Наконец, прибыли в Петербург офицеры депутации. Представление было назначено в Царском днем 4 декабря перед самым, назначенным в этот день, отъездом Государя в Ставку.

Отправив утром предназначенную быть подведенной Наследнику лошадь, поседланную маленьким казачьим седлом, я выехал с депутацией по железной дороге, везя заказанную для Наследника форму полка…

Встреченные дежурным флигель-адъютантом, мы только что вошли в зал, как Государь в сопровождении Наследника вышел к нам. Я представил Государю офицеров, и сверх моего ожидания Государь совершенно свободно, точно давно их знал, каждому задал несколько вопросов; полковника Маковкина Он спросил, в котором году он взял Императорский приз; есаулу Кудрявцеву сказал, что знает, как он во главе сотни 22-го августа первым ворвался в окопы противника… Я лишний раз убедился, какой острой памятью обладал Государь — во время моего последнего дежурства я вскользь упомянул об этих офицерах, и этого было достаточно, чтобы Государь запомнил эти подробности.

После представления Государь с Наследником вышли на крыльцо, где осматривали подведенного депутацией коня. Тут же на крыльце Царскосельского дворца Государь с Наследником снялся в группе с депутацией.

Это, вероятно, одно из последних изображений Государя во время Его царствования, и это последний раз, что я видел Русского Царя».

В декабре 1916 года Уссурийская конная дивизия была переброшена на Румынский фронт. Перед новым 1917 годом полковник Врангель назначается командиром 2-й бригады Уссурийской дивизии, в которую входили Приморский драгунский и Нерчинский казачий полки. В январе П. Н. Врангель «за боевые отличия» произведен в генерал-майоры.

Об отречении государя императора Николая Второго и вслед — его брата Михаила Александровича от престола генерал Врангель узнал в окрестностях Кишинева, где был штаб Уссурийской дивизии.

— Это конец, это анархия, — совершенно точно резюмировал Петр Николаевич.

Потом неколебимый монархист барон Врангель в «Записках» пояснит: «Опасность была в уничтожении самой идеи монархии, исчезновении самого Монарха».

Командир Уссурийской дивизии генерал А. М. Крымов вначале приветствовал Февральскую революцию, считая, что это жизнеутверждающий переворот власти, а не начало Русской Смуты. В Кишиневе, полыхавшем митингами под красными знаменами, он «горячо доказывал» Врангелю:

— Армия, скованная на фронте, не будет увлечена в политическую борьбу. Было бы гораздо хуже, ежели бы все произошло после войны, а особенно во время демобилизации… Тогда армия бы разбежалась домой с оружием в руках и стала бы сама наводить порядки.

Вскоре Крымов направляет Врангеля в Петроград с письмом военному министру Временного правительства Гучкову. В нем он взволнованно пишет, что «армия должна быть вне политики, те, кто трогают эту армию, творят перед родиной преступление», как вспоминал Петр Николаевич. «Среди чтения письма он вдруг, схватив голову обеими руками, разрыдался…»

В мгновенно покрасневшей России, подъезжая к Петрограду, барон Врангель не изменяет ни своей породе, ни своему нраву:

«В Царском дебаркадер был запружен толпой солдат гвардейских и армейских частей, большинство из них были разукрашены красными бантами. Было много пьяных. Толкаясь, смеясь и громко разговаривая, они, несмотря на протесты поездной прислуги, лезли в вагоны, забив все коридоры и вагон-ресторан, где я в это время пил кофе. Маленький рыжеватый финляндский драгун с наглым лицом, папироской в зубах и красным бантом на шинели бесцеремонно сел за соседний столик, занятый сестрой милосердия, и пытался вступить с ней в разговор. Возмущенная его поведением сестра стала ему выговаривать. В ответ раздалась площадная брань. Я вскочил, схватил негодяя за шиворот и, протащив к выходу, ударом колена выбросил его в коридор. В толпе солдат загудели, однако никто не решился заступиться за нахала.

Первое, что поразило меня в Петрограде, — это огромное количество красных бантов, украшавших почти всех… Я все эти дни постоянно ходил по городу пешком в генеральской форме с вензелями Наследника Цесаревича на погонах (и, конечно, без красного банта) и за это время не имел ни одного столкновения».

Письмо генерала Крымова Гучкову Врангель передавал министру иностранных дел «временных» П. Н. Милюкову и сказал ему:

— Новые права солдата, требование обращения к солдатам на «вы», право посещать общественные места, свободно курить и так далее хорошему солдату сейчас не нужны. Русский простолюдин сызмальства привык к обращению на «ты» и в таком обращении не видит для себя обиды; в окопах и на привале русские офицеры и солдаты живут вместе, едят из одного котла и закуривают от одной папироски. Свободным посещением публичных мест, курением и прочими свободами воспользуются лишь такие солдаты, как те, что шатаются ныне по улицам столицы… Те, что заседают в совете рабочих и солдатских депутатов, неизвестно кем выбранные и кем назначенные… Поверьте мне, что из хороших офицеров и солдат в Петербурге сейчас находятся лишь те, что лежат в лазаретах.

На полковом празднике Амурского казачьего полка, входящего в Уссурийскую дивизию, генерал Врангель выехал перед парадно замершим строем амурцев. Над большинством сотен вместо их значков реяли красные флаги, и генерал пригляделся к одной из развевающихся кумачовых тряпок. Тут на флаг «пошла юбка из красного ситца с какими-то крапинками»…

Барон рявкнул:

— Я ожидал встретить ваш славный полк под старым своим знаменем, а сотни — с их боевыми значками, вокруг которых погибло геройской смертью столько славных амурских казаков. Под этими значками хотел я собрать сегодня вас и выпить за славу Амурского войска и Амурского полка круговую чарку, но под красной юбкой я сидеть не буду и сегодняшний день с вами провести не могу!

Еще штаб-ротмистром барон Врангель был прикомандирован с января по август 1906 года к Северному отряду генерала Орлова и участвовал в карательных» экспедициях по губерниям, охваченным красными выступлениями. С тех пор он хорошо знал, что такое потерявший свой традиционный уклад народ.

В эти мартовские дни П. Н. Врангель был восхищен поступком командира 3-го конного корпуса генерала графа Ф. А. Келлера, единственного из высшего генералитета собиравшегося «не дать в обиду» государя, отказавшегося присягать Временному правительству. Увы, такие чувства испытывали их сиятельства граф и барон во многом потому, что носили немецкие фамилии своих рыцарских, предков. И надо же, что обезглавленный после монархического бунта графа Келлера 3-й конный корпус отдали под команду командиру Врангеля генералу Крымову, назначенному вместо Келлера 30 марта 1917 года.

Генерал Крымов носился уже с идеей, что основной поддержкой Временного правительства должны стать казаки:

— Надо делать ставку на казаков.

Петр Николаевич, проведший детство и юность на Дону, окончивший в Ростове-на-Дону реальное училище, воевавший среди казаков с японцами, отлично знал «свойственное казакам испокон веков стремление обособиться» и заявил Крымову:

— Я не разделяю, Александр Михайлович, возлагаемой вами надежды на казаков… Едва ли при этих условиях я буду полезен делу как ваш ближайший помощник.

Получив 3-й корпус, Крымов выхлопотал, чтобы в него включили Уссурийскую конную дивизию, командиром которой назначили Врангеля. Вот от этой должности, да еще в бывшем келлеровском корпусе, Петр Николаевич и отказался. Он направился в Петроград за; новым назначением.

Живя весной 1917 года в столице в ожидании новой должности, барон Врангель «видел, что лишь твердой и непреклонной решимостью можно было положить предел дальнейшему развалу страны». Как и многие офицеры, исповедующие подобную точку зрения, Петр Николаевич считал таким решительным вождем генерала Л. Г. Корнилова, командовавшего тогда Петроградским военным округом.

Недовольные офицеры укрепляли между собой контакты, к Врангелю обращались многие единомышленники из дислоцирующихся в городе частей. Складывалась подпольная организация, во главе которой Петр Николаевич пригласил встать своего старого однополчанина графа А. П. Палена, потому что самого должны были вот-вот отправить на фронт. Врангель позже рассказывал: