замечательно! Обожаю дождь!
РОЗА. Я тоже. Особенно люблю мелкий дождичек.
АЗАЛИЯ. О, еще бы! Это лучше всего. И к тому же – теплый южный ветерок…
РОЗА. Да, ветер с юга – это такое счастье! До чего же я люблю дождь!
АЗАЛИЯ. И я! Но теперь мне пора немного отдохнуть.
РОЗА. Мне так приятно было с тобой побеседовать!
АЗАЛИЯ. И мне тоже чрезвычайно приятно. Я так тебе благодарна! Счастливого тебе роста, дорогая!
РОЗА. А тебе – побольше листочков! До свидания!
АЗАЛИЯ. До свидания!
Вот что сказали друг другу эти цветы. Какие же выводы можно из этого сделать? Когда-то я пришел бы к заключению, что они довольно нежны и милы, однако простоваты и весьма многословны. Но теперь я просто не знаю, что и подумать. Была ли их беседа действительно столь банальной, как то показалось мне? Или же эти двое – что вполне возможно – вели с помощью слов любовную игру?
Калдор битком набит чудесами. Но я совершенно не в состоянии в них разобраться. И чем дольше я здесь живу, тем меньше понимаю.
Я вступил добровольцем в Первый внеземной исследовательский корпус. Все мы были тогда молодыми идеалистами, и я не мог себе представить более благородного и важного дела, чем исследование чужих планет и установление контактов с представителями иных разумных рас. Мне это казалось работой во имя великой всеобщей гармонии и сотрудничества.
Теперь я отношусь к подобного рода идеям куда более скептически, а ведь был когда-то ревностным их апологетом. Я успешно прошел все тесты и испытания и попал в первую тысячу исследователей внеземных цивилизаций.
Корабли наши были невелики. Они не были приспособлены для нормальной жизнедеятельности; скорее они представляли собой нечто вроде коконов, в которых можно было перезимовать, пребывая в спячке. Итак, нас рассыпали по просторам Вселенной, точно семена, и ветра разметали нас во все стороны.
Ну, на самом-то деле это не совсем так. У каждого имелась вполне определенная цель. Корабли были приспособлены для посадки на различных планетах, тщательно выбранных из множества других. Согласно заданной программе корабль сперва должен был обследовать планету, несколько раз облетев вокруг нее, затем разбудить исследователя, если на планете действительно имелись пригодные для жизни условия, и лишь после этого разрешалось совершить посадку. Или же корабль мог оставить исследователя в анабиозе и продолжить полет – уже к иной, тоже выбранной заранее, цели, – если предыдущая планета в чем-то не подходила.
Оптимисты на Земле полагали, что при наибольшей степени везения примерно половина из нас сумеет выжить и повидать иные миры.
Однако ничьи предсказания значения для нас не имели. Мы воспринимали свою задачу как некий крестовый поход земной цивилизации.
На Калдор V вылетело двадцать кораблей, но, похоже, добраться до этой планеты удалось лишь мне.
Почему? По какой причине более никто из исследователей Калдора не достиг? Неужели все они погибли во время космического перелета – все девятнадцать? Как же в таком случае я умудрился прибыть сюда без малейшего сбоя в программе и в полном соответствии с поставленной задачей? Странно. По-моему, даже статистически почти невозможно.
Видимо, некоторые исследователи все же достигли Калдора, но сели в иных точках планеты, и я просто не сумел их обнаружить. Или же, что еще более вероятно, по приказу здешних властей пришельцев либо убили, либо тщательно изолировали друг от друга, так что ни один из нас ничего не знает о судьбе остальных.
Понятия не имею, как в Мореи собираются поступить со мной. Дерних все время говорит о какой-то опасности, и я начинаю ему верить.
Ночью кто-то приходил к моему дому и оставил на крыльце подарок – фигурку высотой сантиметров пятнадцать из блестящего красного камня. Изысканная и поистине безупречная работа! Фигурка сильно стилизована – я не могу сказать даже, какого пола это существо. Ног не видно, они скрыты паутиной тонких металлических нитей серебристого цвета.
Я поставил фигурку на самое почетное место – над камином. К сожалению, не знаю, кто ее подарил. Дерних? Ланея? Вряд ли они стали бы тайком подбрасывать мне подарки, да еще и ночью. Но кто бы ни был этот даритель, он согрел мне душу. Буду считать это подарком на Рождество от планеты Калдор V.
Сегодня снова приходил Дерних. Он привел с собой из Совета еще троих, и они разглагольствовали битых три часа. Все были в официальных костюмах – видимо, чтобы подчеркнуть серьезность происходящего. Но воспринимать их серьезно мне было трудно: возможно, Дерних специально выбрал этих людей как наиболее ярких представителей основных здешних соматотипов. Грандинанг – типичный эндоморф, толстый и рыхлый коротышка, почти совершенно лысый, с холерическим темпераментом, чрезвычайно непоследовательный в поступках и вечно какой-то взбудораженный. Вольфинг – коренастый и крепкий мезоморф, с резкими чертами лица, сдержанный, учтивый, обладающий бессознательной грацией атлета, что чувствуется даже при мельчайших движениях. А Элиаминг – эктоморф, тощий и длинный, что называется, кожа да кости. Он интеллектуал, блестящий собеседник, человек чрезвычайно живой; способен казаться одновременно и мудрым старцем, и маленьким мальчиком.
Эти четверо, как я полагаю, явились, чтобы как-то заставить меня осознать грозящую опасность; они говорили что-то о ночных ветрах… В общем, несмотря на сложности языкового барьера, я все же почувствовал, что надвигается нечто ужасное. Они дополняли и перебивали друг друга, старательно разъясняли мне то или иное понятие, приводили различные примеры из истории, спорили о тайном, а потому особенно важном смысле различных недавних событий, касавшихся меня. В результате в голове у меня возникла полная неразбериха, лишь раздражавшая и меня, и их тоже. Никакой полезной информации из этой каши я выудить так и не смог, а стало быть, и толку от этого «семинара» не было никакого.
Дерних заходил, пробыл буквально несколько минут, попросил меня присутствовать на какой-то важной церемонии (а может, празднике), которая должна состояться в городе через три дня. Мне показалось, что это не обычное вежливое приглашение; придется непременно пойти. Мероприятие начинается завтра на рассвете.
Вчера ночью дул едва ощутимый ветерок – впервые за много недель. Может быть, это и есть те самые «ночные ветры», о которых говорили Дерних и его друзья?
Ланея обещала сегодня утром непременно зайти. Уже полдень, однако ее что-то не видно. Я мог бы воспользоваться местным переговорным устройством и связаться с городом, однако я до сих пор так и не разобрался, как это устройство действует.
