Если допустить, что царевич наткнулся на сваю и погиб, то все равно мы не можем согласиться, что мать могла разрешить надругательство над телом сына.
Немало вызвало рассуждений в историографии назначение главой розыскной комиссии князя Василия Шуйского — самого опасного политического противника Бориса Годунова. Удивлялись, почему Годунов согласился на это назначение? Удивляться нечему: Годунов знал, что он не повелевал убить царевича. Государевы посланцы вошли в церковь и увидели отрока с перерезанным горлом. Вот воистину шекспировская сцена по накалу страстей. Одни ужаснулись жестокости убийства, другие растерялись: царевич убит, стало быть, надо произнести приговор над могущественным правителем царства: Андрей Клешнин «оцепенел», «застыл», как «соляной столб». Он был единственным, кто знал царевича в лицо. Человека, вышедшего из опричнины, не мог поразить до «оцепенения» вид отрока с перерезанным горлом, и не за Годунова он ужаснулся, ибо знал, что Годунов не причастен к убийству! Ужаснуло его другое. Он увидел тело убитого отрока, но не царевича, и оценил всю сложность обстановки. Нагие спрятали царевича!
Если англичанину Флетчеру пришло на ум, что царевича вот-вот убьют, то разве у Нагих не мог родиться замысел спрятать царевича, чтоб его не нашли убийцы?
Следственной комиссии ничего, не оставалось, как срочно, в спешке, тут же на месте придумать свою версию угличской драмы и ради государственных интересов признать царевича умершим, но, конечно же, не убитым, как это хотели изобразить Нагие. Объяви его похищенным Нагими и спрятанным, сейчас бы явились самозванцы и из Крыма, и из Польши, и из Швеции, да и казаки не постеснялись бы!
Князю Шуйскому сие на руку: устранился последний законный наследник московской княжеской династии, а его родовая линия выходила на первое место.
Едва лишь мы обратимся к версии, что царевич в Угличе не убит и не накололся, а его увезли, как сразу же развязывается самый тугой узел логической цепи.
Царевич жив, стало быть, царь Федор не может «приказать царство» Борису Годунову. В Смоленске присягали не покойнику, а знали, что царевич жив. В Вене ждали воцарения живого сына Ивана Грозного, а не воскресшего из мертвых. С угличанами жестокая расправа, чтобы пресечь молву о живом царевиче, а не о мертвом. Афанасий Нагой прискакал к Горсею за лекарством для царевича, оказавшегося в Ярославле, а не для царицы. И царица Марья, в иночестве Марфа, отдала крест сыну, а не кому-либо другому. В 1600 году Борис Годунов искал на подворье Романовых не корешки для ядовитого зелья, а царевича или его следы, бороду драли Богдану Вельскому за то же. Федор Никитич Романов, Филарет в иночестве, грозил монахам в 1605 году, полагая, что на Москву идет царевич.
Но если царевич еще жив в 1600 году, то естественно возникает вопрос, который мучил многих исследователей, а не он ли царствовал, войдя, в историю под именем Лжедмитрия? Поспешу оговориться, если угличскую драму есть возможность пересмотреть с достаточно прочной опорой, развязывая узлы противоречий, то вопрос о том, кто царствовал, более сложен. Здесь материала для составления суждения значительно меньше.
Зададимся вопросом: сочли бы возможным правители Польши в сложившейся внешнеполитической обстановке того времени поддержать истинного царевича Дмитрия и приложить, усилия, вплоть до военных действий, для возведения его на отцовский престол? Ответ на этот вопрос, на мой взгляд, гасит все сомнения о личности Лжедмитрия I.
Сигизмунд не обладал ни военным дарованием Стефана Батория, ни его решительностью. Он увяз в борьбе за шведское наследство, с юга польскому королевству грозил крымский хан, турецкий султан наносил удары по христианским королям на Балканах, блокировал морскую торговлю Венеции и Генуи, призывы к крестовому походу против ислама не находили отклика. В этой обстановке польские правители искали замирения и союза с Москвой, а не войны.
История знает много примеров, когда государи-изгои, поставленные чужеземными силами, тут же открывали враждебные действия против тех, кто их ставил на трон. Такова природа государственной власти.
Первое появление в Польше претендента на московский престол относится к 1600 году. Претендент пришел к князю Острожскому, возглавлявшему тогда сопротивление православной церкви наступающему католицизму. Не ему было терять поддержку православного царя в Москве. Он отправил претендента в Дерманский монастырь. Что стало с царевичем, неизвестно...
В 1603 году в Брагине у князя Адама Вишневецкого, православного, вновь возникает имя Дмитрия. На этот раз претендент признан. С 1600 по 1603 год не произошло перемены в расстановке внешнеполитических сил в Восточной Европе. Надо отметить, что без искушенных советчиков претендент не мог бы выбрать столь точный адрес. К 1603 году между князем Адамом и Борисом Годуновым обострились до вооруженных столкновений поземельные споры. Тем, кто стоял за спиной претендента 1603 года, нужно было, чтобы он начал свое восхождение со двора православного князя, чтобы скрыть католическую интригу.
Вот он, парадокс, которым и вызваны все загадки с личностью Лжедмитрия.
Итак, первое известие о претенденте — 1600 год.
Дьякон Григорий Отрепьев ушел из Москвы в пасхальные дни 1602 года. Два лица в сознании современников и историков слились в одно.
Царевича Дмитрия в 1600 году не посчитали нужным признать, а когда появился Григорий Отрепьев — за него ухватились иезуиты, а отнюдь не польские правители.
Борис Годунов не ошибся, когда претендента 1603 года объявил Григорием Отрепьевым, но ему и в голову не пришло, что царевич с 1591 года вплоть до появления в Литве у князя Острожского скрывался под именем Григория Отрепьева. Иезуиты это знали и оценили, какую из этого совмещения имен можно сплести интригу. Они понимали, что настоящий царевич никогда не станет «послушен, как труп», а Григорий Отрепьев, объявленный царевичем и поставленный на московский престол, не осмелится выйти из повиновения, ибо они владели его тайной. Знание тайны государя было возведено иезуитами в высшую степень их деятельности.
Наивно было бы полагать, что Григорий Отрепьев только по природной дерзости объявил себя царевичем. Он и шагу не ступил бы, опираясь лишь на свою дерзость. И любое другое лицо, кроме Отрепьева, не подходило иезуитам для их интриги. Дело не только в смешении имен, но и в близости этих лиц.
Здесь нет возможности — объем очерка ограничен — рассмотреть все возможные версии совмещения этих имен и лиц. Но очевидно, что восьмилетнего болезненного мальчика надо было где-то спрятать при женском догляде. Все пути приведут к вдове стрелецкого сотника Варваре Отрепьевой.
Заметим, что настоящий Григорий Отрепьев до пострига носил имя Георгий, царевича поместили к Варваре Отрепьевой под именем Григория. Так слились оба имени. Остальное — дело иезуитской интриги. Царевича подменили самозванцем.
Уяснив этот путь развития интриги, мы увидим, как и остальные недоумения Смутного времени найдут свои объяснения.
19 мая 1591 года Афанасий Нагой просил у Горсея лекарство, три дня спустя после угличских событий. Три дня — это время, в которое можно добраться водой от Углича до Ярославля. В Ярославле Афанасий Нагой пытается поставить мятеж. Мятеж не встал, так же как не встал мятеж и тремя днями ранее в Угличе. Битяговского и его людей избивали не угличане, а Нагие и казаки.
Бессмысленно было просто увезти царевича, объявив его умершим. Объявить его убитым Годуновым и поднять мятеж! Вот замысел, достойный фаворита Иоанна Грозного, Но мятеж — это еще не победа над Годуновым. И вот в конце июня появляется у стен Москвы хан Кызы-Гирей со всей ордой. Но мятеж не встал ни в Угличе, ни в Ярославле, ни в волжских городах, ни в Москве, хотя кто-то и возбуждал москвичей пожарами, и хан, не рассчитывавший на единоборство с Годуновым, бежит назад, сговор с Афанасием Нагим не дал результата.
Василий Шуйский и Лжедмитрий встали перед Думой и земцами на суд. Шуйский утверждал, что на престол взошел не царевич, а Григорий Отрепьев. Царь и не отвергал, что он Григорий Отрепьев, но он же и царевич Дмитрий, скрывавшийся под этим именем от Годунова.
