Иван обратился за помощью к профессору Н. Н. Яковлеву — президенту Русского палеонтологического общества — и получил разрешение пользоваться библиотекой Горного института. Однако ни толстые справочные руководства, ни даже «Курс палеонтологии» А. А. Борисяка не раскрыли юноше увлекательных горизонтов науки. Следующим шагом была встреча с Алексеем Алексеевичем Борисяком — редактором упомянутых книг и автором учебника палеонтологии позвоночных. Профессор принял юношу на квартире, долго и вежливо беседовал и обещал помочь нужными пособиями. Был ли виной тому академизм ученого или колебания самого юноши, но случилось так, что выдающийся палеонтолог и ученый не зажег в сердце Ефремова настоящего интереса к своей науке. Юноше трудно было сделать выбор между морем и наукой, и он обратился к автору морских рассказов — капитану Дмитрию Афанасьевичу Лухманову.
«Мы сидели у него дома на Шестой линии, пили чай с вареньем, — вспоминал Иван Антонович. — Я говорил, он слушал. Внимательно слушал, не перебивая, знаете, это большой дар — уметь слушать! — потом сказал: "Иди, Иван, в науку! А море, брат… что ж, все равно ты его уже никогда не забудешь. Морская соль въелась в тебя"…Это и решило мою судьбу».
Итак, выбор был сделан в пользу науки, но последний прямой рецидив моря осенью 1925 г. застал юношу на Каспии у Ленкорани командиром небольшого гидрографического катера. Старый капитан был прав. Море не забылось и дань романтике моря нашла позднее конечное выражение у Ефремова-писателя в цикле «Рассказов о необыкновенном».
В тот же период раздвоения интересов тяга к палеонтологии независимо вплетала свою нить в судьбу Ефремова. Поворотным пунктом, определившим путь в науке, стала другая встреча, которая, по-видимому, предшествовала встрече с Д. А. Лухмановым. Однажды, в начале 1923 г., сидя в читальном зале библиотеки, Иван прочитал в журнале «Природа» за 1922 г. статью П. П. Сушкина о коллекции уникальных пермских ящеров с Севера России.
Академик Петр Петрович Сушкии был крупнейшим ученым — анатомом, зоологом и палеонтологом. Он практически положил начало изучению пермских и триасовых наземных позвоночных в СССР в первые годы Советской власти. Его палеонтологические работы отличает новый уровень морфологических описаний — с палеобиологическим анализом, объяснением функционального значения морфологических структур скелета вымерших животных и, следовательно, их адаптации к определенному образу жизни. П. П. Сушкин показал также, что анализ морфологических преобразований в скелете животных в эволюционном плане может служить критерием родственных отношений в различных вымерших группах. Подобный подход, по признанию специалистов, лежит в основе современных исследований по филогении ископаемых позвоночных.
П. П. Сушкин после смерти В. П. Амалицкого был директором Северодвинской галереи ящеров, размещавшейся тогда в Геологическом музее. Он прекрасно знал северодвинскую фауну и в статье, так заинтересовавшей Ефремова, раскрыл научное значение палеонтологических раскопок В. П. Амалицкого и нарисовал образную картину жизни вымерших ящеров. «Могучая мысль ученого, — писал позднее Иван Антонович, — восстанавливала большую реку, переставшую течь 170 миллионов лет тому назад, оживляла целый мир странных животных, обитавших на ее берегах, раскрывала перед читателем необъятную перспективу времени и огромное количество нерешенных вопросов — интереснейших загадок науки… Это проникновение в глубину прошлых времен поразило меня…» [74, с.51].
Иван написал письмо Петру Петровичу и вскоре получил ответ: «Приходите, но не на квартиру, а в Геологический музей. Мы побеседуем, а кстати, вы кое-что увидите…»
Встреча состоялась 18 марта 1923 г. Сушкин провел Ефремова по залам музея, показал гигантские скелеты диплодока и индрикотерия и особенно детально Северодвинскую галерею скелетов удивительных пермских ящеров из раскопок Амалицкого. Глубокий интерес юноши к палеонтологии был очевиден, но в музее не было вакансий. Тем не менее Сушкин подал надежду на будущее и настоятельно рекомендовал Ефремову поступить после школы в университет. Записку Сушкина Иван Антонович берег всю жизнь, она и сейчас хранится в его архиве.
В 1924 г., по рекомендации Петра Петровича, Ефремов поступает на биологическое отделение физико-математического факультета Ленинградского университета сначала вольнослушателем, а затем студентом. Однако его студенчество прервалось в 1926 г., на третьем курсе. Он не получил узкой специализации, но приобрел знание основ биологии, которое оказалось совершенно необходимым впоследствии.
Летом 1925 г. Иван Антонович был в Ленкорани в зоологической экспедиции в Талыше, где проводил сбор орнитофауны по заданию П. П. Сушкина. От этой поездки сохранилось рекомендательное письмо директору биостанции: «Предъявитель сего И. А. Ефремов едет в Талыш для зоологической работы. Не можете ли Вы дать ему указания насчет опорных пунктов и способа передвижения в этой замечательной стране. Помощь Ваша очень важна и, наверное, будет оценена по достоинству. Молодой человек — настоящий тип начинающего ученого.
Преданный Вам В. Комаров. 1 июня 1925 г.»
После выполнения задания по сбору фауны Ефремов остался в Ленкорани, но уже в качестве командира катера лоцманской дистанции. Здесь осенью его нашла телеграмма Сушкина о вакансии препаратора в Геологическом музее Академии наук. Иван возвращается в Ленинград и становится препаратором у Петра Петровича.
И. А. Ефремов. Прикаспий, 1925 г.
Правда, Иван Антонович работал у Сушкина еще до зачисления в штат музея. Академик, к удивлению сотрудников, предоставил ему стол в своем кабинете. Здесь юноша читал книги и обучался азам препараторского искусства. Теперь же Ефремов получил законное место в препараторской вместе с другими сотрудниками Сушкина. Ретроспективно может показаться, что Ефремову все давалось легко. Действительно, он умел слесарить, держать в руках топор, пилу, водить автомобиль, все схватывал на лету и ничего не делал вполсилы. Несмотря на свою одаренность, физическую выносливость и природную сметку, он не успевал делать всего, что хотел.
«Казалось бы мне оставалось, — вспоминал Иван Антонович, — только закончить университет. На деле получилось совсем не так. Разнообразная деятельность препаратора, сама наука так увлекли меня, что я часто засиживался в лаборатории до ночи. Все труднее становилось совмещать столь интенсивную работу с занятиями. К тому же с весны до глубокой осени приходилось бывать в экспедициях…» [96, с.322].
Иван Антонович из детства сразу шагнул в юность. Она была до краев переполнена трудностями. Долгое время он был предоставлен сам себе и, естественно, имел серьезные пробелы в воспитании. По-видимому, для Сушкина главное в Ефремове определялось интересом к палеонтологии. Именно это он и использовал в воспитательных целях. В конце каждой недели Сушкин призывал Ефремова к себе в кабинет и «драил» за все недельные прегрешения: грубость в обращении со старшими коллегами, невежливые ответы по телефону, непорядок на рабочем столе. Ефремов выскакивал из кабинета красный, к удовольствию тех, кто недолюбливал острого на язык и строптивого парня. Дело в том, что Иван, отвечая на телефонные звонки, нередко говорил: «Академик Сушкин слушает». Однажды он ответил так самому Сушкину! Строгость учителя была воспитательной и во многом напускной.
Работа у Сушкина привила Ефремову биологическое видение палеонтологии. Она открыла в окаменелостях не мертвые символы на шкале геологического времени, а наполненные биологической информацией и пластичные во времени организмы. При этом информация об их строении отражала все многообразие взаимосвязей в извечной системе природы: организм — среда. Работая у Сушкина, Иван Антонович пришел к началам биологического аспекта будущей тафономии.
В 1926 г. И. А. Ефремов начинает свою экспедиционную жизнь палеонтолога поездкой в Прикаспий на одно из первых открытых в России местонахождений остатков нижнетриасовых земноводных-лабиринтодонтов. Об этой поездке сохранился документ от 19 августа 1926 г.: «Доложено ходатайство Геологического музея о выдаче субсидии научно-техническому сотруднику Музея И. А. Ефремову, отправляющемуся на гору Богдо для отыскания материалов по стегоцефалам. Положено: выдать 50 рублей на путевое довольство.
