Ушибы и переломы для таких казачьих атаманов, как Шкуро и Мамонтов, за серьезные ранения не считались, и они продолжили воевать. К. К. Мамонтов пошел на Лиски. А. Г. Шкуро 24 сентября сначала атаковал Нижнедевицк и захватил там в разбитых частях 8-й армии красного Южфронта свыше семи тысяч пленных, два десятка орудий, много пулеметов. Отвлекающим маневром от воронежской цели Шкуро повернул на север, где взял Землянск, из которого противник побежал к Воронежу.

Описав в своих мемуарах эти события, Андрей Григорьевич снова не смог обойтись без старых сердечных переживаний: "Путь на Москву был теперь совершенно открыт для меня, но раз решив не поддаваться своему стремлению к ней, я удержался и продолжал выполнение данной мне задачи".

Преследуя красных, отступающих к Воронежу, Шкуро подошел к нему на 35 верст, чтобы перемахнуть Дон. В это время «обозный» генерал Мамонтов вместе с другими донскими частями все-таки взял Лиски, наконец выполнив давно поставленную перед ним задачу.

29 сентября мост, наведенный шкуровцами через Дон, был закончен, части ринулись вперед и красные открыли по «белому» берегу сильнейшую канонаду. Шкуро гнал к мосту по площади здешней деревни Гвоздевки, наполненной казаками, на автомобиле вместе с группой командиров, как снаряд ударил рядом с машиной!.. Их выбросило на землю. Поблизости убило 8 казаков и 12 лошадей. Пассажирам генералу Губину разорвало ухо, полковника Татонова ранило в шею и спину, Шкуро и на этот раз более или менее отделался: контузия в голову.

Перескочившие на другой берег два кубанских полка не сумели залететь в Воронеж сходу. Он был сильно укреплен несколькими ярусами окопов с густой проволочной сетью впереди. Четыре бронепоезда курсировали по опутавшим город многочисленным железнодорожным путям. На рассвете 30 сентября 1919 года шкуровцы снова попытались взять эту твердыню, из которой ухала тяжелая артиллерия, но были отбиты.

В 2 часа этого дня в атаку приготовились отборные эскадроны генерала Шкуро. Стеной на великолепных конях застыла его гвардия: триста способных на все казаков «волчьего» дивизиона. На каждом вместо традиционных каракулевых «кубанок» — папахи волчьего меха, какие любил носить и граф Келлер, волчьи хвосты на бунчуках. Простреленные, щегольски выношенные черкески с черными бешметами перекрещены по тусклым газырям патронташами. Спереди на бедре — кинжал, сбоку — шашка, прячутся за отворотами рукавов, по всей одежде револьверы, за плечами — винтовка… Как влитые сидят на конях и другие казаки, дравшиеся с батькой Шкуро партизанами, реют над ними на пиках с «балберками» полотна немилосердного боевого значка: волчья голова на черном поле… Сощурив глаза, покусывая смоляные стрелы усов, ждут команды и джигиты Горско-Моздокского полка.

Атамана Шкуро после того, как его выкинуло разрывом снаряда в Гвоздевке из машины, постоянно тошнит и прижимают сильные головокружения, не переставая болит нога, изувеченная взрывом в доме священника. Но как всегда и сейчас его небольшого роста атлетическую фигуру скрадывает гордая посадка на коне. Генерал крутит свой длинный желтый ус, глядя на дымный, ощерившийся пушками, «колючкой», пулеметами Воронеж, под которым уже легли десятки кубанцев. Обветренное докрасна лицо Шкуро под низко надвинутой волчьей папахой вдруг искажается, он нечленораздельно кричит. Приказ атаки глушится сплошным ревом и разрывами снарядов, но шкуровцам этого то ли крика, то ли волчьего воя достаточно. Шашки наголо!

Эскадроны бешеным карьером срываются на Воронеж. Сплошной свинцовый дождь встречает их над проволокой окопов, казаки рубят ее шашками… Они вылетают мертвыми из седел, рубят, перескакивают смертоносный частокол, от ужаса перед которым заливисто ржут кони… Всадники падают и рубят…

Стена казаков, словно наотмашь крестящих свою смерть, потрясает. Красные выскакивают из окопов, бегут назад к городу. И по их следам с ревом стелется беспощадная шкуровская конница.

Вокзал, с которого бросились удирать и бронепоезда, кубанцы взяли сходу. Ожесточенно драться пришлось в уличных боях.

В Воронеже казаки захватили 13 тысяч пленных, 35 орудий, "бесчисленные обозы и громадные склады". Они увидели, как расправилась с воронежцами, недавно восторженно встречавшими проходившего рейдом через город Мамонтова, местная ЧК. Шкуро вспоминал:

"Из домов, подвалов и застенков все время вытаскивали все новые и новые, потрясающе изуродованные трупы жертв большевицких палачей. Горе людей, опознавших своих замученных близких, не поддается описанию. Захваченная целиком местная Чрезвычайная комиссия была изрублена пленившими ее казаками. Также пострадали и кое-кто из евреев, подозревавшихся в близости к большевикам.

В народе ходили слухи о чудесах у раки Святого Митрофания Воронежского, совершавшихся при попытке большевиков кощунственно вскрыть святыню. Часовые-красноармейцы неизменно сходили с ума; у дотрагивавшихся до раки отсыхали руки".

Все, вроде бы, сложилось отлично. Полностью железнодорожная линия: «шкуровский» Воронеж — «мамонтовские» Лиски, — перешла в пользование добровольцев. Был самый пик наступления Вооруженных Сил Юга России 1919 года, когда через полмесяца — 17 октября деникинцы, захватив еще и Чернигов, Орел, Севск, возьмут свою крайнюю точку в этом рывке на Москву: Новосиль уже «предмосковской» Тульской губернии… И вот в эти самые лучезарные воронежские дни Белой армии точно так же, как год назад донские казаки, удалившиеся от своих лабазов под Царицын, запричитали кубанцы. Сам кубанский вожак Шкуро засвидетельствовал:

"В городе начала ощущаться некоторая деморализация казаков. До них стали доходить с Кубани неясные слухи о разногласиях между Кубанским народным представительством и Главным Командованием.

— Мы воюем одни, — заявляли казаки. — Говорили нам, что вся Россия встанет, тогда мы отгоним большевиков, а вот мужики не идут, одни мы страдаем. Многие из нас уже побиты. Где новые корпуса, которые обещали? Все те же корниловцы, марковцы, дроздовцы да мы, казаки.

— Вот Рада за нас заступается, да Деникин ее за то не жалует. Не можем мы одни одолеть всю красную нечисть. Скоро нас всех побьют, тогда опять большевики Кубань завоюют…

Казаки стали стремиться на родину под разными предлогами. Все, кто имел право быть эвакуированным по состоянию здоровья и кто раньше оставался добровольно в строю, теперь стремился осуществить свое право… Некоторые казаки дезертировали, уводя с собой коней и приобретенную мародерством добычу. Иные собирались целыми группами и от моего имени требовали себе вагоны, а то и просто захватывали их силой. Из-за отсутствия надлежащего надзора на железных дорогах дезертиры проезжали безнаказанно до Кубани и Терека, никем не тревожимые, и поселялись в станицах, вызывая там зависть одностаничников, сыновья и братья которых продолжали рисковать жизнью на поле брани.

Численный состав корпуса стал стремительно уменьшаться и дошел… до 2,5–3 тысячи шашек".

То же самое, почти один к одному говорил генерал Деникин о донцах, о разбегающемся с добытым барахлом корпусе генерала Мамонтова, окончательно подытоживая результаты его рейда:

"Из 7 тысяч сабель в корпусе осталось едва 2 тысячи. После ряда неудавшихся попыток ослабленный корпус… двинулся в ближний тыл Лисок и тем содействовал левому крылу донцов в овладении этим важным железнодорожным узлом.

Это было единственное следствие набега, отразившееся непосредственно на положении фронта.

Генерал Мамонтов поехал на отдых в Новочеркасск и Ростов, где встречен был восторженными овациями. Ряды корпуса поредели окончательно".

Что донским, что кубанским казакам по большому счету было наплевать на происходящее у «иногородних», "русских" в России, а не у них в станицах и «ридных» куренях некоей страны "Казакии".

В декабре 1919 года в отступающих ВСЮР Деникин назначил решительного генерала барона П. Н. Врангеля командующим Добровольческой армии, которому должны были подчиняться корпуса Мамонтова и Шкуро.