Литмир - Электронная Библиотека

– Сиротствуем, Петя, не куем…

– Без меня мохом обросли, оглоеды. Уговорили, приеду.

Приехал.

Мы в сарае, в карты режемся. Совсем без понятия, что завтра будет. Вдруг Тикан заявляет:

– Братцы, я завтра женюсь.

– Правильно делаешь, – соглашается Долинский, – к женщине и работе надо относиться ответственно, не шалтай-болтай.

Меня смех берет:

– Петро, у тебя от подженилок уже зубы черные…

А он – свое бухтит:

– Не могу девушку обманывать.

С Тиканом говорить – в цирк ходить не надо. Считай, в каждом втором селе растет пацанва его цыганских кровей, а он расписываться… И бабу его, Стефу, кто не знает: то не женщина – пневматический молот. Она ему так распишется – за три квартала слышно будет.

Вася Бойчук молчит на эту новость, понять старается, а Долинский загорелся, глазами ожил:

– Давно пора, парень. Играем свадьбу! Никаких гвоздей! Есть в Колосово приятель, отчаянный человек. Для меня на солнце дуть будет, пока не потушит.

– Не побоится насчет свадьбы?

– Он три власти пережил, сейчас при четвертой, и не паникует.

– В законах петрит? – заботится Тикан.

– Петро, он не только обвенчает, он и похоронить по закону может – хоть мертвого, хоть живого. И обрезание сделает, если захочешь.

Договорились на следующий вечер свадьбу провернуть. Долинский адрес разъяснил, а сам в затылке скребет:

– Где красную скатерть достать? Без нее не торжество, а суходрочка. И портрет Карлы-Марлы нужен позарез, борода у него, как у дьякона, подходит к случаю… Думайте, обозники!

Мы сидим, шевелим мозгами, вместо карт слова всякие тасуем…

А Долинский уже трудится. Разрезал поперек сырую картофелину. На белом срезе долго колупался лезвием ножа, что-то мудрил. Потом чернильным карандашом помазал тот срез и прижал его к пачке от сигарет.

– Готово!

Смотрю, на пачке печать стоит, круглая, как у начальства, от настоящей – не отличить. Мастак!

– Все, Петро, завтра тебя узаконим!

2

Назавтра с утра тучи легли на горы, накрыли дороги. На здешних виражах вслепую рулить – никто не заставит. Значит, нашей работе законно стоп-сигнал. И мы, не торопясь, начали готовить себя к вечернему событию.

Сашкиной бритвой соскребли щетины. У хозяина портняжные ножницы нашлись, и Долинский не хуже цирюльника обкорнал Васины лохмы, уж больно тот походил на бомжа.

– Файна фризура,[18] – не удержался хозяин.

Долинский доволен похвалой, подмигнул мне:

– Федя, может, тебе что-нибудь подрезать?

– Себе – язык, – советую спокойно, не уточняю, куда можно его засунуть, не хотелось портить настроение. У меня, к слову сказать, волос осталось на одну драку… Это про нас говорят: хожу растрепанный.

В конце дня на дворе развиднелось, пелена исчезла. Но в воздухе как скаженные еще метались оторванные листья, завитушки пыли плясали на дороге. Ветер гнал рваные тучи, а где-то в глубине гор уже громыхало, перекатывалось эхо.

Мы разжились у хозяина зеленой фетровой шляпой, плащом и галстуком. Гуцул почему-то галстук назвал «краваткой». Ради торжества даже помыли сапоги, хотя было ясно, что тучи несут в себе скорый дождь.

Приехали в Колосов затемно… У Сашиного знакомого дом кирпичный, крыльцо видное, высокое. А хозяин – вылитый колобок: щеки круглые, румяные, рука крепкая, налитая, да вдобавок он лысый. Это хорошо, у женщин к лысым доверия больше. Правда, зовут его несерьезно, Филей зовут. И глаза не по годам шустрые. Без долгих разговоров бутыль на стол вынул.

– За дальний Север! – говорит.

И добавляет:

– За то, что яблоки там не родятся!

Оказывается, Долинский возил в те застылые края яблоки из Филиного сада. В такой рейс пойти каждому соблазно: обратно деньги чемоданом привозишь – да не всякому по плечу. Тысячу дорог в башке держать надо. Гаишников по отчеству помнить. А главное, знать, кто на что клюет: кому и пятерки хватит, а кому полкуска мало. Есть места, днем в тени загорай, если дурковатый мент на трассе дежурит, зато ночью – пиляешь с ветерком. Бывает, сутки не спишь, баранку вертишь, только бы рисковый участок проскочить.

– Как на фронте, – смеется Долинский.

После второй стопки мы притормозили.

– Не торопись, Филя, разговор есть. У нашего кореша судьба решается, жениться должен…

Ввел его Долинский в курс как обухом по голове. Рот у Фили еще в улыбке, а глаза ищут, за что бы зацепиться. К окну подошел, темноту высматривает. Занавески плотнее сдвинул.

Но Долинский не дал очухаться:

– Если что не так, скажи, Филя, не тушуйся. Мы люди свои. Нас в любом доме примут, но мы только к тебе шли, из уважения. Вид у тебя солидный, такому панскому виду любой позавидует. Внуки гордиться будут, какие дела дед отчубучивал! Колосово переиначат в Филево, я тебе гарантирую. Поищи, брат, красную скатерку, во как нужна!..

Принял Филя еще стопку, рубанул рукой:

– Ладно, сыграем… бисовы души… Но чтоб поскорее, жевко!

Взялись мы порядок наводить, лишнее барахло вытаскивать. На стенку портрет Маркса прикнопали. Филя расщедрился на праздничную скатерть, цветы малиновые посередке вышиты – живое загляденье. Два стула поставили молодым. Не забыли стакан и графин с водой, для солидности. Я на крыльцо вышел дежурить, чтоб Тикан по соседям не плутал.

Как увидел Тикан наш парад, сконфузился чего-то, присмирел. За ним молодая вошла, лицо от дождя вытирает, оглядывает нас исподтишка. Один платок сняла, другой размотала, в третьем осталась. Баба как баба, на вид – тридцатник, а может, сорок, я в этом не спец. Только вроде не проспалась…

Поручкались, как положено, разговор о дожде завели. Тикан подмигивает, мол, не тяните резину. Нервы зря тратите.

Молодая за рукав его держит, уговаривает:

– Не грызи сердце, Петруся…

Наконец Филя заявился. В пиджаке, галстук нарядный. Командует:

– Здравствуйте, товарищи!

Что о тихой бабе говорить, у меня самого руки по швам от его зыка.

Сели молодые к столу, Филя напротив расположился.

– По какому вопросу?

– Вот, расписаться… законным браком чтобы…

– Расписаться – можно, преград чинить не будем. Святое дело. Которые без расписки хотят, на дурнычку – то грех. А вы сами пришли, никто не силовал, значит, совесть требует. Вот у нас бумага с круглой печатью для такого дела. В один момент оформим.

Тикан, само собой, выдал чужую фамилию, чужие годы, и адрес неизвестно чей. Но насчет социального положения прямо ответил:

– Нет, – говорит, – у меня социального положения.

– А вас как писать, гражданочка?

– Каприйчук Орыся.

– Откуда будете?

– Хутор Ярив, – Орыся в угол машет, – там, за Мариничем…

– Порядок, гражданка Каприйчук. Согласно моральному и уголовному Кодексу УССР вы назначаетесь от сейчас мужем и женой один другому. Точка. Но что есть муж на сегодня? Это кто работы не чурается. Кто днем трудится на благо общего народа, а ночью – на благо своей жинки. Храни ее, Петро, как билет в автобусе – до последней остановки. Жинка нынче – не лошадь, чтоб на ней, извиняйте, ездить без седла. Хоть двужильная они порода, но тоже живая душа, свой глоточек радости хочет. Но если кто считает, женитьба – вроде как смачная гулянка, то я ему скажу: подвинься. Женитьба – то не оркестр песни и пляски! Птички божьи – и те клюют друг дружку легко, с умом, а человеки – не воробьи, тут в споре и тумаки случаются, и знаки синюшные в разных телесных местах, по причине несогласия и теперешних нервов. Как сказано в Писании: из ребра они вышли. Так зачем по ребрам ее пинать? Беречь надо! С побитым ребром какая от нее работа? Никакой пользы – ни по хозяйству, ни в женильном смысле.

Невеста слушала внимательно. По лицу ее было видно, что слова у Фили хорошие, только непонятно о чем. А Тикан волновался, ерзал, вроде под ним стул горячий. Зато Сашка сиял от удовольствия, за спиной невесты салютовал Филе большим пальцем.

Филя отхлебнул пару глотков из стакана и продолжал:

5
{"b":"139231","o":1}