— Это действительно жакет Мэрилин Монро? — спросил Джеймс с почтительной дрожью в голосе. Я понял, что заставило меня предложить Джеймсу Лиру посмотреть эту дурацкую реликвию, — желание стать свидетелем его восторга. Мы стояли в торжественной тишине спальни Вальтера Гаскелла, на ковре перед заветным шкафом была видна дугообразная полоса, похожая на раскрытый веер, — след от тяжелой бронированной двери, которая время от времени открывалась, чтобы впустить хозяина коллекции. Прежде чем нанести визит в свою сокровищницу, Вальтер Гаскелл надевал полосатую бейсбольную форму клуба «Нью-Йорк янки» и, заливаясь слезами, переступал порог шкафа. Слезы струились по его впалым щекам и твердому, словно высеченному из камня подбородку — Вальтер Гаскелл оплакивал свою безвозвратно ушедшую юность. За пять лет, что длился мой роман с Сарой, я так и не смог понять, в чем кроется причина ее недовольства мужем, но это недовольство отличалось такой глубиной и многогранностью форм, что ни один из секретов Вальтера не был для меня тайной. Он установил на дверях шкафа хитрый кодовый замок, но я хорошо знал комбинацию цифр.

— Да, это действительно жакет Мэрилин Монро, — сказал я. — Не стесняйся, если хочешь, можешь его потрогать.

Он бросил на меня неуверенный взгляд и вновь уставился в глубины шкафа. Стены хранилища были обиты толстыми пробковыми панелями, рядом с атласным жакетом выстроилась шеренга из пяти полосатых футболок с большой цифрой «3» на спине и темными пятнами от застарелого пота под мышками.

— Вы уверены, что мы не… что мы имеем право находиться здесь?

— Конечно, — заявил я, в очередной раз с опаской покосившись на дверь спальни. Войдя в комнату, я оставил дверь широко открытой и включил верхний свет, старательно делая вид, что я свой человек в доме и нам с Джеймсом нет никакой необходимости таиться, но малейший шорох, скрип половицы и доносящиеся снизу голоса заставляли меня вздрагивать, сердце то и дело подскакивало в груди и начинало бешено колотиться. — Ты просто говори потише, ладно?

Он вытянул руку и осторожно пощупал двумя пальцами воротник жакета, словно боялся, что от его прикосновения старый пожелтевший мех может рассыпаться в пыль.

— Мягкий, — едва слышно прошептал Джеймс, в его глазах появилось мечтательное выражение, а приоткрытые губы расплылись в блаженной улыбке. Мы стояли у порога шкафа, почти касаясь локтями друг друга, я уловил старомодный запах бриолина, которым Джеймс щедро напомадил свои блестящие черные волосы; тяжелый аромат цветущей сирени в сочетании с запахом мокрой псины, исходившим от его плаща, и удушливой нафталиновой волной, хлынувшей в комнату, едва мы открыли тяжелую бронированную дверь, создали столь омерзительный букет, что я почувствовал подступающую к горлу тошноту, однако мысль наблевать в сокровищнице Вальтера Гаскелла показалась мне кощунственной. — Сколько он заплатил за эту вещь?

— Не знаю, — сказал я, хотя до меня доходили слухи о баснословной сумме, которую Вальтер выложил за свои сокровища. Бейсбольно-голливудская коллекция стала для него не только увлечением, но и темой масштабного романа объемом в семьсот страниц, который он величал не иначе как «критическим исследованием функциональных особенностей» брака Мэрилин Монро и Джо Ди Маджио; желающих опубликовать это исследование пока не нашлось. В минуты особого душевного подъема Вальтер признавался, что «вскрывает в своем произведении характерные черты американского мифотворчества». В истории этой короткой и несчастной любви, замешенной на ревности, страсти, самообмане и отчаянии, ему, насколько я понял, удалось разглядеть типично американский сюжет о больших надеждах и трагическом разочаровании; брак, по его определению, является «важным антисобытием в жизни современного человека»; в образе бейсбольного слаггера ему привиделся аллегорический образ Мужа как участника поединка, где мужчина всегда оказывается на позиции игрока, отбивающего удар; также Вальтер пришел к неоспоримому выводу — пассаж, который мне особенно хорошо запомнился, — что «американское сознание склонно рассматривать брачный союз как сочетание табуированной экзогамии и корпорационного взаимопоглощения». — Он никогда не говорил Саре об истинной стоимости коллекции.

Мое сообщение чрезвычайно заинтересовало Джеймса, и я мгновенно пожалел, что вообще произнес эти слова.

— Наверное, вас с ректором связывают по-настоящему теплые дружеские отношения, не так ли?

— Да, — подтвердил я, — очень теплые. Также мы большие друзья с мистером Гаскеллом.

— Еще бы, если вы знаете комбинацию цифр на его кодовом замке и он позволяет вам заходить в его супружескую спальню… э-э… в его отсутствие.

— Совершенно верно, — медленно произнес я, пристально вглядываясь в лицо Джеймса и пытаясь понять, не издевается ли он надо мной.

Неожиданно внизу громко хлопнула дверь, мы оба подскочили, словно у нас над ухом кто-то выстрелил из пистолета, и, растянув губы в дурацкой улыбке, посмотрели друг на друга. Интересно, подумал я, моя улыбка выглядит такой же вымученно-фальшивой, как и его?

— Он такой тонкий и легкий, как будто ненастоящий, — Джеймс повернулся к шкафу подцепил двумя пальцами рукав жакета, приподнял и снова отпустил, — похож на театральный костюм.

— Возможно, все, что носит великая актриса, похоже на театральный костюм.

— Ого, сильно сказано, профессор Трипп. — Джеймс слегка выпятил нижнюю губу и одобрительно закивал головой. Насколько я помнил, это был первый случай за все время нашего знакомства, когда он отважился на подобный тон. По крайней мере, мне показалось, что он поддразнивает меня. — Честное слово, профессор, вам надо почаще баловаться наркотиками.

— Если вы собираетесь глумиться надо мной, мистер Лир, полагаю, вам следует обращаться ко мне Грэди или старина Трипп.

Я собирался всего лишь достойно ответить на наглый выпад распоясавшегося студента и немного поддеть его, но Джеймс крайне серьезно отнесся к моему предложению. Он покраснел, потупил глаза и стал внимательно изучать призрачный след в форме веера, навечно впечатавшийся в ворс ковра.

— Спасибо, — проникновенным голосом сказал он. После столь трогательной сцены ему, видимо, захотелось отойти подальше и от меня, и от шкафа. Джеймс попятился и отступил на середину комнаты. Я перевел дух, увеличение дистанции между моим носом и его волосами не вызвало у меня особых возражений. Джеймс окинул взглядом просторную спальню Гаскеллов: высокий украшенный лепниной потолок, старинный поблескивающий желтоватым лаком бидермейеровский комод, массивный дубовый гардероб с мутной, наполовину облезшей зеркальной дверью, пышные кружевные подушки и белое шелковое покрывало на аккуратно застеленной кровати — оно выглядело таким безупречно белым и таким холодным, что кровать казалась погребенной под толстым слоем снега. — Красивый дом, — заметил Джеймс. — Они, наверное, очень состоятельные люди.

Когда-то деду Вальтера принадлежала большая часть земель в графстве Маната во Флориде, а также десяток газет и блистательный победитель «Прикнесс Рейз» [9], но я не стал посвящать Джеймса в подробности истории семьи Гаскелл.

— Да, они в полном порядке. А твои родители состоятельные люди? Чем они занимаются?

— Мои родители? — повторил Джеймс, ткнув себя пальцем в грудь. — Да что вы. Отец работал на фабрике, где делают манекены. Серьезно, «Зейтз пластик», они производят манекены и отдельные части тела, ну, там, болванки для шляп в виде голов и, знаете, такие сексуальные ножки, на которые натягивают капроновые чулки. Но он уже давно на пенсии, он совсем старенький. У него теперь другое занятие: папа пытается разводить радужную форель в пруду на заднем дворе дома. Нет, мы, можно сказать, бедные. Мама, когда была жива, работала поваром по найму — готовила для банкетов, пикников, а в свободное время подрабатывала в сувенирной лавке.

— И где это было? В каком городе?

Рассказ Джеймса меня удивил, потому что, несмотря на его жуткий плащ, от которого за версту несло нищетой, и потрепанную одежду, явно купленную на дешевой распродаже, судя по лицу и манерам, Джеймс Лир был мальчиком из богатой семьи, как-то я даже заметил у него на запястье золотые часы «Хамильтон» на дорогом ремешке из крокодиловой кожи.