Литовские отряды бродили по волостям. Села и деревни стоят пусты. Невелика добыча от таких набегов. Глиняные плошки, деревянные ложки, голодные собаки и древние недвижные старики на печах. В лесу то стрелами одождят литовских всадников, то арканом с седла сорвут, то в волчью яму всадник завалится.

Сунулись к Бронницам: тверичане и литовцы попробовали взять городок с наскоку. Дубовая стена обмазана глиной, не горит, да и дождь не дает разойтись огню. Со стен жестоко осыпали стрелами, литвины повернули прочь, а тверичане покричали под стенами, выжгли пустые избенки в посадах. Что же будет, если устоят каменные стены Москвы? Жутко становилось от этой мысли Михаилу.

Между тем снеслись гонцами князь Владимир Андреевич и Боброк. Владимир Андреевич с рязанской, пронской и козельской дружинами передвинулся от Козельска в Перемышль. С Перемышля открыта дорога на Медынь и Верею, на перехват Ольгерду, как от Москвы побежит. Суздалец передвинул дружину на Бежецкий верх, заходя на Тверь. Из Переяславля Боброк заступил за Троицу и вышел к городу Дмитрову.

Ольгерд никогда не воевал вслепую, рассылал дозорных и лазутчиков. От Ольгердовых лазутчиков не таились. Считал Боброк за благо, чтобы знал литовский князь, что ожимают его со всех сторон. Занесенный меч страшнее удара! Не очень-то хотелось Боброку испытывать воинов в битве с рыцарями, закованными в доспехи. Не с поражения надо укреплять их веру в себя для битвы с Ордой.

— Как рассудите?— спросил Ольгерд.

Литовские воеводы молчали. Князь Михаил молвил:

— Тверичане на приступ пойдут впереди!

У Ольгерда шрам через всю щеку, когда гневался, рубец краснел, наливался кровью, сходились брови на переносице — страшен вид старика с лохматыми седыми прядями из-под княжьей шапки.

— Сколько воинов у Дмитрия в городе?— спросил он Михаила.

На этот вопрос не смогли ответить ни лазутчики, ни те жители, что схвачены и пытаны. Не ведал, что ответить, и Михаил.

— Ты, брат мой,— сказал Ольгерд,— звал меня на суд с Дмитрием, а Дмитрий не вышел на божий суд, напустил медведей и лютых людей на мое войско! Я пришел судить вас, а не воевать с Русью!

Ольгерд приказал разобрать тараны и растащить туры. У Спаса на бору подъехали трубачи и шталмейстер с белым флагом. Трубачи трубили не боевой вызов, звали на переговоры.

Дмитрий послал к Ольгерду бояр Андрея Кобылу и Морозова.

Прежде чем встретились Ольгерд и бояре, Михаил пришел в шатер к литовскому князю.

— Дмитрий не решится на битву! — сказал он Ольгерду.— Ты уйдешь с московской земли, а я останусь с Дмитрием!

— Запомни, брат, — сказал тверскому князю Ольгерд.— Орда покорила Русь, и русские князья ходят-под ордынскими ханами как их улусники. Если идет Орда, то смерды и иные люди не бьют ордынских воинов, ибо их покарает рука своего же князя. Против меня встало все людство. Я могу выиграть битву, но не могу победить Русь. Иди к хану и проси его смирить Дмитрия. Передай хану мои слова: Дмитрий молод, но грозен! Годы бегут, взматерет — грянет гроза над Ордой!

Ольгерд предложил перемирие до петрова дня, взамен просил выпустить войско без повреждения. Дмитрий созвал бояр.

— Как приговорите, бояре, так и будет! Бьем Ольгерда или с миром ему путь чист?

Первым встал Василий Вельяминов. Постарел боярин, одышка одолевала, осторожным стал.

— Пусть идет Ольгерд!— приговорил Вельяминов.— Перемирие не мир! Будет нужда — не уйдет от меча! Михаил с нами с глазу на глаз останется!

— Тяжкий будет бой, если биться! — сказал воевода Александр Иванович.— Русь горит, как на земле встала, избу смерд наново рубит в семь ден, а вот воинов не воскресим! Нужны   нам воины.

— Побить Ольгерда,— молвил Андрей Кобыла,— это свою силу перед Ордой показать. Рано!

Приговорили перемирие с Ольгердом до петрова дня и с Михаилом мир, лишь бы ушел жестокий литовец...

Уходил Ольгерд спешно, выбрасывая вперед разъезды, опасаясь перехвата из Перемышля, держал сторожевой полк со спины — а вдруг дружины, что шли в Москву из Переяславля, ударят вслед? Ходить умел быстро, пути выбирал неожиданные, змеей вполз на Русь, змеей уползал. Его движение на Москву обозначалось сигнальными дымами, и провожали его сигнальные дымы. Шел на Москву, пытаясь поймать дымарей, уходил — не рассылал к кострам разъезда, и без того таяло его войско.

Возвратившись из-под Москвы в Тверь, Михаил метался в ярости и опаске. Остался один на один с Дмитрием, одна надежда на Орду.

Идти в Орду — надо нести богатый выход, надо нести редкостные подарки, чтобы хана умилостивить, одарить Мамая, а это не так-то просто. Мамай не охотник до мехов и до золота, не покидает ни летом, ни зимой своей юрты. Давно одарен сверх меры доспехами, дорогим оружием. Подарки берет для своих воинов, этим только и можно покорить его сердце, а женам его надо везти украшения из лала, редчайшего самоцвета, что находят в ущельях Каменного пояса, смарагды и соболиные меха.

Поскакали княжьи тиуны и доводчики по волостям собирать ордынские «выходы». Михаил призвал тверского владыку епископа Василия, своего отца крестного, и сказал ему:

— Доколе стоит Москва, не иметь нам в Твери покоя!

И без княжеского напоминания истина владыке известная. Ревновал и он к Москве. Мечтал о власти митрополита всея Руси. Князя не оспорил, но и не поддержал, догадываясь, что не спорить призвал его князь, а требовать.

— Пишу патриарху жалобу на митрополита Алексея за его обман и обиду Твери. Москва и Тверь должны быть равными перед церковным престолом...

Василий помалкивал. Ему-то ведомо, что митрополичье звание получается дарами Москвы патриарху, а за него, за Василия, Михаилу, князю тверскому, дарить в Царьград нечего.

— В Москве свой митрополит, а почему Твери не иметь?— спрашивал Михаил.

Усмехнулся про себя Василий. Разумен князь Михаил, княжение держит грозно, а вот в церковных делах непонятлив. Одна митрополия — то власть, две — уже двоевластие. В одной митрополии все церковные средства в одной руке, а, если разнести те средства на десять рук, что же останется патриарху в Царьграде?

— Бью челом патриарху,— продолжал Михаил,— быть епископу Василию митрополитом, а обидчика чтоб изгнали! Ведомо мне, что и князь Ольгерд пересылается о том же с патриархом.

Князь Михаил искусно бросал зерна ревности в сердце старца, старец догадывался, что княжеская рука тянется к церковной казне.

Велик запрос, но престол митрополита того стоил. Опасался Василий напрасных хлопот. Хан Авдулла, пожалуй, даст ярлык, не впервой Орде намертво сталкивать Тверь с Москвой. Ярлык дадут, а вот как удержать великое владимирское княжение? Дмитрий был юн, не отроком даже, мальчиком, а согнал Суздальца с владимирского стола. Знал Василий, что ничего не бывает тайного, что не стало бы явным, знал, что длинны, руки у митрополита, а не выдержал искуса. Благословил Михаила на поклон хану.

Мамай принял дары тверского князя, пропустил к хану, к эмирам. Отчего же не взять то, что само плывет в руки? Не препятствовал, когда Авдулла дал ярлык Михаилу на великое владимирское княжение. Видел Мамай, что не сидеть Михаилу великим князем на владимирском столе, сгонит Дмитрий, а, сгоняя, кровь прольет и москвичей и твсричан, а это уже добро Орде. Не оспорил он и слов Ольгерда, что пересказал ему князь Михаил: «Дмитрий молод, но уже грозен! Годы бегут, взматереет — грянет гроза над Ордой!» Нет, не опасался Мамай ни Дмитрия, ни Москвы. Свои расчеты про себя держал. Дмитрию долго выбираться из вражды с Тверью и Рязанью; ему, Мамаю, немало надо положить сил, чтобы повергнуть в прах ханов Азиза и Амурата. Да только он, Мамай, опередит Дмитрия, а опередит, так сильная Москва против единой Орды — ничто, а в походе к Последнему морю то будет его покорный улус, и будет он черпать из него казну, хлеб и воинов. А пока он, Мамай, не силен, пусть держит Михаил тверской Дмитрия, чтобы не взмыл в небо соколом.