— На вашем месте, я спросил бы самого Федора Степановича.

— Этот конкретный вопрос Арсюха ему и задавал. Федя в ответ — ни бэ, ни мэ. Надвинул на рыжий кум-пол картуз и — поминай как звали. Чудак ненормальный, а?.. Чего, спрашивается, по темноте семь верст киселя хлебал?..

— Правда, Антон Игнатьич, — сумрачно поддержал Торчкова Инюшкин. — Чую, тяжко у Феди на душе. Ты поговорил бы с ним…

— Встретил я его, когда к вам шел. Окликал, Федор Степанович не отозвался, — сказал Бирюков.

— Разве подозрительный богомолец отзовется начальнику уголовного розыска! — воспрял Торчков.

— Ваня, побереги патроны, — с укором проговорил Арсентий Ефимович.

— Чо ты, Арсюха, постоянно чужой боеприпас жалеешь?! — заершился было Торчков, однако быстро сник.

Разговор складывался невеселый. Видимо, странное поведение Половникова выбило стариков из привычной колеи. Недолго посидев с ними, Бирюков поднялся. Торчков тоже натянул на всклокоченную голову свою серую кепку. Выйдя от Инюшкиных на темную улицу, они какое-то время шли молча. Но неуемная натура Торчкова не переносила длительного молчания. Минуты через две Иван Васильевич заговорил:

— Аккурат перед твоим приходом, Игнатьич, мы с Арсюхой выясняли еще один сомнительный вопрос. Почему Федя Половников без памяти ударился в религию? Арсюха доказывает, будто Федю с малолетства воспитала в своем духе богомольная мамаша. Я же хочу тебе сказать другое. Арсюха, по сравнению со мной, пацан. Я знаю Федю на четыре года раньше и вполне сурьезно могу доказать, что в малолетнем возрасте Федька чрезмерно религиозным не был. Молиться он стал после похорон своего отца, Степана. С чего бы такое наваждение на него вдруг свалилось, а?..

— Я не бабка-угадка, — ответил Антон. — Сами вы что по этому поводу думаете?

— Тут можно по-разному думать. И дураку понятно, мамаша, конечно, повлияла на Федино поведение, но весь секрет не в этом. Подозрительно мне: не чокнулся ли Федя от смерти отца?..

— Почему?

— Потому, что ходил вроде слушок, будто Степан не своей смертью помер.

— А какой?..

— Объясню. В тридцать втором году зимой, когда Федя с отцом возили на продажу в Томск зерно, у нас в округе сильно буйствовали волки. Стаями по полям и лесам бродили. Понятно, чтобы отбиться от волков при их нападении, наши деревенские мужики, отправляясь в путь, брали с собой оружие. Иными словами, без ружьев далеко от села не ездили. При таких сурьезных обстоятельствах Степан Половников перед поездкой в Томск непременно положил в сани ружьишко. Допускаешь такую мысль?

— Допускаю.

— Вот тут и собака зарыта! Отбиваясь от волков, не пальнул ли Федя по нечаянности в отца?.. Арсюха с моим выводом не согласен. У него одна песня — чуть чего, сразу: «Побереги патроны». А вот ты, Игнатьич, как считаешь?..

— В жизни много случайностей бывает, — уклончиво ответил Антон, чтобы не ввязываться в бесплодный разговор, и протянул Торчкову руку. — До свидания, Иван Васильевич, я уже у дома.

— Будь здоров, — с явным огорчением попрощался Торчков.

Когда Антон вошел в родительский дом, стол на кухне был накрыт к ужину, и вся семья находилась в сборе.

— Где, сынок, целый день пропадал? — встревоженно спросила Полина Владимировна.

— В Серебровке, — ответил Антон и посмотрел на уставленный едой стол. — Ух, и проголодался я сегодня!

— Умывайся да садись к столу. Только тебя и ждем.

— Ты, ядрено-корень, Антошка, не тощай, а то Маринка хилого любить перестанет, — назидательно проговорил дед Матвей, по-стариковски неловко умащиваясь за столом.

— Не завались, философ, — сказал ему Игнат Матвеевич.

— Чо гришь?..

— Щи, говорю, из тарелки не вылей!

— Не повышай голос, командир. Не в конторе командуешь…

За ужином, как издавна велось в семье Бирюковых, разговор зашел о насущных делах. Мать озабоченно заговорила о предстоящей копке картофеля в огороде.

— Выкопаем, не паникуй, — склонившись над тарелкой, сказал отец. — Сына со снохой призовем в помощь.

— Урожай хороший. Не знаю, куда девать будем.

— Ныне агропромовские заготовители станут прямо в селах принимать картошку. Без заботы сдадим.

— Значит, создание агропрома начинает сказываться? — спросил Антон.

— Задумка хорошая, но в зародыше гибнет.

— Почему?

— Кадры у нас слабыми оказались для увеличившегося объема работы. В армии, скажем, никому в голову не придет назначить командира взвода командиром дивизии. Формально, конечно, можно лейтенанту присвоить генеральское звание, но генералом от этого он не станет. В районном, же и областном агропроме получилось, что на полковничьи да генеральские должности сели люди, которые в бывших сельхозуправлениях еле-еле тянули, а теперь в десять раз. больше забот на их головы свалилось. Разве они вытянут этот воз…

— Вечно ты, отец, не доволен и собой, и другими, — сказала Полина Владимировна.

— Самодовольство, мать, только верхоглядам да очковтирателям свойственно.

Все замолчали. Сосредоточенно принялись за еду. В конце ужина, за чаем, Игнат Матвеевич спросил Антона:

— У тебя как дела?

— Вообще или в частности?

— И в том, и в другом смысле.

— Вообще — работаю не на генеральской должности. А в частности… Хотел выяснить судьбу Жаркова, но залез в архивные дебри. Строить по нему какие-то версии — все равно, что на кофейной гуще гадать.

— Ты все-таки погадай.

— Постараюсь, — невесело вздохнул Антон.

Заклубившиеся с вечера облака ночью расплескались по березовским и серебровским полям хотя и недолгим, но плотным дождем. Видимо, не зря вчера у старика Хлудневского «постреливал» крестец. На рассвете ливень утих так же внезапно, как и начался.

В воскресное утро Антон Бирюков встал ни свет, ни заря, вместе с отцом, для которого в страдные дни выходных не существовало. Антону спешить было некуда, но ему не давали покоя мысли о странном поведении Федора Степановича Половникова. То, что Федор Степанович битый час промолчал у Инюшкина, объяснялось просто. В присутствии Торчкова заводить разговор мог только тот, кто не знает о безграничной фантазии Кумбрыка. Но какая серьезность привела Половникова в позднее время к Инюшкину? Почему старик при встрече не отозвался на отклик? По-стариковски не услышал, как его окликнули, или не захотел вступать в разговор?..

За завтраком Игнат Матвеевич поругал «вредительницу» природу — на сырое поле комбайн не запустишь, жди теперь пока колос обсохнет от влаги; обжигаясь выпил бокал крепкого чая и, надвинув на голову «походную» кепку, отправился в контору. Антон, тоже позавтракав, хотел было позвонить в Серебровку Кротову, чтобы договориться с Половниковым о встрече, однако Кротов позвонил Антону сам. Оказывается, участковый уже спозаранку прикатил на мотоцикле из Серебровки и ждал Бирюкова в своем служебном кабинете.

Несмотря на ранний час, в коридоре колхозной конторы было многолюдно. Как бы ни складывалась работа, на утренней разнарядке всегда выявляется что-то непредвиденное и позарез необходимое. Толклись люди в конторском коридоре перед началом рабочего дня. Спорили о делах, шутили, незлобиво подначивали друг друга, дымили табаком. И каждый норовил проскользнуть в кабинет к председателю раньше другого. Всем требовалось что-то у него выяснить, всем — срочно! Так было раньше, так и теперь по сложившейся традиции продолжалось.

Поздоровавшись с приветливо заулыбавшимися земляками, Антон Бирюков отворил дверь кротовского кабинета. Участковый, сидя за столом, разъединял цепочку из канцелярских скрепок, укладывая их по одной в стоящую перед ним стеклянную пепельницу. При входе Бирюкова он смутился и торопливо предложил Антону сесть.

— Ну, какие сегодня новости, Михаил Федорович? — привычно спросил Антон, усаживаясь на стул против участкового.

— Относительные… — Кротов замялся… — Половников вчера появился дома очень поздно. Без согласования с вами я не стал с ним беседовать. Но с Лукьяном Хлудневским, после ужина, мы проговорили весь вечер.