Для Дмитрия и Боброка тоже решающий миг — дело их жизни перед грозным испытанием. Если сломается «стена», то конные рыцари разорвут пеший строй. «Стена» медленно под ритмичный бой бубнов наползала на пеших рыцарей.

То, что не видно было Ольгерду с холма, видели те, на кого были направлены длинные копья. Ощущение, что вот-вот по лицу пройдет борона. Ближе, ближе...

Из-за холма вылетела лава всадников и устремилась к холму, на котором стояли Дмитрий, Боброк и московские воеводы. То князь Михаил рвался к Дмитрию.

Боброк поднял вверх шестопер и наклонил его вперед. Навстречу тверской дружине хлынула московская конная дружина. На эту схватку и смотреть было нелюбопытно. Московская конная дружина вовсе превосходила тверичан.

Дмитрий и Боброк смотрели на пешую рать. Туда же был устремлен и взгляд Ольгерда. Участился ритм бубнов. «Стена» перешла на быстрый шаг, на ужасающий разбег перед ударом. На все поле и далеко за поле, за холмы, разнесся гром удара копий о щиты и доспехи. Это не было схваткой. Удар и нажим девяти рядов опрокинули рыцарей, будто снесло их потоком.

Колебнулась длинная и ровная линия строя, переступили через опрокинутых и, сделав несколько шагов, остановились перед клиньями конных рыцарей.

На конных пешая фаланга не наступает, а ждет их удара. Сквозь пеший строй прошли стрелки. Первый ряд опустился на колено, заряжающие на колено; второй ряд стоял, заряжающие стояли; третий ряд готов был поддержать частоту залпов.

Рыцарские клинья тронулись рысью.

Железные стрелы вырывали, сбивали первые ряды, жалили фланги, но массу клина разбить не могли. Клинья как бы обтесывались, но надвигались неумолимо.

Пришел миг!

Истаивая на глазах под ударами железных стрел, рыцари замедлили рысь. Перед склоненными копьями пешего строя кони пятились. Рыцари остановились, не в силах послать коня в прыжок. Иные пытались копьем отклонить копье пешего воина, но грудь рыцаря кусали еще семнадцать копий. На каждого конного восемнадцать копий. Железные стрелы разили из пешего строя, там, где рыцарь берегся копья, его доспехи пронзала железная стрела.

Боброк поднял шестопер и движением руки отклонил его вправо. Взвыла труба, резкими ударами отозвались бубны, медленным шагом «стена» двинулась на мечущихся перед ней конных рыцарей. Рыцари повернули коней, рысью, рысью поскакали вспять.

Дмитрий видел, на всю жизнь запоминая, ликуя, веря и не веря, в свершившееся: одинокий всадник на далеком холме, Ольгерд, повернул коня и тут же исчез за холмом. Медленно, в ритм боя бубнов двигалась пешая «стена» вперед, поднимаясь в гору, а сзади коноводы гнали коней для стрелков, теперь им предстояло преследовать врага. «Стена» с каждым шагом разъединялась, на ходу раскидываясь в сотни, расширяя охват поля.

— Мне отмщение, аз воздам!— молвил Федор Акинфович и перекрестился. Настал час возмездия за гибель его отца и гибель московской дружины.

Первыми мчались прочь легковооруженные всадники, обгоняя рыцарей, бежали оруженосцы; погоняли коней всадники в доспехах. Мчались вразброд и скатывались в глубокий овраг. За оврагом растягивали телеги, ставили на телеги щиты, садились в осаду.

Рыцари карабкались как могли — кто на конях, кто на четвереньках по крутому склону оврага. Но они были воинами, настоящими воинами. Тут же, на склоне, строились за телегами плотным строем, выставив копья и щиты.

Конь вынес Ольгерда из оврага, взвилось его знамя, затрубили его трубы, собирая войско на обрыве.

Вышла на холм пешая московская рать.

— Побежал! Побежал, Ольгерд побежал! — воскликнул, не скрывая радости, Дмитрий.

— Не побежал!— ответил Боброк.— Отошел и готов к бою! Умеет литвин воевать! Как никто умеет! Ежели бы впал в горячность и продолжил бы бой, потерял бы войско, а отошел и сохранил.

Из-под Любутска на Козельск, а оттуда прямой дорогой на Москву скакали гонцы от Дмитрия с вестью о победе над Ольгердовым войском и о посрамлении тверского князя Михаила.

Московские воеводы и бояре ликовали. Московский тысяцкий Василий Вельяминов, получив в Москве сообщение о посрамлении Ольгерда, двинул московский городовой полк к Любутску, полагая, что теперь Москва вне опасности. К Любутску спешили дружины Олега рязанского и Тита козельского.

Боброк пришел ночью к князю в шатер.

Он раскинул перед Дмитрием замысел полного разгрома Ольгерда, вплоть до пленения великого литовского князя.

В лицо, через овраг, будут наступать пешие копейщики. Они прикроются щитами, выставят длинные копья и, недоступные стрелам, поднимутся к кольцу из повозок.

Им не нужно брать приступом повозки, им нужно только стоять плотным строем и угрожать. Стрелков посадить на коней и пустить в обход Ольгердова стана. Они ударят железными стрелами со спины. Тогда через овраг перевести кованую рать и пустить в наступление пешие полки.

Довольно простой замысел, он сам рождался из обстановки и ясен был не только искусному воеводе, но и любому воину в московском войске. Думал об этом и Дмитрий. Но он помнил, что «хитрость» не в том, чтобы уничтожить Ольгерда, а в том, чтобы, поставив его на колени, не уничтожить. Бить, не убивая, ибо пока высится фигура Ольгерда на западе, Орде нужна и Москва.

Он, Дмитрий, понимал воевод и бояр, и искуснейшего из них в военных хитростях Боброка. Всем им хотелось до конца испытать свою силу, довести до ощутимой победы. Но Дмитрию хотелось бы видеть если не Ольгерда, то его воинов, воинов литовских, воинов западных русских городов в одних рядах с московским войском против Орды, а чтобы это не оставалось несбыточным, нельзя унижать, нельзя проявить жестокость. Занесенный меч не убивает, но оказывается в иных случаях важнее, чем меч разящий.

Оставалась опасной Орда при этаком противостоянии. Но здесь уже работали митрополит и Сергий через своих людей среди христианских восточных купцов.

Допреж того, как затрубили трубы под Любутском, к хану Амурату пришли арабские купцы и объявили, что они посланы Мамаевым ханом Махмет-Салтаном. Отрок хан просит Амурат-хана избавить его от Мамая.

Под Мамаем лежали степи правого Поволжья до реки Воронеж, плодородные земли от Дона до Терека и Крыма, Амурат владел Сараем и левым берегом Волги.

Арабские купцы сказали, что Бегич и Сары-хожа ропщут на Мамая. Мамай наметился объявить себя ханом. Если хан Амурат ударит, Бегич и Сары-хожа выдадут Мамая.

Амурат пошел на Мамая, надеясь, что Бегич и Сары-хожа изменят Мамаю.

На огромных степных просторах рубились ордынцы с ордынцами, битва раскинулась от воронежских степей до рассечения Волги на сотни рукавов у входа в Каспийское море.

Ольгерд послал гонцов в Орду. Он писал  Мамаю:

«Орде скоро стоять на коленях перед Москвой. Тот, кто побил мою рать, развеет Орду».

Князь Михаил спрашивал Мамая: «Нужна ли Орде грозная Москва?»

Мамай выспросил у гонцов, разбит ли Ольгерд? Нет, не разбит, оба войска стоят супротив друг друга, ни одно не решается наступать. Того и нужно Мамаю, чтобы Ольгерд и Дмитрий держали один другого за грудки, пока висит на шее жерновом Амурат-хан. Мамай не ответил ни Ольгерду, ни Михаилу.

Между тем Ольгерду стало невмоготу стоять у оврага под Любутском.  Звали его в Литву дела  немецкие — орденские рыцари оживились, дознав о поражении Ольгерда. Надо уходить с миром, а князь Дмитрий мира не просит. Да и что ему спешить, он на своей земле.

Ольгерд призвал смоленских князей Святослава и Андрея, просил их пойти к Дмитрию узнать — не согласится ли развести войска без боя, на перемирие?

— От кого перемирная грамота?— спросил Боброк литовских воевод.

Князь смоленский Святослав Иванович наперед литовцев объявил:

— От князя Ольгерда и от князя Михаила!

— Не будет перемирия! — ответил Боброк.— Мы с Ольгердом бились. Князь же тверской разбойник,— с ним не мириться, а плетьми наказать.

Литовские воеводы тут же дали согласие, что Ольгерд поручится за Михаила как за подручного князя.