Раздаются неразумные голоса: прогнать князя Ивана и позвать «удобного» князя. Кого? И только ли неразумные те голоса? А не подосланы ли в Москву от тверского, или от рязанского, или, еще того лише, не суздальских ли князей то голоса? Говорят, князь поддался боярам, а те князья разве без бояр придут? Да еще с чужими, для тех Москва холопский городок. От купцов доводится пожелание прогнать сурожан, заставить Ивана выгнать Некомата и его гостей. Купцы охочи загребать жар чужими руками. Ремесленнику и умельцу от своих купцов еще того меньше прибыли, чем от чужих. Да что сурожане? Они не с оружием, а с деньгой пришли. Только тронь их, так не то что Ирынчей с сотней ордынцев, так и ордынскую рать пришлют, от Москвы одни головешки останутся.

Ладно о горячих головах, их остудить не так-то трудно, ведома Монастыреву тайна, о ней ни в торговых, ни в ремесленных сотнях не ведали. Князь Иван готовил оружие для большого дела, о том деле с ненадежным человеком нельзя и перемолвиться.

Однажды тысяцкий привел Дмитрия Монастырева в княжьи хоромы в ночное время с черного крыльца. Провел темными переходами в горницу, крепко притворил дверь.

— Сызмальства мне известен оружейник!— молвил Алексей Петрович.— Верь ему, князь, как мне, как себе.

Заказ на клееные луки, на стрелы, на кольчуги, на наконечники для копий, на мечи давно уже был получен через тысяцкого. Оружейникам и кузнецам грешно было жаловаться на невнимание.

Монастырев принимал заказ и на изложил для самострелов, правда, пришлось его передать плотникам. Тысяцкий торопил с заказом, Монастырев ездил во Владимир, добрался до Устюжны, по дальним оружейникам развез заказы, повидался с рудознатцами. Много требовалось ныне в Москве стали и железа.

В этот раз князь Иван спросил старшину оружейной братчины, есть ли в Москве мастера, что умеют ковать стальные луки, тугие и пружинистые, что могут пустить с самострела тяжелую железную стрелу.

Мастера берегли свои секреты. Передавали от отца к сыну, от деда к внуку. Дорог был в исполнении самострел со стальным луком. Греки называли его цагрой, немцы — армбрустом, латиняне — арбалетом. Стальной лук делался таким тугим, что тетиву натянуть можно было только воротком. Стрела из такого самострела летела за тысячу с лишним шагов, пробивала насквозь любой доспех на полтысячи шагов. Слыхал Монастырев, что латиняне на католическом Соборе запретили применение этого оружия против христиан. Понимал это Монастырев так, что римский папа защищал своим запретом рыцарей от горожан, ибо горожанин с арбалетом оказывался в бою сильнее рыцаря. Орден и литовский князь Ольгерд накрепко запретили завозить на Русь арбалеты со стальным луком. Новгородские купцы привозили арбалеты тайком от ганзейского досмотра.

Выковать упругий стальной лук требовалось особое умение. Надо было подбирать особую руду, плавить ее, зная секреты плавки, и ковать с хитростями, которыми мастера не очень-то делились. Заказы на такие самострелы были редкими. Потому в Москве и не было умельцев изготовить стальной лук. Был один старик, но что двумя руками сделаешь. Изготовил он несколько стальных луков для великого князя Симеона.

— Сколько нужно таких самострелов?— спросил в ответ Монастырев.

Князь Иван улыбнулся тихой и ласковой улыбкой, наклонился к Монастыреву, оглянулся на окна в тереме, на тысяцкого, шепотом произнес:

— Мне много нужно стальных луков! Много, очень много нужно, старшина!

— Полета? Сто?— спросил Монастырев, предвкушая богатый заказ и прикидывая, сколько может сделать старик, кого к нему поставить подручным.

Темные глаза князя Ивана пытливо смотрели на Монастырева.

— Тысячу...— выговорил он едва слышно. Монастырев откинулся от князя. Он сначала подумал,

что ослышался. Но князь тут же повторил это слово.

Монастырев слыхивал, что некоторые дружины новгородских ушкуйников имеют по нескольку сотен самострелов со стальной пружиной. Дружина Семена Судакова, Степана Ляпы. О них слава гремит по всей Волге, по Каме. В Каспийском море их струги ходят, будто бы у себя на Ильмень-озере, в Заволочье они чуть ли не хозяева, бродят по Студеному морю, провожают караваны новгородских купцов по Варяжскому морю. Они годами собирали оружие, ковали им стальные луки новгородские кузнецы, а также немало их вывезли из городов Брюгге, Гамбурга, Лондона. Монастыреву доводилось видеть у новгородцев арбалеты и ножи парижской работы. Князь Иван угадал его раздумья.

— И тысячу мало!— молвил он по-прежнему шепотом.— Я думаю о двух, о трех тысячах...

Монастырев почувствовал, как простегнул по спине холодок. Ой, непрост заказ! Великое дело за ним скрыто. А говорили, что князь Иван несвычен к воинскому делу, князь тихий и милостивый. Да разве нужда князю мечом разить? То, что он сказал, то страшнее меча.

— Что примолк, старшина?— спросил тысяцкий.

— Тысячу, две... На это уйдет лет десять!

— А если поспешить? Не одна Москва славится кузнецами.

— Это надо собирать кузнецов со всех русских городов!— ответил Монастырев.

— В Москву?— спросил тысяцкий.— Собирай!

Иван приподнял руку, остановил тысяцкого.

— Не только в Москву. Здесь много ордынских глаз. Собирать надо кузнецов в Белоозере, в Устюге. И железо там ближе, и от чужого глаза далее...

Князь подманил Монастырева поближе.

— Молчи, старшина, об этом деле. Попомни. Для тебя здесь на одном конце смерть, на другом — боярская честь, княжеская честь! Стальной лук не тайна! Брат мой Симеон дарил самострелы со стальным луком ханам для охоты. Тайна, что их будут тысячи... Большая тайна! Мани кузнецов со всей земли, а старика своего обяжи отдать секрет мастерства ученикам.

— Дорогое  это  дело,  князь! — молвил   Монастырев.

— Калита моего отца объемистая. Достанет в ней серебра.

Таков князь Иван. Тысяцкого убили, князя со стола согнать? У него все узлы этого дела в руках. И малолеток поймет, что к чему. Ордынский лук убивает на триста шагов, самострел со стальной пружиной убьет на тысячу шагов! Уйдет Иван — разорение Москве, гибель великому началу. Придут суздальские, тверские или рязанские князья.

Монастырев решил: Москве держаться князя Ивана. Одному пойти в княжьи хоромы для разговора с князем нельзя, пойти с другими — не получится беседы. Метался, сдерживая горячих, что собрались звать соседних князей, а тут и сам князь пожаловал к нему в дом.

— Времени у нас мало! — объявил Иван.— Говорить надо о многом. Садись, хозяин, и не суетись!

Монастырев сел на лавку рядом с князем.

— Город строить надо, а никто не строит,— начал Иван.— Бродят с оружием с утра до ночи, рушат хоромы, воруют на дороге!

— Обиды, князь!

— Убитый не воскреснет и другого нет! Тебя поставлю тысяцким — станешь?

— И меня убьют бояре, как убили Алексея.

— Убьют!— согласился Иван.

— А если бояр отпустить? Пусть идут с богом!

Иван сокрушенно покачал головой.

— Шел я к тебе, Монастырев, думал, как нам беседовать? Так и думал, что надо тебе объяснить, что такое княжеская власть. Откуда она пошла и к чему пришла? Русские летописи читал?

— Нет! Не сподобился! Берегут старцы, послушникам не дают.

— Было когда-то все очень просто. Жили люди на нашей земле родами и племенами. В каждом племени свои старейшины, в каждом роде свой старший. Старший — это старший и по власти и по возрасту. Ни бояр, ни князей! А разве старейшины не та же власть? Власть-то она власть, да слабая власть: платили племена дани грозным соседям. Соседи — хазары, а хазары — это все равно что ныне Орда! Как от хазар избавиться? Нужно войско! Если воевать, кому же тогда пахать землю? Думали и надумали: призвать варяжских воинов, чтобы оберегали землепашца и охотника, а за это ставить их на корм, на стол. У варягов скудная земля, у русов — обильная. Пришли их ярлы и привели дружину.

— Сказывали старцы послушникам про те давние дела. То ли позвали, то ли сами пришли Рюрик и братья...— вставил слово Монастырев.