Склеротичка! - вспомнила я о спице. Вернулась к себе, вооружилась и, взглянув на часы, отправилась на свидание к Ванде.

Только я подошла к двери, как она распахнулась и впечаталась в стену - бах! Застекленная рамка с траурным фото дяди подпрыгнула, соскользнула с гвоздя и упала на пол - дзинь! Ой! В проеме, поигрывая рельефной мускулатурой, выдувая клубы пара из хищных ноздрей, извергая зеленые молнии из солнечно-карих недр, стоял суровый и беспощадный охотник на буйволов. Мы обменялись предупреждающими взглядами. Андрей вошел внутрь, захлопнул пинком дверь и застыл как гранитный утес, как ледник Антарктиды и как декабристы на Сенатской площади. Позер каких мало. Ничего, красавчик, берегись, вот только взгляну на Ванду, и ты у меня пожалеешь...

- Где Макс?

Он посмотрел так, как будто хотел выдрать сердце из моей груди и скормить его свиньям, но промолчал.

- Осталось два часа и семь минут, - напомнила я.

Не отдаст он Макса добровольно. Не отдаст. Придеться отнимать силой.

Вечером в Озерске всего две напасти - озверевшее комарье да кромешная темень.

Как-то само собой, без постороннего вмешательства, получилось, что озерское уличное освещение накрылось тазом вместе с советской властью. То ли таз оказался слишком глобальным, то ли освещение влюбилось в советскую власть и не пожелало с ней расставаться, то ли в очередной раз проявилась непостижимая загадочность русской души, не к ночи будь помянута, но кривые и разухабистые улочки Озерска, по которым и днем-то ходить небезопасно - можно легко вывихнуть ногу, или сломать каблук, или свернуть шею, в темное время суток освещаются разве что луной, звездами и фарами проезжающих машин.

Очень романтично, знаете ли. Но при плохой погоде и в отсутствии машин усталому путнику приходится полагаться исключительно на ощупь ноги, которая иногда подводит. Поэтому летним вечером да при открытых окнах то и дело слышно, с каким энтузиазмом поминают прохожие чью-то мать.

Словом, позвони родителям.

Раньше мне в голову не приходило, что штыри фонарей могут быть востребованы только собаками и расклейщиками предвыборных плакатов. С тех пор я изрядно поумнела и знаю, что могут.

А что касается комаров... У меня и на этот счет есть своя теория. Я так считаю: наших кровных среднерусских комаров давно скрестили с пираньями. Получилось новое биологическое оружие массового поражения - эффективное и малозатратное. Обычные боеголовки надо не только отлить и начинить смертельной пакостью, но еще и содержать в приличных условиях, а потом, когда выйдет срок безопасности, - утилизировать. У военных нет на это ни средств, ни желания.

Приличные условия - это ж надо такое выдумать! У нас и люди-то живут абы как, без оглядки на условия. Где упал - там и отжался. Но это так, к слову. С комарами тоже возиться не надо: выпустил в ближайший лесок - и аминь. Плодитесь, твари, и размножайтесь.

Думаю, сейчас кровожадные мутанты апробируются на местном населении: если население выживет, значит плохо скрещивали, и несколько высоких чинов отправятся на заслуженный отдых. Если население не выживет, другие чины получат по Звезде Героя капиталистического труда с пожизненным правом бесплатного проезда на общественном транспорте, который к тому времени отменят за ненадобностью.

Я прошла мимо темного здания школы и остановилась перед домом под номером двадцать один. Дом как дом. С виду - ничего мистического. Даже обидно. Я шагнула вперед. Но тут чья-то сильная рука схватила меня за шкирку и потянула в кусты. Сердце ухнуло в пятки. Я задергалась в тщетной попытке освободиться и открыла рот, чтобы включить сирену. И в этот ответственный момент железная рука, больно саданув по носу, впечаталась в мои челюсти. Что есть силы я стиснула зубы. В пылу борьбы, между прочим, я совсем забыла про спицу. А когда вспомнила, было поздно.

- С-с! Ты чего кусаешься? - раздался трагический шепот. И я узнала голос Натки.

- Ты? А я думала - маньяк.

- Разочарована, воинственная ты моя?.. С-с, надо же как больно... Ты прокусила ладонь!

- Сама виновата, - парировала я, - Нечего рот затыкать. Свобода слова священна - проверь по конституции.

- Из-за твоей конституции мне придется делать прививки от бешенства.

Только этого не хватает!

- Не переживай, - утешила я, - У меня слюна ядовитая. До прививок ты не доживешь.

- Подруга называется. Утешила называется, - укорила она меня, - Эх ты...

- Ну извини, в последнее время у меня нервы ни к черту. Лучше скажи, что ты здесь делаешь, только в темпе, - кажется, я опаздываю.

- Говори тише, - прошипела Натка, - Нас могут услышать.

Я понизила голос и повторила вопрос.

- Караулю кусачую кретинку. На, возьми, - она вложила в мою ладонь небольшой предмет, гладкий на ощупь, - Это от моего учителя.

- Черт, темнотища - ничего не вижу. Что это? И что ты хотела рассказать о Ванде? Только быстро.

- О Ванде быстро не расскажешь, так что потом, а это - оберег. Надень его под платье. И запомни: спать в гостях неприлично. Повтори! -

потребовала она.

- Не морочь голову, это я и без тебя знаю. Слушай, мне пора, я побежала.

- Повтори! - настырно потребовала подруга, удерживая меня за руку.

- Спать в гостях неприлично, - повторила я, чтобы отвязаться, - Это все?

- На всякий случай имей в виду, что мы с Николашей ждем тебя здесь.

Чуть что - кричи погромче.

Я фыркнула. Скажет тоже.

- Вы опаздываете, - вместо приветствия проскрипел голос, принадлежащий типу со скошенной нижней челюстью, тонкими малокровными губами, маленькими глазками-буравчиками и тусклыми волосами, собранными сзади в чахлый крысиный хвост. На нем было длинное серое рубище, доходящее до волосатых щиколоток и подпоясанное шнурком. Странный наряд для мужчины. И абсолютно не идет ему. Однако я не затем пришла, чтобы спорить о вкусах.

- Вас уже ждут.

Я решила не оправдываться перед бесвкусным типом и молча перешагнула через порог. Мистер Крыс, как я его тут же окрестила про себя, распахнул следующую дверь:

- Прошу, - и быстро захлопнул ее за моей спиной, как будто боялся, что я передумаю и сбегу. Ну и нравы.

Я оказалась в тесном окружении стен, от пола до потолка задрапированных черной материей. Ни одного окна. Душно. Под ногами - черное ковровое покрытие. Единственный источник света - прожектор, разрезающий сумрачное пространство строго по диагонали. И голова с обрубком шеи.

Мама.

С противоположной стены пустыми глазницами таращилось матово-бледное лицо, застывшее в немом отчаянном крике. Ужас. Я содрогнулась и собралась было озвучить чужой крик, но уткнулась взглядом в другую голову. Сбоку, из складки черной материи, щерился ехидный оскал.

Постойте, - дошло до меня, - так они ненастоящие! Я осмелела, шагнула на середину комнаты и оглядела стены. Зрелище было не из приятных. Кроме ужаса и злорадства, я также обнаружила удивление, злость, зависть, отчаяние, печаль и смех. Скульптор, сваявший головы, должно быть, хорошо разбирался в человеческой натуре и верно передал неживому гипсу живую суть.

Но я-то!.. Надо же, купилась, лоханка. Даже обидно.

Понятно, в этой комнате Ванда маринует слабонервных посетителей с тем, чтобы они дозрели до уровня ее сокровенного знания.

Я не удержалась и показала ужасу язык. Что, съел?

От черной стены отодвинулась черная панель. В проем хлынул нестерпимо яркий, слепящий свет.

- Прошу, - прохрипел невидимый динамик.

Я зажмурилась и вошла в поток света словно в холодную воду - на глубоком выдохе.

- Благие духи приветствуют вас, - произнес невыразительный женский голос, и я разлепила веки. На жесткой кушетке, в окружении двух высоких ваз с пурпурными розами, источающими необычайный аромат, которым так и хотелось пропитаться, сидел, скрестив ноги, экспонат мадам Тюссо, одетый в просторный голубой балахон. Женщина выглядела почти как живая. Да, как живая женщина, из которой откачали пять литров крови. Тонкие черты лица, полностью лишенные мимики, матовая кожа, голубоватые, в цвет облачения, губы, высокий восковой лоб.