Знал он характер князя, пристально следил за всеми тремя сыновьями Калиты. Смерть, однако, неотменима и неподвластна человеку. Остался на княжении милый стеснительный юноша, мужем его назвать в его двадцать семь лет не поворачивался язык. Запоздалое юношество, дети пошли, а все не муж.

Медлительный, раздумчивый, ленивый на движения, получил он огненную жену. Огонь и вода не живут вместе, а им жить, сожительство их скреплено церковью, и он, Сергий, обязан блюсти это скрепление. Княгиню, чтобы держать, надо осмолить рукавицы, в руках должна быть мужская сила. Иван склонен к словам, руки у него слабые.

— Идешь ты, князь,— наставлял Сергий,— к царям могущественным и капризным. Идешь к царям, предел царству которым положен их невежеством и дикостью. Саблей рубить — ума не нужно, потому и раздвинули их прадеды царство на необозримые просторы. Удержать эти царства им не дано. Сила их тает, твоя собирается. Но скажи мне, князь, ты начитан в старинных книгах, справедливо ли, чтобы умный человек, вооруженный мудростью, не мог уладиться с невежеством? Скажу попроще! Что стоит твоя мудрость, если не может разрушить хитрости и козни невежества?

— Я не о книгах к ним иду спорить!

— С невежеством не спорят, князь, с невежеством соглашаются, но делают по-своему. Скажи, князь, что дороже: поклон невеже или спокойствие в Москве и в городах? Город поставить, людьми заселить, людей накормить — надо много положить труда.

Князь и Сергий шли по тропке между кельями. Сергий перебирал в руке четки. Обронил их. Князь торопливо нагнулся и поднял четки. Взгляды их встретились, месяц и звезды озаряли тропку. Иван увидел на лице у Сергия улыбку.

— Как же, князь, легок поклон до земли? Не правда ли? Невежество спесиво, спесь, как и железо, гнется тяжко!

Иван понял урок и тоже улыбнулся.

— Невежество, князь, всегда спесиво. Не имея ума быть выше других, оно любит зримое и ощутимое обрамление своей власти. Невежество придумывает для себя пышные титулы, надеясь их пышностью заменить разум, невежество любит блеск золота, полагает, что на золотом троне оно прочнее сидит, чем на деревянной лавке. Невежество знает, что люди льстивы, оно знает, что льстят из страха и корысти, но приемлет лесть, радуется лести, само себя убеждает, что и в лести правда! Оттого и беспощадно невежество к правде, к слову правды о своем бессилии. Поклонись, князь, хану. Низко кланяются в Орде сейчас суздальские твои дяди и братья. А ты поклонись ниже! Тебе это легче, в тебе меньше спеси и больше ума. И тут ты одержишь первую свою победу! Москва — новый город, Москве не в укор низкий поклон, Москве предназначено положить на плечи врагов свою тяжелую руку!

В Орду можно идти на стругах и лодиях по Москве-реке до Оки, по Оке на Переяславль рязанский, оттуда на Муром, с Мурома на Нижний Новгород, и там путь чист по Волге. Нижний Новгород — владение Константина суздальского, а он сам просит в Орде ярлык на великое владимирское княжение, может выставить заставы на Оке и не пустить московского князя.

Другой путь по суху на Лопасню. У Лопасни переправиться через Оку и, минуя сторонкой рязанскую землю и рязанские заставы, идти на Березуйский овраг, оттуда к Дону, где в него впадает река Непрядва. Через Дон лежат перевозы, за перевозами начинается Куликово поле. С Куликова поля путь на Кузьмину гать, далее перевоз через Быструю Мечу, а там уже недалеко Комариный брод, за которым раскинулись ордынские кочевья.

На Куликово поле князь Иван, а с ним тысяцкий Алексей Петрович Хвост и посольский боярин Андрей Кобыла, а с ними княжьи дружинники пришли под вечер. Стали на ночевку станом. Обнесли чело высокого холма повозками в несколько рядов, выставили меж повозок высокие щиты, разослали сакмагонов на дальние дозоры.

Куликово поле широко раздвинуло непроходимые дубравы, что тянулись от Оки через Уперту и до Быстрой Сосны, а за Быстрой Сосной, за рекой Воронеж переходили в Черный бор. Дуб не любит болото, меж Непрядвой и Доном с водораздела разбежались малые речки Нижний Дубик, Средний Дубик, Верхний Дубик — притоки Непрядвы, Смолка и Курца — притоки Дона. Берега этих рек — топкие болота, обиталище куликов и куличков, потому и названо поле — Куликовым. В болотах всадник тонет вместе с лошадью. А вот меж болот протянулись два холма, между ними и поле.

Летний рассвет ранний, петров день не наступил. По кустарникам над речками раскричались соловьи, до того же звонко, что подняли князя, не дали доглядеть последний утренний сон.

Князь вышел из шатра. С холма дивный вид, ничем не похожий на московские леса. Там горизонт очерчен еловыми мутовками, как точеным частоколом, здесь кудрявится зелень дубов. До того красивы их могучие шапки, что даже не верится, что такое бывает в яви. Далеко за этой зеленой грядой поднимается солнце и, будто бы отразившись от зеркала невидимого отсюда Дона, осверк-нуло росу на зелени, засияли на земле неисчислимые звезды, сверкнули медяные шлемы на головах дружинников. Кружилась голова от дурманящего запаха трав и цветов. То не домотканый ковер, а ковер, сотканный божиим изволением, до чего же цветист, до чего же красен.

— Красный холм! — молвил Иван, навечно нарекая безымянный взгорок над Куликовым полем.

Солнце подожгло беззвучно летящие облака, с болот поднялись на дневной перелет утиные стаи, прошелестели крыльями лебеди, тревожно перекликаясь: «Клинг-кланг, клинг-кланг!» Чибисы, будто поддразнивая воинов в железе, со свистом рассекали воздух над шатром, вопрошая: «Чьи-вы, чьи-вы?»

Гридня поднял лук, наложил стрелу и оттянул тетиву до уха, выцеливая самого дерзкого и крикливого.

— Оставь!— остановил его Иван.— Он солнцу радуется!

Неслышно прискакали сакмагоны. Копыта коней обернуты войлоком. Донесли, что за Утиным бродом, там, где подходит к шляху заливной луг, кочует Орда, водит ее темник Мамай, зять царевича Бердибека, старшего ханского сына.

Сняли стан, запрягли повозки. Наперед вышли старшие дружинники, опустили прилбицы, как бы ненароком ордынцы не осыпали стрелами. Тысяцкий выехал вперед с ханской грамотой.

Сразу за Утиным бродом появились ордынцы, с десяток всадников. Они с минуту смотрели на приближающийся княжеский поезд и вдруг, завизжав и вскинув луки, помчались, будто бы в бой.

Алексей Петрович человек бывалый, еще с Симеоном Гордым ходил в Орду, знал об этих шутках. Это они для устрашения, попугать и поозоровать и пограбить не прочь, если не иметь опасной грамоты и пайцзы. Тысяцкий поднял золотую дощечку со скрещенными стрелами. У ордынцев глаза зоркие, угадали ее издали. Не замедляя бега коней, прошли мимо и повернули назад.

Княжеский поезд перевалил через изволок. На просторном придонском лугу разбросаны юрты, повозки, бродили табуны коней, из юрт повыскакивали детишки, свистели и кричали, охочие безнаказанно подразнить взрослых. Ордынцы на конях окинули полумесяцем поезд, а навстречу по дороге на золотистом аргамаке, и по масти коня можно узнать темника, ехал невысокий сухопарый всадник.

Князь Иван и темник Мамай встретились. Ни тот ни другой друг о друге не слышали. Ивану под тридцать, Мамаю едва за двадцать.

— Кто ты и зачем идешь к великому хану? — спросил Мамай.

— Я сын великого князя владимирского Ивана Даниловича, а иду к великому хану просить ярлык на великое княжение. Счастлив встретить великого богатура в степи и поклониться своими дарами!

Иван сделал знак своему тысяцкому, Алексей Петрович понял князя: зятя ханского надобно почтить по-княжески. Везли золоченые доспехи в подарок великому хану. Великому хану и без того много подарков, надобно отдать их зятю. Изготовили доспехи италийские мастера, а привезли их на московский торг гости сурожане. Симеон купил, ныне пригодились. Блистали стальные наборы, на панцире выгравированы два рыцаря, ударившиеся в копья. Шлем без шишака, два бычьих рога над ним.

Мамай шагнул навстречу оруженосцам, желтые его глаза сверкнули, губы ощерились в улыбке. Оруженосцы облекли его в золоченую броню. Мамай надел шлем и вскочил в седло. Красив богатур. Конь заиграл под ним.