Звон пружин, опустивших тетиву, заглушил конский топот и визг ордынцев, полет четырех тысяч стрел рванул воздух как громом, удар стрел о цель отозвался горным обвалом. В первую тысячу всадников пришло четыре тысячи железных стрел. Второй ряд ворвался в мятущихся коней, перескочил через павших всадников. Вторая тысяча ордынцев получила еще две тысячи стрел.
И этот ряд Ковергуя был повержен, пал, пронзенный насквозь железной стрелой, и сам Ковергуй.
Третья тысяча всадников вырвалась из смертной полосы, потеряв стройность. Ей дали выровняться, ордынцы успели пустить стрелы, но стрелы были встречены колыханием длинных копий с повязанными у наконечников конскими хвостами и потеряли убойную силу. На расстоянии в пятьсот шагов в тысячу всадников третьей линии пришло еще две тысячи железных стрел.
Остановились бы и четвертый и пятый ряды тумена Ковергуя, да жали на них задние ряды. Четыре тысячи железных стрел в грудь двум тысячам всадников. Залп не по цели, залп по сплошной стене всадников.
Мешая строй, не лавой, а тучей, перекатились еще две тысячи всадников через убитых. Метались кони, бились на земле, топтали раненых. Не шелохнулся строй пеших воинов, стальная дуга наклонилась в напряжении. Достать до копейщиков, другого и нет в мыслях у ордынцев, ярость и отчаяние, отчаяние и ярость. Два залпа один за другим, четыре тысячи железных стрел в упор, с расстояния в двадцать пять шагов. Этот удар не стрел, это все равно что удар копий.
Между всадниками тумена Бегича и строем копейщиков не осталось ни одного ряда. Бегич вел своих нукеров, Бегич рвался к пешему строю, Хазибей и Корабалук рвались к конным русам.
Никто не поднимал лука, загородились щитами от смертоносных стрел, должны они иссякнуть. Бегич не поверил своим глазам. Он слышал, что трубы русов подали какой-то сигнал. Он даже не понял, что случилось, ему сначала показалось, что его конь убыстрил бег. Нет! Конь шел мелкой рысью, пеший строй русов перешагнул через мертвые ряды ордынцев и шел навстречу, выставив копья. Пешие шли на конных, нигде не изломав линии строя длинной в поприще. Так пахари, так ремесленники не ходят, так могли ходить, только воины Александра Двурогого. Подумалось было, вот о чем надо упредить Мамая! Орде конец! Подумалось, и пал Бегич, пронзенный стрелой. Стрела пробила щит, пробила стальное зерцало арабской работы и вышла из спины Бегича. Падая, он видел, что валится небо на его воинов.
Вновь затрубили трубы в стане русов. Дмитрий подал знак к удару конным полкам.
В полку правой руки впереди шли в три ряда, по две сотни в лице, всадники, закованные с головы до ног в железо, на конях, одетых бронею. Нагрудники у коней с острым тарчем, на лбах острые шишаки. Литовские рыцари, псковичи и половчане тронулись мелкой рысью, выставив вперед тяжелые и длинные копья. Как нож входит в мокрую глину, так они врезались в смешанную толпу ордынских всадников, не давая ордынцам ни повернуться, ни сойтись на сабельный удар.
Тимофей окольничий развертывал конный московский полк, тесня ордынцев на копья пешей рати. А из густого леса копий вылетали железные стрелы, разя без пощады. Даниил пронский вывел рязанскую дружину. Впереди дружинников мчался рязанский воевода Назар Кучаков.
Ордынцы сцепились врукопашную. Не обучена рязанская дружина биться в строю. Каждый за себя, отважно, смело, дерзко, но рассыпались в поединках. И пал от ордынской сабли Назар Кучаков. Выдали его боярские доспехи, закружили его трое ордынцев и порубили.
Задержка в беге стоила жизни темнику Хазибею. Ачи-хожа не перевел запасного тумена на русский берег. Он дал сигнал к отступлению, чтобы своим не затруднять переправу через Вожу.
Пали темники Корабалук и Кострок. Кованая рать Андрея Ольгердовича сбросила в реку левое крыло ордынцев, Тимофей Васильевич завернул московский конный полк на подмогу рязанцам и пронцам.
Московские конники обучены биться, не ломая строя. Они шли по полю, будто боронили поле смертной бороной. Еще раз довернул Тимофей Васильевич московский конный полк и погнал ордынцев в реку.
Нет, не трусливы ордынцы. Те, что перебежали через Вожу, остановились, построились и били из луков, отгоняя от реки русских всадников, прикрывая отступающих. Конные сотни русских войск отошли от реки, из пешего строя выступили стрелки. Осталась на их долю работа — иссечь стрелами оставшихся ордыцев.
Дмитрий стоял на холме. Молчал, стиснул губы, не работал ни копьем, ни мечом, а по лицу струился пот, в черных глазах стыли слезы. Знал, что готовил, но и сам не ведал, какую приготовил силу на великого врага, на оскорбителей, грабежников, на терзателей русской земли.
Тихо стоял рядом Олег, губы его шептали:
— То и во сне не приснится, то и ворожея не наворожит!
Стрелки отжимали залпами ордыцев от реки, охватывая полумесяцем тех, кто не успевал перебежать Вожу. Пришла стрела из лука, умел ордынец стрелять, сызмальства был обучен на скаку бить без промаха. И снос бокового ветра учел, и стрелу послал точно, выцеливая шею воина на стыке кольчуги и шлема! А может быть, и случайная то стрела, как судьба. Пришла стрела в шею Дмитрия Монастырева, белоозерского наместника и воеводы стрелков.
Изрубить тысячи человек, даже если бы они и не сопротивлялись, время и силы нужны. Ордынцы, стиснутые, сжатые со всех сторон, пытались огрызаться, конные кололи копьями, стрелки били стрелами, давили длинные копья пеших воинов. Вода в Воже окрасилась кровью и выступила из берегов.
Затрубили трубы.
На холм к шатру Дмитрия принесли Дмитрия Монастырева и рязанского боярина Назара Кучакова. Кем был Монастырев для русского воинства, то ведали князь Дмитрий и Боброк. Омрачила эта смерть воинскую победу. Дмитрий опустился на колени и молвил:
— Записать навечно в поминание Дмитрия Монастырева, князя русского, и рязанского боярина Назара Кучакова. Поминать их во всех русских церквах!
Первым заговорил Андрей Ольгердович.
— Видел я, брат мой старейший, много битв... Бился с немецкими рыцарями, ходил на Орду, водил полки с отцом. Скажу, закатилась звезда Орды! С твоим войском готов идти в любые страны, нет силы, способной его остановить, как не было силы, что могла бы остановить войско Александра Македонского.
— Слова твои, брат мой Андрей, радуют мое сердце,— ответил Дмитрий.— Я никуда не собираюсь вести это войско. Создано оно лишениями и смертным трудом, дабы отстоять родную землю. Не для завоеваний оно создано, а оберечь труд наш, землю нашу, детей наших, чтоб не погасла свеча и не пресекся род русский.
С полночи налегла над Окой непроглядная могла, гасила костры, сверкали они в двух шагах желтенькими светлячками.
Туман поредел к полудню. Боброк перевел через Вожу стрелков и раскинул их на холмах. Известна повадка Орды заманивать противника в глубину степи. Осторожничал.
Разъезды пронизали весь путь от Вожи до Переяславля. Возвестили: Переяславль цел стоит, ордынцев не видно, бродят на лугах ордынские табуны, стоят ордынские вежи, забита ими вся дорога.
Боброк пустил в догон конных. Игнат с тремя сотнями стрелков, с людом своим, с приказчиками, с писцами подошел к ордынским вежам. Табунщики ловили на лугах ордынских коней, писцы и приказчики исчисляли захваченное в вежах.
Богаты вежи оружием: копьями, стрелами с калеными наконечниками. Кольчуги, шеломы, кривые ордынские сабли — все брал на учет Игнат. На возу у Бегичевых веж Игнат обнаружил хилого попика с редкой, россоховатой бородкой. Он выбежал навстречу стрелкам, осенняя их крестным знамением, осыпая проклятиями ордынцев, вознося благодарственные гласы к небу.
— А ты как попал в ордынские вежи? — спросил попика Игнат.
Очень сомнительной показалась ему радость этого темного человечка с козлиными ухватками и с лукавыми серыми глазами.
— Вез меня князь ордынский ставить в Москве митрополитом. Рад несказанно, что погнали вы нечестивых!
Могло быть и так. Игнат приказал стрелкам обыскать попика, вывернуть все потаенности в одежде, весь скарб на возу. Мог тот попик везти переметные письма к московским переметчикам. Писем не нашли, нашли ладанку на груди с неизвестным зельем.
