Литмир - Электронная Библиотека
A
A

"Фермерше"-Плевицкой, не знавшей зачем увезли мужа ночью в канцелярию РОВСа, не пришлось исчезнуть. Ее арестовали, был суд, который приговорил артистку к двадцати годам каторги. В каторжной тюрьме Ренна она дождется прихода гитлеровцев. Ее конец так описывает Г.Рябов в своей книге "Как это было" (М., «Политбюро», 1998):

"В 1940 году немцы вошли во Францию, захватили каторжную тюрьму, в которой содержали Надежду Васильевну. В яркий солнечный день ее вывели во двор, привязали к двум танкам и разорвали".

Будет та казнь 21 сентября — почти день в день третьей годовщины похищения Евгения Карловича Миллера. За этого генерала с немецкими отчеством и фамилией тевтоны убедительно отомстят.

Похищенный в центре Парижа председатель Русского Обще-Воинского Союза генерал-лейтенант Е.К.Миллер 29 сентября 1937 года после первого допроса во внутренней тюрьме на Большой Лубянке передал следователю торопливо написанное карандашом письмо жене. Еще не понимая, в какие беспощадные руки он попал, Евгений Карлович попросил отправить записку в Париж. Это послание 70-летнего генерала осталось в архивах Лубянки, как и другие, какие мы здесь процитируем. Вот его фрагменты:

"Дорогая Тата, Крепко тебя целую, не могу тебе написать, где я, но после довольно продолжительного путешествия, закончившегося сегодня утром, хочу написать тебе, что я жив и здоров и физически чувствую себя хорошо. Обращаются со мной очень хорошо, кормят отлично, проездом видел знакомые места. Как и что со мной случилось, что я так неожиданно для самого себя уехал, даже не предупредив тебя о более или менее возможном продолжительном отсутствии, Бог даст когда-нибудь расскажу, пока же прошу тебя поскольку возможно взять себя в руки, успокоиться, и будем жить надеждой, что наша разлука когда-нибудь кончится…

Я надеюсь, что смогу указать адрес, по которому можешь дать сведения о здоровье своем, детей, внуков… Крепко тебя, мою дорогую, целую и молю Бога, чтобы вся эта эпопея закончилась благополучно".

Сидел генерал Миллер в одиночной камере 110 и в первые дни после его доставки сюда все никак не мог сориентироваться. Это зэки советского «набора» быстро разбирались в палаческих нравах своих тюремщиков: "чистых руках, горячих сердцах, холодных головах", — и мгновенно осваивали золотой принцип с чекистскими упырями: не верь, не бойся, не проси! Евгений Карлович все еще жил Парижем и беспокоился об оставленных делах.

В надежде, что следующее его письмо, возможно, дойдет, 30 сентября Миллер писал начальнику военной канцелярии РОВСа генералу П.А.Кусонскому:

"Дорогой Павел Алексеевич, Сегодня прошла почти неделя, когда я, прощаясь с Вами в начале первого часа дня, передал Вам письмо, прося его прочесть, ежели я часа через полтора-два не вернусь. Было у меня какое-то подсознательное предчувствие, что меня НВС (Н.В. Скоблин — В.Ч.-Г.) увлекает м.б. на что-то опасное. Но, конечно, ничего подобного происшедшему я не ожидал и в мыслях не имел. Писать Вам о том, что и как произошло тогда во вторник, како и где я нахожусь сейчас, я, конечно, не могу, ибо такого содержания письмо несомненно не было бы Вам послано. Совершенно я не знаю, что и как произошло в Париже после того, как я "выбыл из строя". Хочу же написать Вам только по вопросам частного и личного характера, касающимся других лиц, совершенно непричастных ни к какой политике…"

Далее Евгений Карлович дотошно излагает по незаконченным им благотворительным делам, вплоть до сумм, какие надо выплатить и кому. Высочайшая честность, православное беспокойство за нуждающихся гвоздили его и на лубянских нарах. В это же время «Фермер» Скоблин, благополучно ушедший через кордон в СССР, отсиживается в «спецпристанище» и тоже весьма своеобразно тревожится, как показывает письмо этого бывшего белого генерала его тогдашнему шефу в НКВД: "11.XI.37.

Дорогой товарищ Стах! Пользуюсь случаем, посылаю Вам письмо и прошу принять, хотя и запоздалое, но самое сердечное поздравление с юбилейным праздником 20-летия нашего Советского Союза. Сердце мое сейчас наполнено особенной гордостью, ибо в настоящий момент я весь, в целом, принадлежу Советскому Союзу, и нет у меня той раздвоенности, которая была до 22 сентября (день похищения Миллера — В.Ч.-Г.) искусственно создана.

Сейчас я имею полную свободу говорить всем о моем Великом Вожде Товарище Сталине и о моей Родине — Советском Союзе…

Сейчас я тверд, силен и спокоен, и тоже верю, что Товарищ Сталин не бросит человека. Одно только меня опечалило, это 7-го ноября, когда вся наша многомиллионная страна праздновала этот день, а я не мог дать почувствовать «Васеньке» (ласковое прозвище или еще одна агентурная кличка «Фермерши» Плевицкой — В.Ч.-Г.) о великом празднике…

От безделья и скуки изучаю испанский язык, но полная неосведомленность о моем «Васеньке» не дает мне целиком отдаться этому делу.

Как Вы полагаете, не следует ли Георгию Николаевичу теперь повидаться со мной и проработать некоторые меры, касающиеся непосредственно «Васеньки»? Я бы мог дать ряд советов чисто психологического характера, которые имели бы огромное моральное значение, учитывая почти 2-х месячное пребывание в заключении (Плевицкой в тюрьме — В.Ч.-Г.) и необходимость ободрить, а главное успокоить…"

О неизвестно откуда взявшейся у корниловского ударника вере в то, что "Сталин не бросит человека", Скоблин лепетал, переживая за свою «Васеньку», она же Дежка и «Фермерша», которую, безусловно, ему посулили спасти из французской тюрьмы. Бывший императорский офицер Скоблин в чем-то был не менее наивнее его жертвы Миллера, беспокоившегося за свою супругу. Но "Фермеру — ЕЖ-13" прежде всего требовалось подумать о собственной шкуре. НКВД, взявшийся расстреливать в это время даже старейших партийцев, никак не мог оставить в живых такого многознающего агента, как Скоблин. Судьба бывшего белого Скоблина созвучна истории другой "белогвардейски-чекистской" знаменитости, бывшего добровольца С.Эфрона, мужа поэтессы М. Цветаевой. Агента НКВД, мнимого белоэмигранта Эфрона тоже перекинули из Франции в СССР после похищения генерала Миллера, так как он тоже был связан с "делом председателя РОВС". Эфрона поселили «отсидеться» под Москвой в такой же «спецдаче» или другом конспиративном месте, как и Скоблина. Потом Эфрона чекисты расстреляли.

Как, где и кем был расстрелян или в ходе очередной операции убит Скоблин, пока точно неизвестно, но есть некоторые сведения, будто бы его после этого пребывания в СССР перебросили в Испанию дальше шпионить на идущей там гражданской войне, в которой каудильо Франко всецело поддерживал до своего похищения председатель РОВСа генерал Миллер. Так что, возможно, Скоблин, вздыхая где-то под Москвой о «Васеньке», не зря изучал испанский язык. Если эта версия (не из лубянских архивов) дальнейшей биографии «Фермера» верна, то по ней он был в Испании убит.

Генералу Миллеру в лубянской камере было ждать своего расстрела еще долгие месяцы. 27 декабря 1937 года туда к нему пришел нарком Ежов. То, что это всемогущий "господин народный комиссар внутренних дел СССР. Ежов", как озаглавил на следующий день ему свое послание Миллер, арестант узнал только в самом конце их свидания. Евгений Карлович в этом заявлении Ежову снова повторил свои просьбы по поводу информации жены, о возврате карманных часов и снабжении его бумагой и пером для написания воспоминаний. Но крайне скупо генерал указал то, чего домогался у него изо всех сил следователь Н.П.Власов на допросах:

"В моем показании я излагаю все, что у меня сохранилось в памяти. Никакой непосредственной связи с организацией повстанческих движений я не имел и вообще за эти 7 1/2 лет бытности председателем РОВС слышал всего о двух крупных повстанческих движениях — в 1930 г. в Восточной Сибири и на Северном Кавказе в 1932 или 1933 годах — точно не помню".

Это все, что удалось чекистам вытянуть из старого белого генерала, которому на склоне лет так пригодилась возможность якобы забывать даже то, чему Миллер посвятил целых семь с половиной лет своей службы. После этого вновь обращался Евгений Карлович к Ежову в марте 1938 года с просьбой разрешить побывать в церкви ("я могу перевязать лицо повязкой"), а когда, как обычно, не было ему ответа, попросил 16 апреля передать Митрополиту Московскому Сергию письмо, в котором указывал:

57
{"b":"139084","o":1}