— Я хочу,— произнес Мамай,— чтобы сын моего друга Ивана получил ярлык у Кидыря. Но, чтобы не случилось беды, я пошлю берегом тумен Бегича... Большой Орде жить рядом с Русью, Синяя Орда недолгий гость в Сарае... Берите ярлык, настанет час прийти сызнова, попомните, чем я помог...

Сергий ликовал в душе. Всегда было так: Орда ставила на Руси князей по княжествам, держала ярлык как сладкую приманку, чтобы стравливать русских. Ныне Орда тянется за помощью к русским князьям, чтобы Русь помогала одному хану против другого. Великое знамение!

Кидырь пришел в Сарай из Синей Орды, Ак-Орды. Ак-Орда — то улус Джучи, но разделился улус: Ак-Орда на Яике и в степях до Сырдарьи; Большая Орда в Сарае на Волге. Ак-Орда далеко от караванных путей по Волге; Большая Орда па золотом волжском пути. Давно ханы и царевичи Ак-Орды зарились па Большую Орду и волжский путь. Царевич Кидырь низверг ничтожного Навруза, сел на ханский трон, но эмиры и темники Большой Орды не приняли его и ушли на далекие стойбища. Кидырь затворился во дворце. Хан без ханской власти.

Андрей Кобыла доложил хранителю дворца, что к хану пришли московские княжичи просить ярлыка на великое княжение и принесли дары. Кидырь передал через хранителя:

— Дары пусть отдадут! Ярлык дам, когда вырастут!

Андрей Кобыла передал дары. Дары понравились, хан смягчился и передал через хранителя боярину:

— Пусть русы ждут!

Сергий меж тем бродил по Сараю, искал Никольскую церковь, где службу правил отец Сильвестр.

Отец Сильвестр заканчивал обедню. Молились в церкви русские рабы, русские ремесленники, что служили в Орде, ордынские христиане. Закончилась служба. Церковные служки гасили свечи. Отец Сильвестр ушел за царские врата снять свое облачение. Сергий стоял и ждал. Отец Сильвестр вышел из царских врат. На его пути встал русский воин и преклонил колено. Сильвестр протянул руку для благословения, и рука повисла в в воздухе. Ему ли не узнать в лицо этого воина, он ли мог ошибиться?

— Исповедуй, отец, меня, грешного! — тихо молвил Сергий.

Сильвестр проводил церковных служек, запер дверь изнутри и провел Сергия в исповедальню. Тут их никто не мог услышать. Сильвестр поцеловал руку Сергия. Сергий обнял Сильвестра.

— Не чаял, не ждал встречи, не надеялся еще раз слышать твой голос, видеть тебя...— глухо, подавляя слезы, сказал Сильвестр.

— Ты жалуешься на судьбу?

Сильвестр опустил глаза.

— Русский в Орде всякий новый день почитает божеским даром. Ты об этом хотел спросить?

— Я знаю, что здесь ты живешь в геенне огненной и нет с тобой близких, монах!— В голосе Сергия прозвучали суровые нотки.— Мы живем на острове, а вокруг геенна огненная. Что страшнее, Сильвестр? Собственная погибель от ордынской сабли или гибель и поругание близких? Ты умрешь мгновенно! Умрут близкие — умирает долго и мучительной смертью твоя душа! Попомни, что говорил епископ Серапион: «Села наши лядиною по-ростоша, величество наше смирися, красота наша погибе... И всласть хлеба своего изъести не можем и воздыхание наше и печаль сушит кости наши». Мы там, на Руси, пока в пепле, мы еще в пути к тому часу, что рассудит нас с Ордою, а ты уже в той битве, для которой ныне раздаются крики рожениц наших... Ты первый пускаешь стрелы, ты первый опускаешь меч! Разве стоит это сожаления?

— Мне тяжко, отец!

— Потому я пришел к тебе, брат! У воинов смерть на людях и с ними слава людская, с тобою слава небесная, а не людская! Я получал твои весточки, а теперь пришел спросить сам. Велика ли Орда, сохранила ли она Батыеву силу?

— Батый жил полтораста лет тому назад. Численно их стало больше, а сила не та! Ныне в Орде раздор и замятия! Раздором и замятней ослабела Орда, ослабела и своим богатством. С Батыем воины шли голодные и злые, шли, не жалея, ничего не имея позади. Русский воин шел, думая вернуться домой.

— А ныне?

— Ныне русский воин пойдет из сел, что поросли лядиною, из дома, что каждый час может быть сожжен ордынцем, пойдет в ярости и гневе; ордынец пойдет, надеясь вернуться к дому, к своим стадам, к своим женам, к своему городу и к своим богатствам.

— И ярость и гнев бессильны против стрел, копий и сабель. То наша забота — вооружить гнев и ярость. Твоя забота, брат, подкладывать сушняка в костер ордынской замятии.

Сильвестр послушно кивнул головой, молвил:

— Орда была сильна терпимостью веры. Сегодня мусульмане идут войной на христиан. Ислам не устает давить, а чем больше давит на веру, тем вера крепче.

— Не надейся, брат, что ордынский христианин не поднимет меча на русского христианина. Но ордынский христианин скажет тебе, что замышляют ордынские владыки против Руси. В Сарай приходят торговые гости со всего Востока. Среди них есть и христиане.

— Есть!— подтвердил Сильвестр.

— Они приняты восточными владыками и царями. Они знают, кто и на кого точит меч. Нам это тоже надо знать!

— Враждуют между собой и мусульмане,— заметил Сильвестр.

— Мудрый властитель, прежде чем идти в поход в чужую землю, расспрашивает о ней купцов. Христианские купцы, а ты говоришь и о мусульманских, могут направить меч ордынских соседей на Орду. И это будет нам великой подмогой! Труден твой путь, монах!

— Когда?— шепотом спросил Сильвестр.

— Никто не может предотвратить неизбежное, тебе назначено смотреть, как оно свершается!— ответил туманно Сергий.

Векиль ханского дворца объявил, что хан Кидырь назначил срок, когда примет челобитие московских князей.

Бояре ночью собрались на совет. Проблеск надежды. Принимая княжичей, хан знал, о чем его будут просить. Ждать осталось недолго, всего три дня.

Не сразу, а издалека, сначала глухо, потом звонче разорвал тишину и оглушил степь конский топот. Всадниками Мамая, охраняющими московских княжичей, командовал темник Бегич. Бегич вошел в шатер. Приземистый, кривоногий, с плоским лицом и желтыми глазами, как у тигра.

— На коней!— крикнул он.— Хана убили!

Второй раз в жизни охраняли Дмитрия от беды ордынские сабли. Первый раз на Кучковом поле сабли Ирынчея против взбунтовавшихся горожан, ныне ордынские сабли против других ордынских сабель.

Хан Кидырь кочевал. Шатры русского посольства стояли в пяти или шести поприщах от шатра хана Кидыря.

Ночь над степью тревожна. Полыхало зарево над Сараем, сверкали огоньки факелов в степи. Где-то шла сеча между туменами хана Кидыря и его сына Темира, поддержанного ханом Синей Орды Урусом. Всего этого ни Андрей Кобыла, ни Сергий не знали, они могли лишь оценить опасность, которой подвергаются княжичи, ибо в ночной сече не разбирают, кого рубить.

У пристани всадники Бегича срубились с какими-то чужими всадниками. Московские дружинники встали вокруг пристани полукольцом, охраняя посадку на струги. Сарай горел. Зарево над городом сливалось с утренней зарей. Рассвело. Струги отчалили от берега.

С берега по стругам били стрелы. Стрелы падали, как дождь, как ливень. Дружинники загородили борты щитами, чтобы стрелы не достали гребцов. Струги развернули паруса и вышли на стрежень, выруливая против течения. С восточного берега отчалили лодии, они шли наперерез стругам, вдогон выплывали лодии от пристани.

Несметной чередой лодии и челны выплывали преградить путь московским княжичам. Все дело Александра Невского, его внуков и правнуков оказалось под непредвиденным ударом, ничья мудрость не могла его ни предугадать, ни отвести.

Дружинники изготовились к ближнему бою, если лодии зацепят баграми струги. Сергий тоскливо оглядывал необъятный простор Волги. Широкая она здесь, от берега до берега не услышать голоса, не услышать набата. Стрелы с берега не долетали, всадники, что ждали добычи, казались малыми точками. И вдруг сзади в лучах красноватого солнца возникли разноцветные паруса, туго наполненные ветром. Паруса стругов. Они шли сильно, и на глазах сокращалось расстояние между ними и московскими стругами. Это не лодии, которые шли на одних веслах, это полет быстрокрылых птиц. Весла и паруса легко их несли против течения. Если это враг, то от него не уйти. А откуда бы здесь взяться друзьям?