С тех пор привилось в селе – отсчет годов ведут от его гибели. Свой календарь, свои святки.
Так и считают:
что Дмитрика погнали в шахту на Донбасс, когда Васыль кинулся…
…и Орыся родила сына на первый Покров после Васылевой гибели…
…а Юрко хату поставил третьим летом, как Васыль погиб…
И еще: кто проезжает у подножья горы, всегда опасливо посматривают вверх. С отвеса, бывает, срываются на дорогу камни. Особенно – весной, когда тает. Случались даже несчастья. Но – только с чужаками.
В своих ни разу не попало.
Старики говорят: за Васыля даже камень карает.
Обгон по встречной полосе
Повесть в рассказах
Баламуты
Мы не из породы пугливых. Еще не родился тот указательный палец, чтоб мы присели от страха. На все непотребные замечания про наш коллектив – положили с прибором.
Но иногда царапнет в затылке, и хочется спросить: не надоело вам, господа-товарищи?..
Ведь на каждом собрании вспоминают: три мушкетера и примкнувший. И слова привычные: пройдохи, мазурики, бала муты…
А я не согласен. Какого рожна – баламут? Кого баламутил? Живу тише травы. С соседями не лаюсь. В разборки по двору не встреваю. Держусь сам по себе.
А кого домой привожу, для личного интереса – это посторонних не касается. Не их собачье дело. Могу язык укоротить. Но пока разговоров не было.
Люблю пиво – после работы, конечно. Закон не запрещает. В кино люблю, если недалеко. Вот и все. При чем здесь баламут?
И кореша у меня под стать. Люди смирные. Достойные. У Тикана жена законная, сынишка малой. Тикан рюмки вина не пригубит, его от кислого мутит. Хотя по комплекции – не скажешь, пудовые гири для него – фисташки. Правда, его Стефка письма в профком чиркает, мол, юбочник, угомоните. Она его к каждому киоску ревнует. А я – свидетель: то бабьи фантазии.
Недавно после трудового дня возвращались в гараж. Возле рынка у Тикана скат спустил. Я остановился: помочь. Но он уже запаску поставил, болты подтягивает. Рубаха на спине темная от пота.
Рядом вихлявая девица проходит:
– Мужик, пое…аться хочешь?
Тикан поднял мокрую морду:
– А я, по-твоему, что делаю?..
Вот это ответ по сути.
Между прочим, полтора плана дает. Больше бы таких трудяг, мы бы давно дошли куда надо.
Не спорю: баламутов есть с избытком, но к нам это не по адресу. Петро Тикан даже намекнул начальству: если одного из нас турнут, считай, еще три заявления на стол лягут.
А про Васю Бойчука без улыбки не рассказать.
По годам – старшой, полтинник отщелкал, а в душе – натуральный юнош. Все хочет знать, каждая букашка ему занятна.
Вопросы из него растут, как лопухи в будний день: «Почему вода виляет, дорогу ищет, а луч света – прямой?» или: «Человек встал с четверенек на ноги, чтоб руками работать. А сейчас – еле на ногах и руками ни хрена не умеет… Где же прогресс?», а еще: «Лучше бы, – говорит, – земной шар имел форму куба: меньше бы вое вали…»
Такие мысли его тревожат – масштабные.
И в столярном деле, между прочим, Бойчуку нет равного. Ему не шоферить – мебель для музеев строгать. Буковый брус сам гнется под его руками. Но Василий не бахвал, наоборот – считает себя неудачливым: с детства мечтал сапожничать – не получилось.
Уже давно вдовец, а цветы на могилу носит. С мамашей вдвоем живут, старушке под восемьдесят будет. Он ей ноги каждый день мазями лечит.
Долинский говорит, когда Вася попадет на тот свет, Бог подвинется, посадит рядом с собой.
Сашка Долинский – личность особая.
Кованый штырь чем хорош? Его ни согнуть, ни сломать нельзя. Это про Сашку. Такого редко встретить. Спина у него не широкая, зато за ней – надежно. Всегда первым прет: на трассе, в песне, в драке.
Только с женщинами неувязка: трижды женился, но детей нет.
Ну а то, что сидел, – так ведь вышел. Нечего штемпель искать. Известно: кто в тюрьме не бывал, тот правды не знает.
А я самый младший в нашей бражке. Самый вольный. В смысле – вечный холостяк.
Начальство гаражное одно умеет: клевать по черепу. Как мы пьем – знают, а как поем – им без интереса. Гордиться бы должны, а не шпынять заборными словами. На это я и сам горазд.
Хлопцы меня подначивают:
– Ты, Федор, от скромности не помрешь. Особо – с таким голосом.
Голос и вправду крепкий, не жалуюсь, менять не буду.
Вот только фамилия немного подвела. Куда денешься, – привык… Фамилия простая, запомнить нетрудно – Бесфамильный. Подобрали, значит, на вокзале, принесли в дом малютки, и на мне среди тряпья – ни записки, ни креста… Тра-та-та…
Как мы поем
Не веришь? – Приходи.
У нас вход безбилетный.
Федор Бесфамильный
Себя нахваливать, конечно, зазорно. Но и умолчать – невмоготу. Жаль: никто доброго слова не скажет. Нас только Стефка слышит, и то – с поджатыми губами.
Один раз видел, как она расчувствовалась, – по радио играли:
Мишка, Мишка, где твоя улыбка…
Самая жестокая ошибка,
В том, что ты уходишь от меня…
Стефка зашмыгала носом и юркнула на кухню по неизвестной причине.
Но это не разговор для темы.
У Тикана, помимо Стефки, не все ладно и с ушами. Бог силой одарил, а на слух – поскупился.
Петро поет, вернее – гундосит втихаря. Главное, чтоб не слышно было. Он не виноват: у него на все песни один мотив.
Так что мы песню держим только в три голоса. И поем не под выпивку – под настроение. Вначале, понятно, возьмем стопарик-другой для разогрева, чтоб слова не спотыкались на ходу, не хлюпали по лужам. А как снежинки – плавно…
Это Сашка научил правильно петь:
– Ворон – горло дерет, далеко оглашает, но удовольствие, наверно, только вороне. А у малиновки голосок слабый, с дрожью, будто звоночки сеет в воздухе – заслушаешься. Зовут ее еще – зарянка. Утренней заре радуется…
Обычно Сашка первым начинает. Голос хрипловатый, с непонятной трещинкой внутри. Он даже не поет, а проговаривает зачин:
Снова… замерло… все… до рассвета…
Дверь не скрипнет… не вспыхнет огонь…
В этот момент Вася Бойчук подключается – по-бабьи жалостно, протяжно:
Только слышно – на улице где-то
Одинокая бродит гармонь.
Тут я примыкаю к повтору – в треть силы, чтоб не заглушить дружков.
И комнату сразу до самого потолка заполняет ладный напев: задумчивый, гибкий, как огонек свечи.
Рiдна мати моя,
Ти ночей не доспала…
Тикан замолкает, упирает в ладонь тяжелую волохатую голову, прячет от всех глаза.
И Стефка любит про «рушник вышиванний». Она даже перестает копошиться на кухне, придерживает Андрюшку возле себя, чтоб не егозил и тоже слушал.
Я вiзьму той рушник,
Простелю наче долю,
В тихим шелестi трав,
В щебетаннi дiбров…
А песни ведут дальше, по каким-то забытым закоулкам прежней жизни: словно напоминают – ты уже был здесь, и было хорошо. Не жалей…
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым…
От таких слов, кто понимает, в человеке самые светлые чувства растут. Будто крылья расправляют. Хочется высоты, полета…
Летят утки… Летят утки
И два гуся…
Раскладушка
Меня два раза вешали. Значит, заслужил. Не каждого на доску почета всунут. А родная жена посылает на все русские буквы и дробит на мелкие части… Это как?..
Петро Тикан
Одно слово: пустяковина. Шелуха на ветру. Говорить не о чем. А Тикан, между прочим, из-за такой чепухи вторую неделю на раскладушке припухает.
Утром встаешь с этой конструкции, бока ноют, голову не повернуть, в затылке что-то лишнее. Чувствуешь себя – будто вытащили из гроба, а зачем – неизвестно. Не жизнь, а оскомина.
Конечно, сам виноват: дверь в ванной забыл замкнуть, недоглядел. Должен был помнить – у Стефки собачий нюх, натура дикая, ее только к чирьям прикладывать.
Тикан мог бы окоротить, но он молчит, как черепаха. По причине – рыльце не без греха…
C кем не случается? Закон природы: живой живое ищет. Не каплун, не холощеный. И наказывать человека раскладушкой, конечно, полное безглуздье.[15]
