— Я тут, моя радость! Тут, детка моя ненаглядная!

И Лика поила Танюшу водой, с трудом пропуская воду сквозь крепко стиснутые зубки ребенка.

— Душно! Жарко! — лепетала Таня тем же тихим, чуть слышным голоском.

Тогда Лика схватила ножницы со стола и в один миг остригла пышные кудри Танюши.

— Теперь легче? Не правда ли, мой ангел? — нежно наклоняясь над девочкой, прошептала она.

Танюша хотела ответить и не смогла, силилась улыбнуться, но улыбка не вышла.

Только слабая судорога повела ее засохшие губки.

Тогда Лика бросилась на колени перед образом и, задерживая рыдание, рвавшееся из груди, произнесла, сжимая руки:

— Боже мой! Спаси ее! Сделай чудо, спаси ее, Господи. Возьми мою жизнь, но сохрани Танюшу! Молю тебя, Господи, исцели ее!

Горячая молитва срывалась с губ молодой девушки. Так еще никогда не молилась в своей жизни Лика. Слезы струились по ее лицу, глаза с теплой верой смотрели на образ.

— Господи, — произносила она, — если выздоровеет Таня, я отрекусь от балов и веселья и все свое время отдам детям.

Уже светало, когда Лика обессиленная поднялась с колен.

— Танюша! — тихо позвала она.

Ответа не было.

— Умерла! — вихрем пронеслось в мыслях Лики, и, вся холодная от страха, она наклонилась над Таней.

Девочка лежала без движения и казалась мертвой.

Но детская грудка дышала ровнее. Губки не ловили воздуха. Крупные капли пота выступили на лбу.

Танюша спала. Это был тот сон, придающий силы, о котором говорил доктор, что он один поможет Тане.

Когда под утро врач приехал к Танюше, он был удивлен больше самой Лики.

— Девочка спасена просто чудом! — произнес он тихо. — Что вы сделали с нею?

Что сделала Лика?

Она просто молилась. И только…

Я начинаю себя помнить маленьким, совсем маленьким медвежонком. У меня добрая мамаша, которая всячески балует меня, очень строгий папаша, братец Косолап и сестрица Бурка.

Мы живем в огромной берлоге в чаще леса, где днем так сумрачно, что кажется, как будто там царит вечная ночь.

Папаша и мамаша с утра уходят на охоту, раздобывать нам что-нибудь покушать, а мы с Буркой и Косолапом усаживаемся у входа в берлогу и начинаем возиться.

Возня заключается в следующем — надо непременно подтолкнуть один другого в такую минуту, когда этот другой меньше всего этого ожидает… Например, сидит Бурка у порога берлоги и сладко мечтает о том, как вернутся отец с матерью с охоты и принесут нам сладкого меду полакомиться. Мед Бурка любит больше всего. Она ужасная лакомка, моя сестрица. И, вдруг, незаметно для Бурки, к ней подкрадывается Косолап.

Бац! И Бурка катится мохнатым клубком по траве, смешно барахтаясь передними и задними лапами. Это Косолап подкрался незаметно и толкнул исподтишка свою дражайшую сестрицу.

Бурка ни за что не спустит такой шутки брату. Подползет к нему бесшумно и трах в свою очередь. Теперь уже валится и катится кубарем сам Косолап.

Со мною они так не возятся: я самый маленький и самый обидчивый. Если меня толкнут, хотя бы и в шутку — я принимаюсь реветь на весь лес. А так как я к тому же мамашин любимец, то Косолапу с Буркой порядочно-таки достается от мамаши за малейшую такую проделку с ее милым Мишенькой. А расправа у мамаши с нами, детьми совсем особая. Кто из нас провинится, того мамаша награждает здоровой оплеухой, то есть попросту пощечиной.

Но, чтобы мне не было скучно сидеть до вечера, до времени возвращения родителей, Косолап придумал чем развлечь меня.

Косолап представлял из себя лошадь, а я всадника. Косолап бегает вокруг берлоги, а я преважно восседаю у него на спине. Сзади нас бежит Бурка и подгоняет Косолапа…

Это было очень весело, мне, по крайней мере. Что же касается до Косолапа, то он очень уставал и тяжело отдувался на всю чащу. Перед заходом солнышка возвращались домой папаша с мамашей и приносили нам наш обед, состоявший, по большей части, из разных кореньев, меду, птичьих яиц, разных личинок, мелких животных, зайчиков, сусликов и пр., а иногда и из унесенных у людей кусков хлеба и даже… не удивляйтесь, пожалуйста… — кринки молока.

Когда мужики работают в поле, им приносят обед и ужин ребятишки из деревни. Мужички пожуют хлеб, похлебают молока и завалятся соснуть на лесной опушке. А хитрые мишки только того момента и ждут. Подкрадутся незаметно к остатку ужина, хвать-хвать! И бегом с ним в лес.

Очень хитрое и вороватое наше медвежье племя!

А как же иначе? Посудите сами: медведь слишком благороден, чтобы есть падаль, как волки. И слишком миролюбив, чтобы накинуться на живое существо — овцу или собаку и задрать его, как это делают волки…

Вот оттого ему и приходится воровать порою, когда захочет полакомиться чем-нибудь изысканным.

И он прав отчасти. Ведь вороватость, пожалуй, лучше, нежели жестокость? Вы как думаете? Впрочем, и то, и другое очень непохвально. Мы, маленькие медведи, не едим животной пищи. Зайчиков, сусликов и прочую лесную дичь мамаша с папашей добывают для себя.

А Косолап, Бурка и я, Мишенька — ваш покорный слуга, предпочитаем мед, птичьи яйца, сладкие коренья и молочко с хлебом.

Ужасно я люблю молочко с хлебом. Право! Только доставать его очень трудно и опасно. Чего доброго, подойдешь не вовремя, увидят тебя мужики и пустят в ход палки да колья. Только тебя и видела лесная чаща.

На нас, мишек, люди охотятся с особенным удовольствием — ведь медвежья шкура ценится дорого, и продавцы берут за нее большие деньги. Понятно, что из-за крынки молока не очень-то хочется рисковать своей шкурой!

А полакомиться желательно и даже очень. Вот и посудите сами, как тут быть?

Впрочем, добывать себе лакомства и даже пищу нам, мишкам, надо только летом. Зимою мы почти не едим. Прячемся в свою берлогу и предаемся постоянной спячке.

Сидим в уголку и спим… Просыпаемся только тогда, когда уж очень есть захочется, или когда что-нибудь неладное около берлоги случится. А затихнет шум и шорох, мы снова спать. Да так и спим всю зиму, пока весеннее солнышко не заглянет в лес и не напомнить, что снова веселая весна возвратилась.

Тут мы встряхиваемся, точно оживаем и снова становимся бодрыми, веселыми мишками.

Так я рос балованным семьею медвежонком.

Как-то в начале весны, время, когда наш медвежий народ оставляет свою зимнюю спячку, в нашу берлогу пришли гости.

Старый полуслепой медведь Топтыгин, вертлявая лисичка Хитруля с очень желтым и очень пушистым хвостом и большой серый волк, которого звали Удалец за его чрезвычайно смелые выходки и очень уважали за храбрость. Удалец не боялся бросаться на путников в одиночку, когда по лесным волчьим обычаям принято всегда нападать всею стаей. Удалец не трусил ружья и ружейный выстрел действовал на него так же, как на взрослого двенадцатилетнего мальчика удар хлопушки.

За то Удалец и пострадал немного. У него был обожженный порохом кончик носа, а правое ухо вовсе отсутствовало, благодаря деревенской овчарке, у которой он намеревался стянуть самую лучшую овцу из стада.

Впрочем, отсутствие уха и обожженный нос нисколько не урезонили Удальца и он продолжал свои боевые похождения, нисколько не устрашенный за их последствия.

Итак, слепой Топтыгин, вертлявая и кокетливая Хитруля и безухий Удалец сидели у нас в гостях. Они зашли не случайно в нашу берлогу, а по приглашению моих дражайших родителей. Это были наши старинные друзья, и мамаша с папашей очень дорожили их советами. Особенно верили они опытности и мудрости Топтыгина.

Должен был произойти семейный совет по поводу меня, вашего покорного слуги.

Дело в том, что я подрос настолько, что мог ходить на охоту, и в то же время был еще очень молод, чтобы делать это одному. Вот и решили спросить у своих друзей мои родители.

Начинать ли мне свою карьеру взрослого медведя или подождать еще годик, пока я окончательно не вырасту и не окрепну.