В декабре 1827 года Канкрин, получив согласие высших кругов на приглашение Гумбольдта, сообщил об этом великому путешественнику.

«Это известие, — писал Гумбольдт, — пробудило во мне со всей силой прежнюю врожденную страсть к путешествиям. Но несмотря на радость, с которой я готов был снова пуститься в далекое странствование, я не мог тотчас же воспользоваться этим обширным, но ничуть не ограничивающим мою свободу поручением, так как я обязан был окончить к весне 1828 года свои публичные чтения о физическом землеописании»[14].

Гумбольдт стал готовиться к путешествию — изучил имеющуюся литературу по географии и истории населения России, намечал различные маршруты.

В январе 1829 г. Гумбольдт получил извещение от Канкрина о переводе ему в Берлин сумм на проезд в Петербург и обратно и о том, что по приезде Гумбольдта в Петербург ему будет вручено на ближайшие расходы 10 тысяч рублей. Решение, в каком направлении и с какими целями будет предпринято путешествие, возлагалось на Гумбольдта, а всем губернаторам и другим начальникам было дано указание о содействии целям экспедиции; разрешено, в случаях необходимости, отряжать офицеров и рабочих на средства государственной казны.

Еще до отъезда из Берлина А. Гумбольдт обратился с просьбой: разрешить взять с собой профессоров Берлинского университета — известного минералога и кристаллографа Густава Розе и члена Берлинской Академии натуралиста-биолога Христиана Эренберга, который к тому же имел обширные познания во врачевании. Как Розе, так и Эренберг имели научно-экспедиционный опыт. Первый из них выезжал в путешествие по Алжиру, а второй — по Абиссинии, Нубии и Палестине[15].

12 апреля 1829 года в 23 часа (в Петербурге уже начинался по старому стилю день 1-го апреля) Гумбольдт выехал из Берлина в сопровождении Розе, Эренберга и служителя Зейфертина. На 19-й день, т. е. 1-го мая (19 апреля ст. стиля) они прибыли в Петербург.

В Петербурге Гумбольдт со своими спутниками пробыл 19 дней и 8(20) мая по местному календарю рано утром направился через Новгород, Валдай, Тверь (ныне Калинин) в Москву, куда прибыл 12 (24) мая.

Как в Петербурге, так и в Москве гостям было оказано исключительное внимание и гостеприимство не только административными кругами, желавшими «не ударить лицом в грязь перед другими странами», но и учеными и, конечно, многочисленным студенчеством, считавшим Гумбольдта своим кумиром.

Гости осматривали достопримечательности Петербурга и Москвы, присутствовали на специальных заседаниях Академии наук, научных обществ, университетов, а также музеев и частных собраний.

Гумбольдта всюду приветствовали с излишним «блеском» — на латинском, французском, немецком и ни одного раза на русском языке. Пышные приемы, как правило, сопровождались изысканными обедами. В московском журнале «Галатея» по этому поводу писали: «Верно, для него было приятнее видеть даже обыкновенный стол, чтобы сделать свое заключение о пище всего народа; пусть услышал бы он русские звуки на инструментах, в голосе и проч. Нельзя не сделать здесь еще одного замечания: русскому сердцу больно, что русскую землю до сих пор все еще исследуют, по большей части, иностранцы. Но если уже должно уступить кому-нибудь из них эту лестную честь, то всего легче Гумбольдту»[16].

Повседневно сталкиваясь с картинами русской жизни, Гумбольдт глубоко сочувствовал забитым, неграмотным и угнетенным; если в его силах оказывалось кому-нибудь помочь, он делал это с искренней готовностью. Вообще же в роли царского гостя Гумбольдт вынужден был отказаться от любых суждений и действий, которые «в таком сложном механизме, как сложившиеся взаимоотношения между привилегиями и правами высших классов и обязанностями низших, могут вызвать только озлобление, не принося ни малейшей пользы». Однако он не преминул дать понять графу Канкрину, как это явствует из его письма русскому министру финансов, что прекрасно заметил нужду порабощенного народа и прекрасно знает жесткие методы, которыми подавляется любое проявление свободы. «Само собой разумеется, что мы ограничиваемся природой неживой и избегаем всего, что связано с общественным устройством и отношениями с низшими классами»[17].

В Петербурге путешественникам были даны казенные экипажи, изготовленные по особому заказу: коляска в шесть лошадей, бричка в четыре лошади; кроме того, три лошади для чиновников и две для курьера. 16 (28) мая экспедиция во главе с Гумбольдтом покинула Москву, взяв курс на Екатеринбург (ныне Свердловск). Она проехала Владимир, Муром, Нижний Новгород, далее по Волге на барже до Казани для обозрения живописных берегов. Путь по Волге длился 63 часа. Таким образом 23 мая (4 июня) рано утром прибыли в Казань. Здесь Гумбольдт встретился со знакомым ему по Парижу профессором астрономии Вл. Мих. Симоновым, участником кругосветного путешествия 1819—21 годов под руководством Ф. Беллингсгаузена, во время которого была открыта Антарктида. В Казанском университете Гумбольдт был с почетом принят профессурой во главе с ректором П. И. Лобачевским, создателем неевклидовой геометрии.

Экспедиция покинула Казань 29 мая (10 июня). 13 (25) июня ученые прибыли в Екатеринбург (ныне — Свердловск), где находились более трех недель, выезжая на гранильные фабрики, заводы и золотые прииски, а также издавна известные месторождения драгоценных камней.

6 (18) июля покинули Екатеринбург, взяв курс на Тобольск. Слава Гумбольдта опережала его приезды. Всюду его встречали и провожали с почестями. Особенно усердствовали коменданты, которые рапортовали ему по-военному... Объясняется это распоряжениями, данными свыше.

При въезде экспедиции в каждый большой или малый населенный пункт там разноликая любопытная толпа из местных жителей — русских, башкир, татар, киргизов (как именовались тогда казахи) и, конечно, солдат местных гарнизонов, приветствовала необычных гостей.

Выехав из Тобольска 12 (24) июля, экспедиция направилась в Барнаул. Пробыв там 4 дня, ученые пожелали увидеть главнейшие рудники Алтайского горного округа, которые в то время давали 1000 пудов серебра, 12 тысяч пудов меди и 20 тысяч пудов свинца. Посетив живописное Колыванское озеро и Колыванский гранильно-шлифовальный завод, обрабатывавший прекрасную яшму, экспедиция на протяжении трех дней изучала Змеиногорский, а затем Риддерский и Зыряновский рудники на юго-западных склонах Алтая. Из Риддера направились в Усть-Каменогорск. Здесь, в доме купца им был устроен «довольно пышный» обед с шампанским и другими европейскими винами — одновременно отпраздновали взятие у турок русскими войсками города-крепости на Дунае Силистрии (о котором дошла сюда весть).

Розе в своем описании местности обратил особое внимание на рудники и условия залегания пластов. Эренберг же гербаризировал горные растения и пополнял свои зоологические коллекции.

В Усть-Каменогорске путешественники познакомились с комендантом крепости, полковником Лианкуром (Liancour), уже стариком, но еще весьма живым, французским эмигрантом, прожившим в Сибири 39 лет, и с коммерции советником Поповым из Семипалатинска, заинтересовавшим Гумбольдта своими сведениями о Средней Азии, в центрах которой (Ташкент, Бухара и т. д.) Попов бывал по торговым делам.

«Нигде, — пишет Гумбольдт, — ни в том, ни в другом полушарии, не видел я гранитов, которые бы представляли более ясный характер эруптивных или излившихся пород, как граниты, окружающие Алтай. Подобно порфирам или базальтам, они не соединяются ни с гнейсом, ни с слюдяным сланцем и подымаются из земли посреди степи, при подошве высоких гор, самыми странными формами. Когда приближаешься к скалистым берегам Колыванского озера, то бываешь поражен этими извержениями гранитов, выходящих из совершенно ровной местности, на пространстве многих квадратных миль. Гранитные скалы расположены тут то грядами, то отдельными или разбросанными массами, и в самых причудливых формах, в виде узких степ, башен, полигонов, могильных памятников... Еще более странные формы представляют граниты, которые поднялись вдоль южного склона Алтая, между Бухтарминской крепостью, Нарымом и Баты. Эти полусферы или конусы, лежащие посреди равнины Верхнего Иртыша.